Генрих Цывинский - Пятьдесят лет в Российском императорском флоте
В сентябре адмирал Назимов отправил нас в двухнедельное практическое парусное крейсерство в водах Японского моря.
Первые два дня мы производили артиллерийские и минные стрельбы, а затем прекратили пары. При своем громадном водоизмещении фрегат не мог ходить под парусами более 8-ми узлов, но повороты оверштаг и через фордевинд нам удавалось делать довольно удачно. В это осеннее время бывали и свежие ветра, баллов до 9; налетали и шквалы; приходилось брать рифы. Это непродолжительное крейсерство было полезно для молодых матросов и приучило их несколько к корабельному порядку. Сделавши несколько рейсов в заливе Петра Великого от берегов Кореи до японского берега, фрегат вернулся во Владивосток, где мы простояли октябрь, занимаясь исподволь судовыми учениями.
За это время я съезжал несколько раз на берег и к вечеру возвращался на фрегат, где уже с нетерпением ждал меня командир и стремительно улетал на берег ночевать к жене. Нам, балтийским морякам, считавшим кают-компанию своим домом и привыкшим к холостой скитальческой жизни за дальние плавания, было странно видеть старого моряка, который за полгода стоянки во Владивостоке не мог хоть одной ночи проспать без жены, в капитанской каюте, обставленной с полным комфортом и всеми удобствами. В нашей кают-компании на эту тему нередко острили и подымали вопрос: как же будет потом, когда мы уйдем в Японию и далее, в Россию? Неужели жена командира не отпустит его и будет сопровождать нас во весь предстоящий еще год дальнейшего нашего плавания? И увы! опасения наши сбылись. Мы в Японию, и Мария Ивановна за нами. Там мы проболтались всю зиму (до апреля 1892 года), и она прожила в Нагасаки полгода, и командир неизменно ночевал на берегу. Затем, когда на обратном пути мы в апреле ушли в Гон-Конг, и Мария Ивановна туда же отправилась на японском пароходе; потом мы в Сингапур, и она в Сингапур, и так далее вплоть до Порт-Саида, где уже поневоле пришлось расстаться, потому что оттуда пароход пошел на восток в Одессу, а мы должны были идти на запад, чтобы через Гибралтар вернуться в Кронштадт.
Наши офицеры, натерпевшиеся много горя от присутствия на корабле в первый год плавания жены 1-го командира, теперь уже с большой тревогой ожидали повторения неприятных эпизодов и, хотя симпатизировали О. С., но в душе многие сожалели об уходе Дубасова, который теперь уже, несомненно, был бы одиноким, а новый командир был всегда неразделен с супругой. Утешались только тем, что сама Мария Ивановна была проста и приветлива; но боялись не каждого супруга в отдельности, а комбинации их обоих вместе; тяжким опытом было неоднократно дознано, что каждый в отдельности мог быть очень мил, но «винегрет» из капитана и капитанши, при условиях корабельной службы, был часто невыносим для офицерства.
В октябре стало холодно и скучно. Рейд опустел, сибирские суда окончили кампанию; адмирал Назимов с крейсером «Нахимов» ушел в Японию, где он должен был сдать эскадру адмиралу Тыртову, прибывшему туда через Америку, а сам собирался уехать в Россию так же, на пассажирском пароходе, а «Нахимов» отослать в Кронштадт. На рейде появился тонкий лед, и верхние склоны окрестных гор покрылись снегом. На берег уже никто не ездил, исключая командира, и все с нетерпением ожидали ухода в Японию.
Получив приказ, 2 ноября фрегат при неожиданно прояснившейся солнечной погоде, попрощавшись салютом с крепостью, ушел в Иокогаму, где он должен был войти в док порта Йокосука для ремонта подводной обшивки. В тот же день Мария Ивановна с 8-летней дочкой Олей переехала на «Азов» и уехала на нем в Нагасаки, где она должна была поселиться на всю предстоящую зиму, так как наш фрегат должен был по окончании доковых работ перейти на зимовку тоже в Нагасаки.
Обойдя остров Аскольд, мы легли на восток и пошли Сангарским проливом, затем в океане мы имели довольно свеженький ветерок, прикинули паруса и побежали в Иокогаму. Здесь, в Курасиве, даже при неправильной волне, фрегат покачивало очень плавно, и мы еще раз убедились в его прекрасных морских качествах. С таким кораблем можно сродниться и полюбить его как нечто живое, как кавказский горец сживается со своим конем. Теперь в особенности фрегат, чистенький и обновленный от киля до клотика, стал родным для меня и всех тех старых офицеров, которые плавали на нем еще в Средиземном море.
Белый, снежный конус красавицы Фузиямы, освещенный восходящим солнцем, высоко горел на зимнем темно-голубом небе, когда мы поворачивали из океана, входя в Иокогамский залив. Пересекая его, мы пошли прямо в Йокосуку — японский военный порт, лежащий в ущельях высокого берега в расстоянии 15–20 миль от Иокогамы. Вошли в док и принялись за ремонт подводной части. Адмирал П.П. Тыртов был уже в Иокогаме со своим флаг-офицером лейтенантом Дюшеном (в 1909–1911 гг. генерал-лейтенант по адмиралтейству C.Л. Дюшен был Начальником Главного Управления Кораблестроения и впоследствии — членом Главного Морского Суда) и временно проживал в гостинице. Спустя несколько дней адмирал посетил наш фрегат в доке. Он привез мне письмо от жены. Тыртов видел мою жену перед отъездом из Петербурга и передал мне, что она совершенно здорова. Он обещал, что «Мономах» через год, т. е. к осени 1892 года вернется в Кронштадт. Тогда же он сообщил мне, что высшее морское начальство оценило мои труды по приведению фрегата в должный боевой вид, а прекращение конфликтов кают-компании с бывшим командиром приписало моему такту. Это и было причиной моего производства «за отличие» в капитаны 2 ранга. Письмо жены и благоприятные известия из дому меня очень обрадовали и успокоили. Теперь я мог уже спокойно и терпеливо ждать возвращения домой.
За три недели нашей стоянки в доке мне удалось побывать несколько раз в Иокогаме (теперь в отсутствие жены сам командир постоянно сидел на фрегате), и я сделал там много покупок-подарков для привоза в Россию. Йокосука соединен железнодорожной веткой с Иокогамой; это расстояние поезд проходит около 40 минут. На середине этого пути имеется буддийский храм, и возле него стоит известный бронзовый «Дай-будс»; это исполинская фигура Будды с полузакрытыми глазами в «состоянии рамолисмента», как его обычно изображают. Внутри пустотелой литой фигуры находятся молельня и помещение для бонзы. В одну из поездок в Иокогаму я с офицерами остановился там и осмотрел этого идола.
В первых числах декабря фрегат вышел из дока, и после пробы машины мы покинули Йокосуку и пошли океаном в Нагасаки, там уже с месяц жила Мария Ивановна, и командир торопился после столь «долгой» разлуки, как на медовый месяц. Этому супружеству было в то время в общей сложности не менее 90 лет (ему 48, а ей около 42 лет). Зима стояла в этом году холодная и сырая. В Нагасаки было пасмурно и даже темно от висевших низко темных облаков; верхушки гор были покрыты снегом; по ночам бывали заморозки до 2° К. В первый же день по приходу командир перебрался на берег и затем ежедневно приезжал на фрегат только к подъему флага, а после обеда исправно уезжал домой. Капитанша была на «сносях» и потому приезжала на фрегат не каждое воскресенье. Фрегат поставили в глубине рейда, поближе к Иносе, чем воспользовались мичмана и завели сейчас же себе жен на целую зиму.
Перед Рождеством на рейд прибыл «Азов» под флагом адмирала Тыртова, и оба фрегата (приказом по флоту название «фрегат» было заменено словом «крейсер») безвыходно провели здесь всю зиму до апреля 1892 г. Темные и сырые зимние дни с поздно восходящим солнцем (около 9 часов утра) породили у нас на рейде эпидемию инфлуэнции (в тот же год эпидемия инфлуэнции обошла все страны земного шара), и на обоих наших судах переболели поочередно буквально все офицеры и вся команда. В нашей кают-компании только старший врач и я не подверглись этой болезни.
Рождественские праздники на обоих судах прошли с обычными елками и подарками для команды. Январь и февраль протекли на фрегате монотонно: при сырой погоде пришлось отвязать паруса, поэтому парусных и рангоутных учений не было вовсе. На берег я съезжал очень редко. В конце января жена командира родила сына; наш доктор его принимал, и на фрегате его крестили в орудийной кадке вместо купели, П.П. Тыртов был его крестным отцом; его назвали Владимиром в честь корабля («Владимир Мономах»).
В марте стало тепло, горы позеленели, и зацвела японская весна. На фрегате снасти оттаяли, и я перед Пасхой вытянул такелаж к предстоящему плаванию и привязал паруса. Рангоут и наружный борт были заново выкрашены, и к Пасхе фрегат принял опять щегольский вид. Теперь уже мы ожидали со дня на день телеграммы об уходе в Россию. Приготовлен был традиционный вымпел в 40 саж. длиною, чтобы поднять его с торжеством в день ухода из Нагасаки. На второй день Пасхи офицеры «Азова» пригласили нашу кают-компанию на прощальный обед и там узнали, что адмирал Тыртов получил уже телеграмму о нашем уходе.
