Генрих Цывинский - Пятьдесят лет в Российском императорском флоте
На западном берегу бухты был уже построен небольшой вокзал — конечный пункт строящегося тогда Великого Сибирского пути, и от вокзала была проложена наскоро железнодорожная ветка в 2 версты длиною в направлении на Хабаровск. Здесь на следующий день возле вокзала Наследник произвел закладку будущей Сибирской дороги, положив первый камень и серебряную закладную доску. Затем на небольшом поезде строители дороги провезли его до конца ветки. Тогда же была произведена и закладка первого сухого дока, названного «Николаевский». Дней пять ушло на все эти торжества, и наконец был назначен день отъезда Наследника через Сибирь в Петербург; первую часть пути он должен был ехать до Хабаровска на лошадях, затем по Амуру на пароходе до Сретенска и далее опять на лошадях до Челябинска, где уже строилась западная часть Сибирского пути.
Накануне отъезда Наследник принял от офицеров эскадры прощальный обед и изъявил желание, чтобы обед состоялся на «Мономахе», так как ему хотелось побывать в нашей кают-компании и на прощание занести свое имя в мономаховской почетной «трубе», т. е. в световом стеклянном люке. В эту трубу поднимались редкие почетные гости (вместо качаний на «ура») при званых обедах и торжественных чествованиях. Чтобы разместить 170 офицеров эскадры, пришлось всю верхнюю палубу фрегата превратить в грандиозную столовую. Наши офицеры энергично принялись за дело; поставлен был тент, внутренность затянули флагами; с берега привезли кадки с пальмами и цветами; устроили фонтан, и вся палуба под тентом превратилась в роскошный столовый зал. В полдень съехались все командиры судов и офицеры, затем прибыл Наследник со свитой и адмиралами Назимовым и Басаргиным.
Ввиду того, что у Наследника на голове была еще повязка и рана не освобождена от швов, то доктора просили вина ему не наливать и не упоминать в тостах о покушении, чтобы этим не вызвать у него волнений и прилива крови к голове. Но тем не менее в конце обеда Ф.В. Дубасов произнес глубоко прочувствованную речь, в которой он выразил Цесаревичу благодарность от имени всех чинов эскадры за его сердечные заботы и милостивое внимание ко всем чинам. Наследник был тронут словами Дубасова и в нескольких словах выразил чувства искренней признательности всем соплавателям на его эскадре. Все тосты сопровождались соответственными гимнами или маршами нашего судового оркестра.
После обеда все спустились в кают-компанию и здесь при тосте за Наследника офицеры подхватили его на руки и с криками ура подняли его в «трубу». В ней на стенке он начертил: «Николай. Прощай, дорогой Мономах 17/V 1891 г.». Когда его спустили вниз, то на лице его играла радостная улыбка, что наконец-то и он побывал в «трубе». Потом на верхней палубе была снята группа всех офицеров с Наследником в центре. Простившись в нами и поблагодарив нас за обед, он переехал на «Азов» на нашем катере, офицеры были гребцами на веслах, а я на руле. Наша команда с марсов провожала его криками ура!. Вечером с «Азова» были присланы подарки командиру и мне — чеканного золота чарки в древнерусском стиле, усыпанные драгоценными камнями. Офицеры получили перстни, часы и запонки; боцмана — часы, а команда — деньги.
18 мая, после напутственного молебна в соборе, Цесаревич со свитой уехал на тройках в Хабаровск. Тройку Наследника, убранную цветами, вызвались конвоировать кавалькадой до первой станции Никольское десятка два офицеров и с ними две барышни Старцевы — лихие спортсменки, дочери известного пионера и колонизатора Дальнего Востока Старцева. Дальше до Хабаровска их сопровождал конвой из забайкальских казаков. На отряде сразу все стихло, он как бы осиротел. Командиром «Азова» назначен был Бауэр (Ломен уехал в Россию через Америку). Нашим отрядом командовал П.Н. Назимов, собиравшийся вернуться скоро в Россию и ожидавший на смену адмирала П.П. Тыртова. У нас, на «Мономахе», командир скучал и нервничал, ожидая приказа о сдаче фрегата новому командиру.
Мой фрегат почувствовал наконец усталость и потребовал капитального ремонта всех своих частей. Обязанному каждый момент быть готовым следовать в кильватер за «Азовом» и принимать участие в торжественных встречах и приемах, ему за весь последний год некогда было и думать об отдыхе и каком-либо ремонте. Теперь обнаружилось, что все его механизмы требуют капитальной переборки, котлы — чистки, рангоут пришлось весь снять и некоторые его части заменить новыми. Наружная медная обшивка обросла ракушками и требовала обмена многих листов, оборванных еще в Суэцком канале. Для последних работ фрегат требовалось ввести в док, поэтому они были отложены до осени, т. е. до ухода в Японию, где большой док в Йокосуке мог вместить наш фрегат. Все остальные работы было решено произвести теперь, во Владивостокском порту, на это мне дано было около трех месяцев сроку, и окончить к 1 августа.
Фрегат я перевел ближе к порту и приступил к его ремонту при посредстве судовой команды, а порт давал нам только средства своих мастерских и материалы. За день до перехода в порт адмирал Назимов получил телеграмму о замене Дубасова новым командиром. По объявлении приказа Дубасов сдал фрегат капитану I ранга С. и решил съехать с фрегата поздно вечером, около 10 ч., ни с кем не прощаясь, когда команда уже спала, а большинство офицеров было на берегу. Он простился только со мною и на своем вельботе переехал на японский пароход, с которым должен был отправиться в Иокогаму, а оттуда через Америку в Европу и вернуться в Россию. Таким образом была избегнута возможная демонстрация, и мы очутились перед лицом нового командира, который на утро прибыл на фрегат и был принят сразу в кают-компанию и приглашен к обеду (это было воскресенье). Итак, наша кают-компания (после двухлетнего плавания) стала опять видеть у себя за воскресным обедом своего командира.
Капитан I-го ранга С. (О. Старк — прим. ред. альм. «БКМ») — спокойный и молчаливый флегматик — имел характер типичного финляндца, ничему не мешая и ни к кому не придираясь, представляя фрегатской службе идти своим порядком. Мне он предоставил полную самостоятельность в производстве начатого ремонта. Сам он неизменно ночевал на берегу, на фрегат являлся (к 8 часам утра) к подъему флага и после завтрака уезжал домой до следующего утра. По воскресеньям я от имени кают-компании приглашал каждый раз и жену его Марию Ивановну.
При таком порядке командир вечером никогда не бывал на фрегате, и я за первые два месяца (июнь и июль) не имел возможности съехать на берег даже в баню. В конце июля у командира на берегу был назначен вечер, и от имени жены он пригласил нашу кают-компанию и меня особо. Но так как он сам съехал к себе на берег, то я не мог нарушить Морской устав и на вечер к ним не явился. На утро, приехав на фрегат, командир сообщил мне, что жена его очень сожалела о моем отсутствии. На это я очень корректно дал понять ему, что оставить фрегат в отсутствие на нем командира я не имел права.
В начале августа он однажды предложил мне съехать на берег. Я воспользовался, пообедал в клубе и сделал прогулку в окрестностях Владивостока. Но когда я вечером вернулся на фрегат, то командир только этого и ожидал и тотчас же уехал ночевать на берег. Сам С. был симпатичен, но вместе с ним на фрегате появился новый ревизор, списавшийся с «Азова», лейтенант М., служивший с С. ранее на одной из сибирских канонерок. Этот офицер, антипатичный и злой на язык, внес в кают-компанию атмосферу скуки и раздора. В нашей кают-компании было несколько талантливых офицеров: музыкант — мичман Михайлов, живописец — лейтенант Дядин, математик — Пашенный, лингвист и остроумный рассказчик — И.А. Нелидов, и, наконец, милый весельчак и атлет М.М. Скаловский, бывший ревизор.
Общее настроение мономаховской кают-компании, до сего времени отличавшееся веселым остроумием и дружественной благовоспитанностью, заменилось теперь сдержанной молчаливостью, в которой преобладали хамские возгласы и прибаутки одного человека. Почти всегда бывает так, что благовоспитанное общество невольно уступает грубому нахальству и хамскому невежеству нескольких дикарей-босяков, не стесняющихся взять в свои руки главенство над совестливым обществом. В справедливости этого явления мы достаточно убедились во время террора (1918–1919 гг.) большевиков-коммунистов, которые диким нахальством и хамской жестокостью взяли верх над интеллигенцией и растоптали народную честь и совесть 100-миллионного русского населения.
Я поднял обновленный рангоут; вытянул такелаж и привязал паруса; судовые механизмы, артиллерия и минное вооружение были также приведены в порядок, и фрегат после капитальной окраски принял вид красивого морского щеголя. С половины августа я начал правильные ежедневные учения, чтобы освоить команду с корабельным расписанием, которое пришлось составить вновь, так как в это время мы получили около 150 человек-новобранцев, взамен ушедших в запас. К 1 сентября правильность и быстрота всех судовых маневров достигла той лихости и виртуозности, каковые в ту эпоху требовались от судов дальнего плавания.
