Андрас Рона-Таш - По следам кочевников. Монголия глазами этнографа
Деревянные кровати бедных казахов покрыты войлочным одеялом, под которым иногда лежит ковер. На войлоке — многочисленные подушки и сверху еще одно одеяло. У кровати на стене висит занавес, в богатых юртах очень пестрый. В некоторых казахских юртах есть маленький столик — тагтай, никакой другой мебели нет.
Провожать нас собралось столько народу, что прощание затянулось. Мы трясем руки новым знакомым, шофер нажимает на клаксон, и машина трогается в обратный путь к гостинице Цаган-Нура.
На другой день расстаемся с этим городком. Перед отъездом успеваю сделать несколько цветных фотографий Белого озера, сверкающего в лучах утреннего солнца. С нами едет жена местного врача с двумя детьми. Они уже несколько дней ждут попутной машины. Мы быстро подружились с ребятами. Число пассажиров в кузове увеличилось на три человека.
Вскоре машина въезжает в ущелье. По обеим сторонам возвышаются темно-зеленые горы. На зеленом фоне кое-где сереют пятна, оставленные оползнями. Дорога некоторое время бежит между скал; справа возвышается отвесная стена, слева зияет пропасть, на дне которой где-то глубоко белеет замерзший поток. Дорога становится все более узкой и покатой, ехать опасно, но дикая красота ландшафта заставляет забывать о страхе. Прямо из отвесной стены то тут, то там торчат кусты и карликовые деревья. Преобладают серые, коричневые, темно-зеленые тона, но голубовато-белый лед замерзшей реки внизу и ослепительно синее небо сверху обрамляют пейзаж яркой рамкой. Ущелье местами расширяется, и река разливается озерками; но вот горные кручи опять сходятся, и кажется: они вот-вот сомкнутся и не выпустят нас отсюда. Дорога уже спустилась совсем близко к горному потоку, проходя всего на полметра выше.
Грузовик тормозит и останавливается. Дорога кончилась. Вылезаем из машины. Замерзшая река заковала в лед дорогу, если вообще можно так назвать выбитую в скале тропу шириной чуть больше нашего грузовика. На что же решиться: повернуть обратно или катить прямо по льду? Первое решение было бы чисто теоретическим. Нашему грузовику не развернуться на узкой тропе.
Отваживаемся ехать вперед по льду. Машина медленно продвигается по замерзшему ручью, а мы бредем за ней пешком. В некоторых местах лед устрашающе потрескивает, но Сумья мастерски избегает тех мест, где ледяная кора кажется ему тонкой. Машина продвигается со скоростью пешехода, и наша маленькая экспедиция не отстает от нее. Молодая женщина и ребята сошли вместе с нами, но вскоре мы опять усаживаем их: такой груз не в счет. Поход по льду длится минут сорок пять, а затем снова показывается дорога. Однако это мало нас радует. Дорога такая каменистая, что вскоре мы с тоской вспоминаем гладкий лед. Кроме того, она так круто спускается вниз, что шоферу приходится поминутно тормозить. А тут еще навстречу идет отара овец. Для маленькой лошаденки, на которой гарцует чабан, каменистая тропа не представляет никаких трудностей. А нам приходится руками откатывать крупные камни с пути. Ущелье еще раз изгибается и внезапно распахивает свои стены: перед нами равнина Бухин-Гол.
Пока мы ехали по ущелью, даже самое незначительное отклонение в сторону могло повлечь за собой падение в пропасть, теперь же перед нами расстилается такая широкая равнина, что мы совершенно не знаем, куда по ней ехать. Следы машин веером расходятся во все стороны от выхода из ущелья. К счастью, наша попутчица знает, в каком направлении ехать, и мы следуем ее указаниям. Оборачиваюсь назад, чтобы посмотреть, откуда мы прибыли, и у меня дыхание спирает в груди! За нами вздыбилась гигантская горная стена, проход совсем исчез. Прошу шофера остановиться. Не более 200 метров отделяют нас от гор, но даже при самом остром зрении нельзя рассмотреть, откуда же мы выехали. Вынимаю бинокль, но и он не помогает; горы, как в сказке, замкнулись за нашей спиной. Времени для разгадки этой оптической шутки у нас нет, надо ехать дальше.
Рядом с дорогой чернеет огромный херегсур, надгробный курган из камней диаметром в 45 метров. Здесь, несомненно, погребен могущественный хан. Через час с лишним подъезжаем к одному из рукавов Бухин-Гола. Моста нигде не видно, а брод слишком глубок; река вздулась от весеннего половодья. Наш шофер смело ведет машину в воду, и — о, чудо из чудес! — мы благополучно выбираемся на противоположный берег. Я был так уверен, что грузовик застрянет посреди реки, что вылез из него. Мои спутники весело подшучивают надо мной на другом берегу и с интересом ждут, как я буду перебираться к ним. Приходится пройти вверх по течению, где река разделяется на рукава большим количеством наносных островков; там саженными прыжками, набрав полные сапоги воды, перебираюсь и я. Попутчики с наслаждением моются и плещутся в холодной воде; я же стараюсь, чтоб даже брызги на меня не попали.
Дети тяжело переносят дорожные неприятности. Поездка верхом показалась бы им куда легче. Стараемся их развлечь, угощаем конфетами. Наконец Кара берет младшего на колени и начинает ему рассказывать какую-то сказку. Зной становится непереносимым. Вода кончается. По совету молодой женщины свертываем с пути; поблизости должно находиться селение, где можно найти воду. Делаем крюк и через полчаса видим огромный загон и несколько строений — один из этапов длинного пути, по которому перегоняют скот гуртовщики. Останавливаемся у юрты. Хозяйка, занятая какой-то домашней работой, обнажена по пояс; жара стоит ужасающая, не помогает и то, что войлок поднят, — откуда взяться ветерку, если вот уже несколько часов стоит полное затишье!
Нам подают кипяток и чай; обедаем, примостившись в тени грузовика. Пора ехать дальше.
Вот и Улан-Даба (Красный перевал). Он действительно по-настоящему красный, другие перевалы с тем же названием — только жалкое подражание. Земля и скалы — все здесь красное. Показываются деревья тоже с красной корой. Это сосна, которую здесь называют хар мод (то есть черное дерево). Лучи заходящего солнца усиливают багряную окраску ландшафта.
По ту сторону Красного перевала опять спускаемся на равнину. Вместе с нами со склонов сбегают длинные ряды берез. Склоны изрезаны пересохшими руслами и оврагами. Машина с трудом пробивается сквозь березняк, через каменистые русла. Вот на горизонте показывается цель нашего пути — Улангом, Чувствуем себя совсем разбитыми. Дорога петляет по болотистой местности, окружающей аймачный центр. Проходит полтора часа, пока мы добираемся до него; на последних километрах грузовик чуть не разлетается на куски, так плоха дорога. Наконец вылезаем из машины; ноги подкашиваются. В гостинице нас уже ждут. Приводим себя в порядок и идем ужинать. Город погружен в темноту, ни зги не видно; откладываем осмотр на завтра.
Когда-то давно недалеко от Улангома стоял монастырь, развалины которого видны до сих нор. Городские дома окружены маленькими садиками; на главных улицах строения напоминают виллы. Сады содержатся в большом порядке. На окраине города юрты; в большинстве из них вечерами зажигается электрический свет.
После непродолжительной беседы с местными руководителями решаем остаться здесь на несколько дней. Прежде всего идем в музей; два его научных работника хорошо знают тибетский язык. Они показывает нам свои сокровища, с которыми обращаются крайне бережно. Обычная выставка «Природные богатства аймака» организована на втором этаже; экспозиция сделана гораздо интереснее, чем все виденные нами в других музеях. С сотрудниками мы подружились очень быстро. Один из них одет в серый европейский костюм, другой — в монгольское платье, но мы безошибочно узнаем в них бывших лам. Они нам ничего об этом не говорят, однако это сразу видно по тому, как показывают они нам музыкальные инструменты, знакомство с которыми могло быть приобретено только в ламаистском монастыре. Среди многочисленных священных книг мне попадается старинная нотная тетрадь тоже из ламаистского монастыря. Извилистыми линиями показано, где следует понижать и повышать голос. Кружочки под линиями означают, что в этом месте надо ударить в бубен.
Радуюсь представившейся возможности побеседовать о памятниках тибетской литературы с теми, кто был воспитан в духе тибетской культуры. Среди множества книг обнаруживаю несколько интересных трудов Цзонхавы[63].
Долго беседуем о Цзонхаве и его книгах. Работникам музея неизвестны результаты исследований европейских ученых о жизни этого реформатора буддизма. Зато они прекрасно знают все тибетские источники.
Когда могущество Тибетской державы, блеснувшей как яркая комета, стало клониться к закату, страну долгое время раздирали междоусобица и анархия. Удельные князьки и монастыри боролись за власть. Беспрерывные распри между господами, тяжелым грузом давившие на плечи крепостных, были прерваны народным восстанием, которое, однако, подавили тут же сплотившиеся против народа светские и монастырские власти. В 1062 году знаменитый проповедник Атиша[64] проводит в Тибете важные религиозные реформы. В 1071 году он основывает монастырь Сакья, руководители которого вскоре начинают играть важную роль в жизни Тибета и Монголии. Настоятели монастырей потребовали власти над Тибетом, и, когда возникла новая монгольская держава, один из них, знаменитый Сакья Пандита, спешит ко двору великого хана, чтобы склонить могучего соседа к поддержке монастырских претензий. Его племяннику Пагбе, который ввел в употребление квадратные письмена, удалось получить поддержку Хубилая, основателя монгольской династии в Китае.
