Леонид Котляр - Воспоминания еврея-красноармейца
Поэтому легко себе представить, как загорелся я идеей поставить на коридоре спектакль. Идея эта умерла бы, едва родившись, если бы не я. Ей просто суждено было угаснуть, как и многим другим идеям, рождавшимся в горячей голове Бори Гусовского. Спектакль требовал сцены, освещения, декораций, костюмов… Но ничего этого не было, и невозможно было представить, откуда все это возьмется; хотя бы даже — где отвести место для сцены в коридоре, ширина которого не достигает и трех метров в самом широком месте? Если учесть постановочные возможности, которые, с любой точки зрения, равны были нулю, а также амбиции Бори и Аарона, обратно пропорциональные этим возможностям, то нетрудно вообразить, сколько изобретательности, энергии, трудов и убеждений нужно было употребить, чтобы давать все новые и новые импульсы многократно замиравшему процессу осуществления постановки. Мне было «больше всех надо». Поэтому я был основным и почти единственным художником-постановщиком, и художником по костюмам, и заведующим постановочной частью… Не подумайте, что мои старшие товарищи, Боря и Аарон, были бездарными людьми.
Наоборот: они уныло и придирчиво критиковали мою работу, всякий раз обнаруживали все новые препятствия на пути к премьере и готовы были в любой момент отказаться от затеи. Я же и подумать не мог, что спектакль не состоится. А потому, скрепя сердце, часто сдерживая готовые брызнуть слезы (а иногда и со слезами), переделывал нарисованное, исправлял критикуемое, изобретал выходы из абсолютно тупиковых ситуаций.
Начал я все-таки с пьесы, а вернее, с текста, который действующие лица будут произносить на сцене. Особых мук творчества я не испытывал. Писать текст для Бори Гусовского не требовалось вообще, так как он все равно будет говорить на сцене, что захочет. Начало спектакля явилось моему мысленному взору еще до того, как я взялся за перо: на авансцене появляется матрос-негр — зазывала пассажиров с таким текстом:
— Билеты! Билеты! Берите билеты! Через двадцать минут отправляется океанский пароход «Луиза»! Он плывет в Америку, где доллары валяются на земле! Спешите! Спешите! Берите билеты!
Самым остроумным местом в пьесе был текст, сочиненный моим дядей Юрой, уже отслужившим в армии и работавшим клепальщиком котлов на заводе «Большевик». Он сочинил монолог для моего брата Ромы, отличавшегося некоторой полнотой и способностями комика, а потому подходившего на роль одного из пассажиров «Луизы». Выходя на палубу, Рома говорил:
— Уважаемые лорды и леди, я — король самоварной меди, председатель треста сдобного теста, любитель всевозможных наук — сам Кук Бук Джук…
В последний момент Люба Горенштейн, которая исполняла роль единственной на корабле дамы и танцевала танго с деспотом-капитаном, играть в спектакле отказалась, и у меня не оставалось иного выхода, как сыграть эту роль самому, не отказываясь от роли зазывалы-негра, которую, кроме меня, тоже играть было некому.
И премьера состоялась, успех был полным, а театр навсегда остался для меня светлым праздником и заветной мечтой.
О театре я думал как о своей будущей профессии, хотя никому в этом не признавался. Несмотря на все превратности моей военной «карьеры», театральная отрава никуда из меня не ушла, но в 1946 году мне уже было ясно, что театр как профессия навсегда остался для меня за пределами доступного, и моя подпорченная биография стала тому причиной.
С пятном на биографии
Возвратившись в Киев после всего, что со мной произошло за пять с половиной лет, я на следующий же день, 6 декабря, отправился в свою родную 91-ю школу и был приятно удивлен, найдя там того же директора Приймачка. Встреча была теплой и радостной, чуть с грустинкой. Узнав, что я был в гшену, Приймачок не очень удивился, но очень огорчился и уж, конечно, не произнес ни слова упрека, разве что — в адрес моих угасших, как он выразился, глаз. Что-то из меня невозвратно ушло, что-то надломилось и погасло, и он понимал, что причиной тому была не война, а плен. Он тут же восстановил мой аттестат зрелости взамен зарытого на краю воронки под Каховкой.
О возможности моей педагогической работы Приймачок не заикнулся, а предложил мне работу кассира и уполномоченного по продовольственным карточкам. А ведь когда по окончании школы я ждал призыва в армию, он сразу взял меня на должность старшего пионервожатого школы и говорил о перспективах преподавательской работы. Заподозрить Приймачка в забывчивости было никак нельзя. И это еще раз подтверждало, что педагогическая работа мне не светит.
Кто б мог подумать, что 1 сентября 1947 года я стану студентом Учительского института? На этом настояла моя жена Белла (6 июля 1947 года я женился), о которой я уже упоминал в начале своих мемуаров.
Леонид Котляр. Штуттгарт-Фейербах. Лето 1944 Леонид Котляр. Конец 1940 Леонид Котляр. Штуттгарт. 21 мая 1944 Леонид Котляр. Витенберг. 3 февраля 1946 Мама (справа) с сыновьями Леней и Ромой и Таня (слева). Киев, Святошино. 1927 Исаак Моисеевич Котляр (слева) Леня Котляр Рахиль Лазаревна Рисман со своим женихом, который погиб, не став ее мужем. Местечко Макаров Киевской губернии. 1918 Леня и Рома Лазарь и Цивья Рисманы со своим сыном Рувимом. Местечко Макаров Киевской губернии. 1916 СОРАБКОП Евбаз. 1930-е годы Евбаз. 1930-е годы Дом на углу бульвара Шевченко и Дмитриевской улицы. 1934 Дети мансарды. Крайний справа — Леня КотлярИван Доронин с предметами роскоши (И подпись на обороте этой фотографии) Иван Доронин. Февраль 1943 Справа внизу, в пилотке — Григорий Курочкин. Июль 1945 Андрей Михайлец Павел Бриллиант. 21 мая 1944 Дмитрий Брицкий. 1945 А. Похителюк и Л. Котляр. Июль 1945 Сержант Василий Первое письмо командира части, в которой служил Роман Котляр, его отцу Второе письмо командира части, в которой служил Роман Котляр, его отцу Удостоверение Леонида Котляра Фрагменты письма Л. Котляра Открытка Белле Каплунович, будущей жене. 5 июля 1941 Письмо Романа Котляра отцу Офицеры вермахта проводят осмотр пленного красноармейца на предмет наличия обрезания Роман Котляр. 1944 «Отобранного» еврея-военнопленного выводят из строя В некоторых лагерях процедура поиска евреев сопровождалась оркестровой музыкой
Несчастных, однозначно опознанных как евреев, помечали Звездой Давида и, перед тем как уничтожить, изолировали от основной массы военнопленных Пленные, избежавшие немедленного уничтожения, обрекались на долгие муки, которые для большинства закончились смертью
Жена училась в консерватории и была пианисткой. Каждое лето начиная с 1939 года она приезжала в Боярку, в противотуберкулезный санаторий, заменить тамошнего музработника на время отпуска. Там летом.1940 года я и познакомился с ней и с ее женихом, который потом погиб на войне.
Формально, по закону, никто не лишал меня права поступать в институт. Более того, участники войны принимались вне конкурса. Учительский институт давал возможность получить диплом через два года, которые мы надеялись просуществовать на заработки жены, мою стипендию и на то, что мне, быть может, удастся подзаработать во время учебы и летних каникул.
