Б. Соколов - Молотов. Тень вождя
Во время одного из совместных обедов в Тегеране произошел замечательный инцидент. Его хорошо описал в своих мемуарах Черчилль:
«Обедали мы у Сталина, в узкой компании: Сталин и Молотов, президент, Гопкинс, Гарриман, Кларк Керр, я, Иден и наши переводчики. Усталости от трудов заседания как не бывало, было довольно весело, предлагалось много тостов. Как раз в это время в дверях появился Элиот Рузвельт, который прилетел, чтобы присоединиться к своему отцу; кто-то жестом пригласил его войти. Поэтому он вошел и занял место за столом. Он даже вмешивался в разговор и впоследствии дал весьма пристрастный и крайне неверный отчет о том, что он слышал. Сталин, как рассказывает Гопкинс, сильно меня “поддразнивал”, но я принимал это спокойно до тех пор, пока маршал в шутливом тоне не затронул серьезного и даже жуткого вопроса наказания
немцев. Германский генеральный штаб, сказал он, должен быть ликвидирован.
Вся сила могущественных армий Гитлера зависит примерно от 50 тысяч офицеров и специалистов. Если этих людей выловить и расстрелять после войны, военная мощь Германии будет уничтожена с корнем.
Здесь я счел нужным сказать:
“Английский парламент и общественное мнение никогда не потерпят массовых казней. Даже если в период военного возбуждения и будет дозволено начать их, английский парламент и общественное мнение после первой же массовой бойни решительно выступят против тех, кто несет за это ответственность. Советские представители не должны заблуждаться на этот счет”.
Однако Сталин, быть может, только шутки ради продолжал говорить на эту тему.
“50 тысяч, — сказал он, — должны быть расстреляны”.
Я очень рассердился.
“Я предпочел бы, — сказал я, — чтобы меня тут же вывели в этот сад и самого расстреляли, чем согласиться запятнать свою честь и честь своей страны подобным позором”.
Здесь вмешался президент. Он внес компромиссное предложение. Надо расстрелять не 50 тысяч, а только 49 тысяч человек. Этим он, несомненно, рассчитывал свести все к шутке. Иден тоже делал мне знаки и жесты, чтобы успокоить меня и показать, что это шутка. Однако в этот момент Элиот Рузвельт поднялся со своего места в конце стола и произнес речь, в которой выразил свое полное согласие с планом маршала Сталина и свою полную уверенность в том, что американская армия поддержит его. Здесь я не выдержал, встал из-за стола и ушел в соседнюю комнату, где царил полумрак. Я не пробыл там и минуты, как почувствовал, что кто-то хлопнул меня сзади руками по плечам. Это были Сталин и Молотов; оба они широко улыбались и с живостью заявили, что они просто шутили и что ничего серьезного они и не думали. Сталин бывает обаятелен, когда он того хочет, и мне никогда не приходилось видеть, чтобы он проявлял это в такой степени, как в этот момент.
Хотя в то время — как и сейчас — я не вполне был уверен, что все это была шутка и что за ней не скрывалось серьезно-
го намерения, я согласился вернуться к-столу,: и остальная часть вечера прошла очень приятно».
Сейчас не приходится сомневаться, что Сталин и Молотов были вполне серьезны и в тот вечер прощупывали реакцию союзников на свое людоедское предложение. И в дальнейшем они максимально задерживали возвращение из плена германских офицеров и генералов. А нескольких, вроде коменданта Берлина Вейдлинга и фельдмаршала фон Клейста, возможно, даже отравили. И это при том, что подобные меры были абсолютно бесполезны в качестве попытки воспрепятствовать возрождению германских вооруженных сил, поскольку подавляющее большинство офицеров и генералов вермахта оказались в плену у западных союзников и сравнительно быстро обрели свободу. Если бы случилось иначе и большинство немецких генералов и старших офицеров оказалось в советском плену, Сталин и Молотов, скорее всего, осуществили бы свою идею и поступили бы с ними так же, как с польскими офицерами и генералами в Катыни. Кстати, вскоре после окончания войны на Западе стали все больше склоняться к выводу, что Катынь — советских рук дело. В этих условиях уничтожать большинство из оказавшихся в советском плену немецких военных было слишком рискованно. Резонанс в Германии и во всем мире мог быть непредсказуем по своим последствиям.
В переговорах Сталина с Рузвельтом и Черчиллем Молотов играл роль «злого следователя», аппетиты которого якобы вынужден был умерять Сталин, в результате добивавшийся принятия союзниками своих требований. Не знаю, действительно ли Черчилль и Рузвельт не разгадали тактику этой игры или только делали вид, что верят в большую умеренность Сталина по сравнению с Молотовым. Вряд ли они недооценивали степень централизации власти в Москве и не понимали, что какие-либо разногласия между Сталиным и Молотовым во внешнеполитических вопросах, да еще демонстрируемые публично, на международных конференциях и в посланиях зарубежным лидерам, в принципе невозможны.
В то время и британский министр иностранных дел, и американский государственный секретарь никакой
самостоятельной роли в определении и осуществлении внешней политики не играли. Все основные вопросы решали непосредственно Рузвельт и Черчилль, в переговорах и переписке друг с другом и со Сталиным. А британский премьер и американский президент, что ни говори, были искушенными политиками и должны были понимать на самом деле, что в «столь абсолютной диктатуре» (как назвал сталинский режим Рузвельт после советского нападения на Финляндию) глава внешнеполитического ведомства тем более не может играть самостоятельной роли, особенно в условиях жесточайшей централизации военного времени. Скорее всего, Черчиллю просто выгодно было представить в мемуарах дело таким образом, что ему удалось добиться от Сталина хоть каких-то уступок и преодолеть жесткую позицию Молотова. Тем самым британский премьер как бы оправдывал те реальные компромиссы, на которые они с Рузвельтом вынуждены были пойти, фактически согласившись с господством Сталина в Восточной Европе.
С Тегеранской конференцией связана и оценка Молотова в книге сына президента Франклина Рузвельта Элиота Рузвельта «Его глазами». В качестве адъютанта отца он присутствовал в Тегеране. Вот как описан соответствующий эпизод в русском переводе, изданном в Москве в 1947 году:
«...Я направился к отцу, ожидая с некоторым волнением условленного визита Сталина и Молотова. Они прибыли точно в назначенное время в сопровождении худощавого Павлова. Меня представили. Мы пододвинули кресла к кушетке отца; я уселся, собираясь с мыслями. Я был удивлен тем, что Сталин ниже среднего роста, хотя мне и раньше рассказывали об этом. К моему большому удовольствию, он весьма приветливо поздоровался со мной и так весело взглянул на меня, что и мне захотелось улыбнуться.
Когда Сталин заговорил, предложив предварительно мне и отцу по русской папиросе с двухдюймовым картонным мундштуком, которая содержит на две-три затяжки крепкого темного табаку, я понял и другое: несмотря на его спокойный низкий голос, размеренную речь и невысокий рост, в нем сосредоточена огромная энергия; он, по-видимому, обладает колоссальным запасом уверенности и выдержки.
Слушая спокойную речь Сталина, наблюдая его быструю ослепительную улыбку, я ощущал решимость, которая заключена в самом его имени: Сталь».
В этом тексте сделана весьма показательная купюра. После слов «колоссальным запасом уверенности и выдержки» в английском оригинале было:
«Рядом с ним его министр иностранных дел Молотов был серым и бесцветным, вроде бледной машинописной копии моего дяди Теодора Рузвельта, как я его помнил».
Неизвестный цензор убрал из русского перевода обидную для Вячеслава Михайловича, но в целом весьма справедливую характеристику. Однако, скорее всего, Сталин был знаком с переводом этой книги без купюр. Цензором мог выступить здесь либо он, либо сам Молотов, так как именно МИД цензурировал такого рода литературу. Если дело действительно обстояло так, то Сталин мог только укрепиться в своем недоверии к Молотову, который не захотел выступать в роли тени, лишь подчеркивающей величие вождя. Если же цензуру осуществил сам Сталин, то это могло быть вызвано желанием продемонстрировать Молотову, что он не желает его публично унижать столь нелестной характеристикой, хотя сам в душе уже поставил, вероятно, к тому времени на Вячеславе Михайловиче жирный крест.
6 января 1942 года Молотов подписал первую и единственную ноту НКИД, где прямо говорилось о массовом истреблении нацистами евреев в Бабьем Яре под Киевом, во Львове, Одессе и других украинских городах. Но уже в следующей ноте на эту тему, датированной 28 апреля 1942 года, он, явно по указанию Сталина, вынужден был говорить только о намерении гитлеровцев истребить советское население, независимо от национальности, и о том, что они уничтожили «мирное население» Таганрога, Керчи, Минска, Пинска, Витебска, никак не упоминая, что жертвы были евреями. А ведь сам Вячеслав Михайлович сочувствовал советским евреям, вместе с женой интересовался возможностями сохранения их языка и культуры, но ослушаться Сталина не смел и не мог упомянуть о холокосте.
