Джон Сили - Британская империя. Разделяй и властвуй!
По новейшим представлениям колония являет собою общество, образовавшееся от избытка населения в другом обществе. Перенаселение и бедность в одной стране создают выселение в другую страну, обладающую большей вместимостью и более богатую. Я объяснял уже, что наши американские колонии были иного характера. С одной стороны, в Англии[96] того времени не было перенаселения; с другой – восточный берег Атлантического океана, где эти колонии были основаны, не привлекал своим особенным богатством. Это не Эльдорадо, не Потози; северная его часть даже бедна. Почему же там селились колонисты? Ими управляет один преобладающий мотив – тот самый мотив, который Моисей выставлял фараону, настаивая на исходе израильтян: «Нам нужно отправиться в пустыню на семь дней пути, чтобы принести жертву Господу Богу нашему». Их побуждала религия. Они желали жить по вере и совершать обряды, которые не были терпимы в Англии. Правда, не везде было так, и Виргиния была населена последователями англиканской церкви; но колонисты Новой Англии были пуритане, Пенсильвании – квакеры, Мериленда – католики; о Южной Каролине мы читаем,[97] что «последователи англиканской церкви не составляли и трети жителей»; «множество учителей и истолкователей всех родов и всяких вероисповеданий обучали различным религиозным мнениям». Таким образом, «эмиграция» той эпохи была настоящим исходом, религиозной эмиграцией. В этом-то и заключается вся разница. Возможно, конечно, что и эмигрант, покидающий родину с исключительной целью составить состояние, может со временем забыть ее, но это маловероятно; разлука делает родину дороже, расстояние идеализирует ее; составив состояние, он захочет вернуться, пожелает быть погребенным в родной земле. Есть только одна сила, которая может разрушить это очарование родины, и сила эта – религия. Религия может превратить переселение в исход. Те, которые покидают Трою, унося своих богов, могут сопротивляться чувству, влекущему их на родину; они с уверенностью могут строить свой Лавиниум, Альбу и даже Рим на новой, дотоле не освященной почве. Ибо, я постоянно держусь этого мнения, религия является великим, созидающим государства началом. Американские колонисты могли создать новое государство потому, что они уже составляли церковь; церковь – душа государства; где есть церковь, там со временем вырастает и государство; но если вы видите государство, которое не есть в известном смысле церковь, то знайте, что оно не будет существовать долго.
В этом отношении американские колонии были крайне своеобразны. Возможно ли поэтому, основываясь на их истории, выводить заключение о колониях вообще? Как будете вы делать выводы о современных колониях Англии, возникших позднее? В старых колониях с самого начала жил дух, побуждавший отделиться от Англии, жило начало взаимного притяжения, сплачивающее в новый, обособленный от Англии союз. Я уже заметил, как рано проявился этот дух в колониях Новой Англии. Нет сомнения, что он не был присущ всем колониям. Его не было в Виргинии; однако когда искра недовольства, раздутая в пожар педантизмом Гренвиля и лорда Норта, вспыхнула пламенем, Виргиния примкнула к Новой Англии, и дух отцов-пилигримов превратил обиженных колонистов в новую нацию.
Видим ли мы что-либо подобное в современных колониях Англии? Они не созданы религиозным исходом; основатели их не унесли с собою богов. Напротив, они отправлялись в пустыню чистого материализма, в земли, где не было ничего освященного, ничего идеального. Где же быть их богам, как не на родине? Если у них при этом хватит смелости противопоставить себя как основателей нового государства, если у них хватит решимости порвать с английской историей, со всеми традициями и воспоминаниями о том острове, где отцы их прожили в течение тысячи лет, то мы должны будем признать, что Англия – это пустое имя, обладающее ничтожно малой притягательной силой.
Мне кажется крупной ошибкой выводить из американской революции, что все колонии падают с дерева, когда созревают: этот вывод следует распространять только на колонии, населенные религиозными изгнанниками и притом находящиеся под управлением дурной системы. Равным образом мы делаем ложный вывод из факта роста благоденствия Американских Штатов со времени их освобождения. Едва ли существовало когда-нибудь другое общество, которое пользовалось бы таким счастьем, и притом так мало развращающим счастьем, как Соединенные Штаты. Но причины этого счастья – не политического характера; они коренятся гораздо глубже, чем политические учреждения страны. Если бы философа попросили дать рецепт для создания наибольшей суммы чистого счастья в данном обществе, он сказал бы: «Возьмите людей, которых характеры образовывались в течение многих поколений под влиянием разумной свободы, серьезной религии и усиленного труда, и поместите этих людей на обширной территории, где их не коснулось бы гнетущее утеснение и где благоденствие было бы достижимо для всех. Бедствия дают мудрость и силу, но вместе с тем причиняют страдание; благополучие приносит удовольствие, но ослабляет характер. Бедствие, за которым следует благоденствие, – вот рецепт здорового счастья, ибо при этом достигается удовольствие без быстрого ослабления энергии». Рецепт этот становится еще действеннее, если достигаемое счастье не дается слишком легко и безусловно. Таковы именно условия, создавшие благоденствие американцев. Характеры, образовавшиеся в умеренном поясе под влиянием тевтонской свободы и протестантской религии, благоденствие, дарованное щедро, но в меру, и под условием не только труда, но и приложения ума и способностей.
Этот рецепт создаст счастье, но только на время, – пока население невелико по отношению к территории. Долго думали, что Америка обладает каким-то волшебным талисманом, позволяющим ей избегать всех зол Европы. Талисман был очень прост: благоприятные условия жизни и сильные характеры. В последние годы сами американцы пробудились от грезы, что страна их никогда не будет запятнана преступлениями и безумием Европы. У них нет врагов, но у них была война таких же гигантских размеров, как и их территория, – война, которая по вычислению Уэльса (Wells) стоила за четыре года миллион жизней и почти два биллиона фунтов стерлингов; у них не было королей, но было совершено цареубийство. Слава и величие Соединенных Штатов стоят теперь выше, чем когда-либо, но претензии их незаметно понизились. Теперь о Соединенных Штатах говорят, что никогда не существовало такого могущественного государства, что они сделались или сделаются господствующей державой мира; другими словами, Соединенные Штаты ставят на одну доску с другими государствами, хотя и дают им первое место. То, чем они гордились прежде, было нечто совсем иное: они считались единственными в своем роде, они признавались наглядным доказательством того, что все государства Европы, с их хваленой силой, надменными правительствами, войнами и долгами, находятся на ложном пути; что счастье и добродетель держатся более скромной стези, что лучший жребий для государства – не быть великим в истории или даже вовсе не иметь никакой истории.
Счастье Америки, таким образом, в значительной мере не есть следствие ее отпадения. Спрашивается, обязана ли она отпадению своим громадным размерам?
Обозревая стадии прогресса Америки, можно легко заметить, что судьба замечательно благоприятствовала ей во многих отношениях. Представьте себе, например, что первоначальные колонии вместо того, чтобы составлять сплоченную группу вдоль берега, были бы разбросаны по всему материку и отделены друг от друга поселениями, принадлежащими другим европейским державам. Такое расположение колоний сделало бы невозможным рост союза. Или представьте себе, что французская колония Луизиана вместо того, чтобы погибнуть, развивалась бы неуклонно в течение всех ста лет, протекших от ее основания до американской революции. Эта колония обнимала долину Миссисипи, и если бы дела ее шли успешно, она могла легко разрастись в сильное французское государство, сплоченное в одно целое протяжением этой могучей реки. А что случилось бы, если бы Луизиана перешла в руки англичан! Наполеон, продав Луизиану американским штатам (1803), дал им возможность развиться в ту исполинскую державу, какой мы видим их в настоящее время.
Как бы то ни было, но Соединенным Штатам удалось найти решение той великой проблемы расширения, перед решением которой спасовали одна за другой все пять западных европейских держав. Мы видели, что все они первоначально отправлялись из понятия о беспредельном распространении государства, что затем почти одновременно они покинули это понятие, заменив его противоположным представлением, породившим старую колониальную систему. Мы видели, что они обращались с колониями, как с государственными владениями, доход с которых следует обеспечить за населением метрополии. Мы вместе с тем видели, что такая система не могла быть прочной, что из-за нее проглядывало убеждение в невозможности удержать власть над колониями навсегда. Мы видели, что под влиянием этих и других причин в Новом Свете погибала одна империя за другой. В том числе пала и первая английская империя. Англия создала с тех пор новую и, управляя ею, тщательно старалась избежать прежней ошибки. Старая колониальная система отжила, но на смену ей не явилось еще ясной, обдуманной системы. Ложная теория оставлена, но где же истинная теория? Представляется только одна альтернатива. Если колонии не суть владения Англии (как это прежде понималось), то они должны быть частью Англии; англичане должны глубоко проникнуться этим воззрением. Они не должны более говорить, что Англия есть остров, расположенный на северо-запад от Европы, что площадь ее равняется 120 000 кв. миль, а население тридцати с лишним миллионам. Они не должны уже считать, что переселенцы, отправляясь в колонии, оставляют Англию и утрачиваются для нее. Они не должны более полагать, что история Англии есть история парламента, заседающего в Вестминстерском дворце, и что дела, которые не рассматриваются в нем, не могут составлять части английской истории. Когда англичане привыкнут смотреть на империю, как на одно целое, и станут называть всю ее Англией, тогда явятся на земном шаре вторые Соединенные Штаты. Это будет великий гомогенный народ одной крови, одного языка, одной религии и одних законов – народ, рассеянный по беспредельному пространству. Он будет связан крепкими нравственными узами, хотя почти не будет иметь конституции или однообразной стройной системы, способной выдержать какой угодно тяжкий удар. Если вы склонны сомневаться в том, что возможно создать систему, которая сплачивала бы столь отдаленные друг от друга общины, то вспомните историю Северо-Американских Соединенных Штатов, ибо у них есть такая система. Они разрешили задачу. Они доказали, что в настоящий век возможны политические союзы гораздо больших размеров, чем прежние. Нет сомнения, что проблема английской империи имеет свои трудности, и трудности громадные. Но наибольшая из этих трудностей есть та, которую англичане сами себе создают. Это ложно предвзятая мысль, которая постоянно вносится в этот вопрос, – убеждение, что проблема эта неразрешима, что ничего подобного не было создано и не будет создано; в основе этого лежит неправильное толкование американской революции. На основании этой революции мы выводим, что отдаленные колонии рано или поздно отпадают от метрополии, тогда как мы имеем право выводить только то, что колонии отделяются тогда, когда находятся под управлением старой колониальной системы.
