Геннадий Воробьев - Кибернетика стучится в школу
Каждый человек чувствителен и любвеобилен. Но его чувства не беспредельны и распространяются вокруг него обратно пропорционально социальному расстоянию. Благодаря средствам массовой коммуникации мир стал меньше, теснее. Только сейчас человечество ощутило себя если не одной семьей, то жильцами коммунальной квартиры, где необходимо сосуществовать, еще лучше сотрудничать, еще лучше дружить. Именно в наши дни такое большое значение придается международным событиям, и то, что мы видим по телевизору — конфликты, пожары, землетрясения, — принимается близко к сердцу, как бы далеко от нас это ни происходило.
И вот то, что учатся делать средства массовой коммуникации, всегда делал талантливый учитель (правда, не имея возможности этому научить других). Он не навязывал ученикам свое мнение, он уважал учеников, не спорил со строптивыми, был самокритичен. Это позволяло ему, как линзе, собирать в фокус пучок ученических чувств и проецировать их на внешний мир, делая далекое — близким, абстрактное — конкретным, чужое — своим.
Наше знакомство с информационным режимом восприятия и усвоения было бы неполным, если бы мы проигнорировали два фактора, влияющие на закрепление учебного материала: как запомнить (мемориальная информативность) и захотеть проштудировать вновь (возвратная информативность).
Чтобы понять, как происходит запоминание, поинтересуемся у старых людей: что и как запомнилось им из далекого и недалекого прошлого? Далекое запомнилось лучше, чем недалекое. Воспоминания не разворачиваются в виде длинной ленты, а представлены отдельными эпизодами, отдельными кадрами, не обязательно жизненно важными. По-видимому, кроме содержания, существуют форма, внешние и внутренние импульсы, которые, подобно фотовспышке, запечатлевают картины в памяти.
Если поставить эксперимент в музее, то выяснится, что посетитель обычно запоминает самое необычное: большое, яркое, нелепое, смешное, по поводу чего он или его спутник высказал какую-то мысль, экскурсовод рассказал занимательный анекдот, смотритель сделал замечание («не трогайте руками», «не подходите близко»).
Чтобы запомнить, ученику всегда нужна зацепка, узелок на память, и опытный учитель старается эти узелки навязать: проведет занятие в другом помещении, необычным, способом, расскажет что-то интересное, придумает эмблему темы — удивительный и еще не изученный до конца психосемиотический прием (психосемиотика — наука о знаке и его психологическом воздействии).
Секрет памяти на далекое прошлое связан с почтенным педагогическим методом запоминания, по поводу которого известный ученый опубликовал статью под названием: «Повторение — злая мачеха ученья». Может быть, это утверждение звучит слишком сильно, но оно верно: повторение по охоте хорошо, по принуждению — плохо.
Информация — нарушенное однообразие, то есть разнообразие. Постоянное разнообразие — это однообразие и, следовательно, отсутствие информации. Когда источник боится, что информация не дойдет до приемника, он создает избыточность — повторяет информацию. Но если информация слишком часто повторяется (сверхизбыточность), приемник ее игнорирует. Все это настолько непонятно сначала и настолько важно для обучения, что нам придется на этом остановиться.
П. Вяземский написал пародию на стихи Д. Хвостова, которую можно рассматривать как информацию, основанную на бессмыслице. Бессмыслица получается из-за нарушения привычных правил логики. Прочтите:
ОБЖОРСТВООдин француз
Жевал арбуз:
Француз, хоть и маркиз французский,
Но жалует вкус русский
И сладкое глотать он не весьма ленив.
Мужик, вскочивший на осину,
За обе щеки драл рябину
Иль, попросту сказать, российский чернослив:
Знать, он в любви был несчастлив!
Осел, увидя то, оспины лупит взоры
И лает: «Воры, воры!»
Но наш француз
С рожденья был не трус,
Мужик же тож не пешка,
И на ослину честь не выпало орешка.
Здесь в притче кроется толикий узл на вкус:
Что госпожа ослица,
Хоть с лаю надорвись, не будет ввек лисица.
Антрополог К. Леви-Стросс пишет о нарушении в музыке сложившегося однообразия: «Как только композитор вносит больше изменений, мы испытываем восхитительное ощущение падения — нам кажется, что нас швырнули в пустоту, оторвав от твердой опоры сольфеджио, но это кажется только потому, что ступенька, которую в конце концов найдет наша нога, не находится на том самом месте, где мы ее ожидали».
Если в XIX веке мелодия строилась на основе гармонии, то сейчас в мелодическом материале чаще используются «неаккордные» звуки, а «аккордные» сознательно избегаются. Когда все привыкают к роли, которую играет в оркестре каждый инструмент, кто-нибудь из композиторов добивается выразительной аранжировки, поручив инструменту партию, для него несвойственную и непривычную (как это сделал, например, Малер, поручив в третьей части 1-й симфонии виолончельную по регистру партию контрабасу).
При повторении оригинальное становится неоригинальным, и при частом повторении — банальным. Поговорка «повторять, как попугай» говорит о копировании, клишировании, штамповке, то есть потере информации.
Читателю, наверное, известно стихотворение Козьмы Пруткова, полностью составленное из литературных штампов прошлого века. И хотя многие штампы к нашему времени исчезли, все-таки внимательно их проследите:
МОЕМУ ПОРТРЕТУ (Который будет издан вскоре при полном собрании моих сочинений)Когда в толпе ты встретишь человека,
Который наг,
Чей лоб мрачней туманного Казбека,
Неровен шаг,
Кого власы подъяты в беспорядке,
Кто, вопия,
Всегда дрожит в нервическом припадке,
Знай — это я!
Кого язвит со злостью, вечно новой,
Из рода в род;
С кого толпа венец его лавровый
Безумно рвет;
Кто ни пред кем спины не клонит гибкой,
Знай — это я!
В моих устах спокойная улыбка,
В груди — змея!..
То, что слишком часто повторяется, пропускается мимо ушей, мимо глаз и не воспринимается. Но может быть и другое: ученик и читатель начинают чувствовать неприязнь к тому, что слишком часто повторяется, и к тому, кто повторяет.
Следовательно, нужно уметь повторять, не повторяясь.
Одна американская фирма, название которой читатель вскоре твердо запомнит, организовала пропагандистскую рекламу, то есть стала рекламировать не свою продукцию, а себя, чтобы потом, зная фирму, каждый отнесся к ее продукции благосклонно. Для этого известный художник-карикатурист Н. Томас придумал по заказу фирмы серию карикатур, которые стали периодически появляться в печати.
Сын спрашивает маму в кухонном фартуке: «Мам, что такое «Юни-Ройал»?» Ответ: «Спроси своего отца».
На крюке подъемного крана вывеска «Юни-Ройал»; рабочий в каске, сидящий на этом же крюке, спрашивает другого: «Что такое «Юни-Ройал»?» В огромном зале за огромным столом в огромных креслах заседает совет директоров, в окне во всю стену виден лес дымящихся труб и гигантская надпись «Юни-Ройал»; мойщик оконных стекол интересуется у заседающих: «Что такое «ЮпиРойал»?» Латиноамериканский диктаторский палач в опереточном мундире спрашивает у приговоренного к смерти, голова которого покрыта черным платком: «Ваше последнее слово?» — «Что такое «Юни-Ройал»?» Коммивояжер говорит флегматичному феллаху: «Отделения «ЮниРойал» находятся в 23 странах». — «Хорошо, — вздыхает феллах, — а что такое «Юни-Ройал»?» И так далее.
Мастерство художника сделало повторение интересным, ненавязчивым. Здесь на мемориальную информативность накладывается возвратная информативность: так в памяти старика сохранилась картинка далекого прошлого, благодаря наложению многократных воспоминаний об этом.
В начале книги я упомянул о том, что в мое время у нас в школе не было учебников по истории. Поэтому, когда я много лет назад увидел у дочери учебник с прекрасными рисунками, я схватил его, уселся поудобнее и стал листать. Однако при всей моей неугаснувшей любви к истории я просидел недолго. Конфета в столь красивой обертке оказалась совершенно невкусной. И тут я подумал: почему (действительно, почему?) не поручают в обязательном порядке писать учебники талантливым людям, не только знающим историю, но и умеющим интересно ее изложить? Ведь не так уж много школьных учебников, чтобы не хватило талантливых людей.
А теперь представьте себе, что такой учебник есть.
Ученик читает его запоем, норовя заглянуть вперед. Когда выдается свободное время, он забирается в угол и трепетно перелистывает страницы. Папа, мама, бабушка и дедушка с нетерпением ждут своей очереди, чтобы — завладеть книгой, почитать и потом обсуждать прочитанное. Разве это фантастика? Разве не так читают произведения настоящих писателей, перечитывают и каждый раз открывают для себя что-то новое? Не потому ли мы вновь и вновь идем в один и тот же музей, чтобы взглянуть на известные творения, несмотря на то, что хорошо выполненные репродукции имеются у нас дома и мы часто разглядываем их?
