Лев Бобров - Поговорим о демографии
Общий же урон настолько значителен, что не поддается исчислению. Он выражается в самых разных формах. Это, например, профессиональная дисквалификация кадров, отставание в уровне общих и специальных знаний, не говоря уж о непоправимом моральном ущербе — и для самого человека, обреченного на вынужденное безделье, и для его семьи, и для общества в целом.
Между тем такое «избыточное» население, по словам Ленина, «составляет необходимую принадлежность капиталистического хозяйства, без которой оно не могло бы ни существовать, ни развиваться». И эта обреченность заставляет снова и снова заводить разговоры о «нахлебниках» общества, подогревая страхи перед «лишними руками и ртами».
При социализме, навсегда покончившем с безработицей и прочими социальными недугами, которые лихорадят дряхлеющий организм капиталистического строя, у нас нет и неуверенности в завтрашнем дне. Это не означает, разумеется, что общество, которое идет навстречу лучшему будущему, созидая истинное счастье всего человечества, как Маркс называл коммунизм, не нуждается в точных экономико-демографических оценках своего развития, своих перспектив. Напротив, такие расчеты абсолютно необходимы — без них просто немыслимо научно обоснованное прогнозирование и планирование, которое ведется в Советском Союзе и других государствах — членах СЭВ.
У нас, например, перепись 1970 года показала: в народном хозяйстве тогда было занято более 115 из 242 миллионов человек. А остальные 126 миллионов — кто они? Стипендиаты (свыше 3 миллионов), пенсионеры (33 миллиона), иждивенцы отдельных лиц, а также занятые в личном подсобном сельском хозяйстве члены семей колхозников, рабочих и служащих (89 миллионов).
Располагая такими цифрами, демографы вычисляют «иждивенческую нагрузку». И по характеру ее изменений в прошлом и настоящем судят о ее эволюции, ожидаемой в ближайшем и отдаленном будущем.
Вот данные трех последних переписей. В 1939 году стипендиаты, пенсионеры и иждивенцы, вместе взятые, составляли 48,3 процента всего населения, а вкупе с занятыми в личном подсобном хозяйстве (4,8 процента) — 53.1 процента. В 1959 году оба слагаемых дали 52,4 процента (47,7 процента плюс 4,7 процента), а в 1970-м — 52,0 процента. Здесь перед нами медленное, но верное уменьшение.
Доля же занятых в народном хозяйстве постепенно увеличивалась, хотя и ненамного, заметней: сначала 46.2 процента, потом 47,5 процента, наконец, 47,8 процента. Этот процент рос в основном потому, что в общественное производство вовлекались люди, занятые в домашнем и личном подсобном сельском хозяйстве. За последнее время, однако, их численность резко сократилась — с 18 миллионов в 1959 году до 6 миллионов в 1970-м.
И вот один из выводов на будущее: здесь трудовые ресурсы исчерпаны практически «до дна». Спрашивается, почему? Как-никак 6 миллионов — вроде бы немало! Да, но многие из них не могут работать потому, что си-Дят с детьми. А у нас ежегодно рождается более 4 миллионов малышей.
Казалось бы, уровень занятости уже не может расти. Но мы не должны забывать про тех, кто вступает в пенсионный возраст. Прибавьте тех, кто поторопился уйти на покой, хотя полон еще сил. Это многомиллионный контингент трудовых резервов!
— Однако резервы эти, очевидно, не безграничны. Приходится ведь рассчитывать главным образом на пожилых, то есть людей не старше 75 лет. Да и то не на всех. Что уж говорить о тех, кому за 75 и тем более за 90!
— Но общественному производству вовсе не обязательно развиваться экстенсивно. Интенсифицировать его — вот задача, которая успешно решается в СССР. Конечно, если бы население помолодело, если бы удалось сдержать его старение, особенно в рабочих возрастах, это облегчило бы повышение производительности труда.
— Так, может, демографы потому и ратуют за «урезанное» долголетие, что увеличение средней продолжительности жизни ведет к постарению населения?
— Нет. Это одно из распространеннейших заблуждений.
«Войдя в комнату, они увидели на стене великолепный портрет своего хозяина во всем блеске его дивной молодости и красоты. А на полу лежал мертвый человек во фраке с ножом в груди. Лицо у него было морщинистое, увядшее, отталкивающее, и только по пальцам на руках слуги узнали, кто это».
То был Дориан Грей, герой Оскара Уайльда. Человек, который не поддавался разрушительному действию времени. Воспользовавшись уникальной возможностью поменяться ролями со своим изображением, он любезно уступил тому честь стариться с годами, обязанность же оставаться вечно молодым без страха и упрека взвалил на себя.
Потом стряслось нечто непонятное. Когда Дориан Грей набросился на собственный портрет с ножом, покушение закончилось гибелью самого нападавшего, причем перед трагической развязкой копия вернула оригиналу долг — облик дряхлеющего джентльмена.
Это было по-своему дерзко: вопреки всякому здравому смыслу перенести на неодушевленный предмет — портрет человека — представления об увядании живого организма. Нам, верно, и невдомек, что мы поступаем куда храбрей, если представления о старении отдельного индивидуума переносим — в согласии вроде бы со здравым смыслом — на портрет всего населения: картина получается еще более далекой от действительности.
«Чем дольше живет, тем больше старится». Применительно к отдельно взятой личности это справедливо всегда — исключения из правила возможны разве лишь в фантастике. А если говорить об обществе в целом? Вспомните: если оно стареет, это означает, что его возрастная структура изменяется в пользу старших поколений за счет младших.
Что же происходит, когда средняя продолжительность жизни увеличивается? Мы знаем, что именно ее повышает. Снижение смертности. А оно было и осталось неодинаковым для разных возрастов. Наибольшим — для детских, наименьшим — для старческих. Скажем, для младенцев это сокращение за три четверти века оказалось у нас более чем 10-кратным, для 65–70-летних — двукратным. А 80-летних оно практически не коснулось. И поныне средняя продолжительность предстоящей жизни для них примерно та же, что и в конце минувшего века, — 7 лет. Зато для новорожденных она у нас более чем удвоилась, достигнув 70 лет. И если теперь поколения лучше, чем прежде, сохраняют свою численность на жизненном пути, то в большей степени это относится к детям, в меньшей — к взрослым.
Вот и получается: если увеличивается долговечность каждого из нас, то это лишь помогает населению молодеть. Могут возразить: почему же оно у нас постарело?
Действительно, сравним его структуру прежде и теперь (проценты приводятся округленно):
«Портреты» населения, запечатленные предвоенной и самой последней переписями, говорят сами за себя. Между тем средняя продолжительность жизни за тот же период выросла на целых 23 года — с 47 до 70 лет. Все так, и ее увеличение действительно способствовало «омоложению» нашего общества. Но одновременно сказывалась другая тенденция, вызывавшая обратный эффект и пересилившая первую: падала рождаемость. Этот фактор продолжал действовать и в самое последнее время, когда средняя продолжительность жизни практически не менялась. Только за год — с 1970-го по 1971-й — прослойка пожилых и престарелых увеличилась у нас с 11,8 процента до 12,1 процента.
По некоторым прогнозам, к 2000 году она может составить у нас 17 процентов, достигнув того значения, к которому уже сегодня вплотную подошли иные страны Западной Европы.
Конечно, сдвиги в борьбе за долголетие тоже могут благоприятствовать постарению населения. И тем заметней, чем значительней сократится смертность среди пожилых людей. Пока же она снижается главным образом в молодых, но уж никак не старческих возрастах.
И если демографы говорят о 90, а не о 125–150 годах как о нормальном долголетии на ближайшую перспективу, то — придется повторить и подчеркнуть — потому лишь, что твердо стоят на почве реальности, а вовсе не потому, что против большей долговечности. Наоборот, они всецело за то, чтобы продолжительность жизни росла. Более того, именно они помогают найти резервы ее увеличения (скажем, снижение мужской «сверхсмертности»). Они же подсказывают и другое — как одновременно воспрепятствовать постарению населения. Как? Отнюдь не только дальнейшим снижением смертности в младших возрастах, но и повышением рождаемости.
— А как демографы относятся к перспективе бессмертия? Конечно, они «стоят на почве реальности». Но реальности сегодняшней, не завтрашней! Между тем другие специалисты уже сегодня поговаривают о реальности практически неограниченного сверхдолголетия…
— …в единичных случаях, не правда ли? Но отдельные исключения из правила не изменят демографическую ситуацию!
— А массовое бессмертие? Ну, допустим, через века…
