Умберто Матурана - Древо познания
В наши цели не входит рассмотрение всего многообразия размерностей человеческого языка. Они заслуживают особой книги. Для нас здесь и теперь важно исследовать ключевую особенность языка, которая радикально модифицирует поведенческие области человека и делает возможными такие новые феномены, как рефлексия и сознание. Ключевая особенность заключается в том, что язык позволяет тем, кто в нем оперирует, описывать самих себя и свои обстоятельства через лингвистические различения лингвистических различий. Именно они и станут предметом нашего рассмотрения в этой главе.
Язык
Мы оперируем в языке, когда наблюдатель видит, что объекты наших операций по лингвистическому различию являются элементами нашего лингвистического поля Язык — непрерывный процесс, существующий только как языковое общение, а не как отдельный вид поведения
Для наблюдателя лингвистические координации действий выглядят как различения, лингвистические различения Они описывают объекты в окружающей среде тех, кто оперирует в лингвистической области. Таким образом, когда наблюдатель оперирует в лингвистической области, он оперирует в области описаний. Кроме того, язык как явление реализуется в рекурсии лингвистических взаимодействий, лингвистических координаций действий. Тем самым лингвистическое поле становится частью окружающей среды, в которой происходит лингвистическая координация действий, а язык представляется в глазах наблюдателя как область описаний описаний. То, что делает наблюдатель, по существу сводится к следующему: он проводит лингвистические различения лингвистических различий или того, что другой наблюдатель назвал бы онтогенетически порожденными описаниями описаний. Следовательно, наблюдение возникает вместе с языком как коонтогенез в описаниях описаний. Вместе с языком возникает и наблюдатель как оязыченная сущность; оперируя в языке с другими наблюдателями, эта сущность порождает себя и свои обстоятельства как лингвистические распознавания своего участия в лингвистической области. Смыл возникает при этом как отношение лингвистических различий. И смыл становится частью нашей области сохранения адаптации.
Все это вместе взятое и означает быть человеком. Мы занимаемся описанием описаний, сделанных нами самими (как это делает данная фраза). Действительно, мы наблюдатели и существуем в семантической области, созданной нашими операциями в языке, где сохраняется онтогенетическая адаптация.
Как уже yпоминалось, у насекомых сплоченность социального единства основана на трофаллаксисе, потоке химических веществ между особями, обмене химическими веществами между организмами. У человека социальное единство основано на «лингваллаксисе» (лингвистическом трофаллаксисе): лингвистическая область устроена как область онтогенетических координаций действий. Мы, человеческие существа, становимся таковыми только в языке. Поскольку мы обладаем языком, не существует пределов тому, что мы можем описать, вообразить, включить в то или иное отношение. Именно язык пронизывает весь наш онтогенез как индивидуумов, от ходьбы до отношения к политике. Прежде чем приступать к рассмотрению последствий, проистекающих из наличия языка, выясним, как мог возникнуть язык и каким образом он стал перманентной биологической возможностью в естественном дрейфе живых существ.
Естественная история человеческих языков
Долгие годы догмой нашей культуры было утверждение, что язык — абсолютная и исключительная привилегия человека, недосягаемая для других существ. В последние годы эта убежденность пошла на убыль. Произошло это отчасти благодаря многочисленным исследованиям жизни животных. Проводимые наблюдения показали, что. например обезьяны и дельфины проявляют такие поведенческие возможности, которые нам совсем не хочется за ними признавать. Аналогичные данные были получены и теми, кто занимался изучением человекообразных обезьян те оказались способными взаимодействовать с нами в обширных и даже рекурсивных лингвистических областяу.
Возможно, что еще в далеком прошлом люди пытались научить обезьян (таких, как шимпанзе, которые очень напоминают людей) разговаривать Но сообщение о систематической попытке такого рода впервые появилось в научной литературе только в 1930-х годах Два физиолога из Соединенных Штатов, супруги Келлогг, принялись воспитывать детеныша шимпанзе вместе со своим сыном. Задача эксперимента заключалась в том, чтобы научить шимпанзе говорить. Келлоггов постиг почти полный провал: шимпанзе не мог воспроизводить голосовые модуляции, необходимые для речи Но через несколько лет другая пара в Соединеных Штатах, супружеская чета Гарднеров, сочла, что проблема заключалась не в лингвистических способностях животного — просто, как всем известно, обезьяны проявляют больше способностей не в голосовой области, а в области жестикуляции. Гарднеры решили повторить эксперимент Келлоггов, на этот раз приняв в качестве системы лингвистических взаимодействий только язык знаков, использующийся во всем мире как язык глухонемых (рис. 61)[14]. Уошо, как звали шимпанзе Гарднеров, показала, что она была способна не только научиться языку жестов (амслену), но и развиваться в нем. Эксперимент начался в 1966 г., когда Уошо был 1 год от роду. К тому времени, когда ей исполнилось 5 лет, Уошо выучила репертуар примерно из двухсот жестов, в том числе жестов, функционально эквивалентных существительным, глаголам и прилагательным разговорного языка.
Но сам по себе факт обучения нескольким движениям руки в ответ на поощрение — не бог весть какое достижение. Это знает любой цирковой дрессировщик. Вопрос заключается в другом: убеждают ли нас жесты Уошо в том, что она использует их «в языке», так же, как используют люди, разговаривающие на языке жестов? И сейчас, много лет спустя, после многих часов исследований многих других шимпанзе и горилл, обучавшихся различными группами экспериментаторов, ответ на этот вопрос яростно дискутируется лингвистами и биологами.
Разумеется, ответ зависит от того, что считать языком. Одни исследователи основной акцент делают на способности подопытных животных образовывать новые сочетания слов, другие пытаются найти зачатки закономерностей, напоминающих грамматические. Например, Люси, еще одна шимпанзе, которую, как и Уошо, пытались научить разговаривать жестами, назвала дыню «фруктом-напитком» или «сладким напитком>, а горькую редьку —»едой-плачем-крвпким». Хотя Уошо была обучена жесту «холодильник», она предпочитала сигнал «открой-пить-есть». Для нас вопрос о том, могут или не могут эти и многие другие аналогичные наблюдения рассматриваться как данные, свидетельствующие в пользу языка, может быть сформулирован точно. Могут ли подопытные приматы взаимодействовать с другими существами в языке знаков как в лингвистическом поле, проводя лингвистические различения
Рис. 61 Язык жестов принадлежит к числу не фонетических, a идеографических языков. На снимке: горилла Коко обучается жесту, означающему «машина» лингвистических различий? Пользуются ли они языком глухонемых при рекурсивных различениях совершаемых ими действий? Возможно, именно это сделала Люси, когда в спешке гнева, увидев, что ее человеческие «родители» собираются уходить, бросилась к ним и просигналила «Люси плакать». В этом примере «Люси» и «плаката — лингвистические единицы. Используя их, Люси вовлекла своих «родителей» в общую лингвистическую область, в которой произвела действие по лингвистическому различению. По мнению авторов этой книги, в данном случае Люси продемонстрировала, что она «оязычена».
То, что приматы могут взаимодействовать, используя язык знаков, отнюдь не означает, будто они могут использовать все его потенциальное богатство, проводя все те лингвистические различения, которые проводим мы, люди Например, в одном недавно проведенном эксперименте трех шимпанзе обучали способу лингвистического взаимодействия, по существу эквивалентному языку жестов, и сравнивали их способности делать обобщения[15]. Различие между одной из обезьян, по кличке Лана, и двумя другими, Шерманом и Остином, состояло в том, что последние проявляли склонность к практическому использованию знаков и объектов при манипулировании окружающим во время взаимодействий с человеком или между собой.
Рис. 62. Межвидовое лингвистическое взаимодействие тогда как Лана обучилась более стереотипным лингвистическим взаимодействиям — взаимодействиям через компьютер. Особое внимание в эксперименте уделялось установлению соответствия между знаками и предметами. Трех животных обучали различать предметы двух типов: съедобные и несъедобные (рис. 63). Шимпанзе должны были разложить предметы на два подноса: съедобные на один, несъедобные на другой. Затем им предъявили новую серию предметов, которые они также должны были разложить на те же подносы. Все подопытные животные без труда справились с предложенной задачей. Затем шимпанзе познакомили с абстрактными визуальными изображениями, или лексикограммами, съедобных и несъедобных предметов. Обезьянам предложили расклассифицировать различные предметы по лексикограммам. Наконец, еще один тест состоял в том, чтобы сопоставить лексикограммы с новой серией предметов. По сравнению со своими партнерами Лана плохо справилась с этим тестом.
