Павел Амнуэль - Вселенные: ступени бесконечностей
Противоречие усугубилось в начале ХХI века, когда физики провели не мысленный уже, а множество вполне реальных экспериментов со связанными системами элементарных частиц и доказали, что правы были Эйнштейн, Подольский и Розен. Конечно, частицы в экспериментах разносили не на миллиард парсек, а на расстояние метров или километров друг от друга, но принципиальной сути опыта это не меняло. Получалось, что связанные (запутанные) элементарные частицы действительно мгновенно «чувствовали» изменение состояния друг друга (Riebe et al., 2004; Barrett et al, 2005, и др.)
Физики успокаивали себя тем, что передать осмысленный сигнал и какую бы то ни было информацию таким способом невозможно, и принцип относительности в этом эксперименте не нарушается, но, как говорится, «осадок остался». Что-то действительно было неладно в квантовом королевстве.
В противовес коллегам, полагающим, будто физики производят свои идеи исключительно, исходя из собственных физических теорий и собственного, сугубо естественно-научного, взгляда на мироздание, я считаю, что существует своего рода аналог ЭПР-парадокса, заключающийся в том, что в реальной жизни физика и литература (в самом общем понимании) также являются единой эстетической системой, и изменение состояния одной (например, появление новой литературной идеи) мгновенно (во всяком случае, по историческим меркам) отражается на состоянии другой системы (физики). И наоборот, разумеется.
Поэтому обратимся к ситуации, которая в годы борьбы идей в квантовой физике (двадцатые-сороковые годы ХХ века) складывалась в совершенно, казалось бы, иной области человеческой деятельности — литературе в целом и в такой конкретной области литературы, как научная фантастика.
История поразительная, поскольку в первой половине ХХ века квантовая физика (в ее теоретической ипостаси) была настолько «далека от народа», что нельзя утверждать, будто литературно-фантастические идеи того времени возникли у авторов в результате чтения и осмысления дискуссий между, например, Бором и Эйнштейном.
Тогда же возник «водораздел» между двумя понятиями, надолго запутавшими представления как о некоторых формах физических многомирий, так и о связи литературных идей с научными. Дело, в принципе, вот в чем. Как я уже говорил, античные и более поздние описания «иных миров» не имеют к физическому многомирию никакого отношения. Иной взгляд на многомирие, как утверждает Ступальский, возник в литературе в 1895 году, когда английский писатель Герберг Уэллс опубликовал небольшой рассказ «Дверь в стене». Отмечу, что Уэллс действительно является автором множества новых, интересных, перспективных с научной точки зрения, однако, по сути литературных идей — всем известны человек-невидимка, машина времени, кейворит, экраиирующий тяготение, и другие красивые фантастические идеи, которые в разное время, казалось, приобретали некую научную актуальность, но суровая реальность науки все-таки или отвергала выдвинутую идею из-за противоречий с физическими законами (кейворит, машина времени), или, если идея Уэллса и получала воплощение, то решительно не на тех принципах, о каких шла речь в литературном произведении (напр., невидимость). Я говорю это не в упрек замечательному фантасту Уэллсу, у него есть множество идей, действительно воплощенных в жизнь тем или иным способом (например, идея использования энергии атома, теплового луча, батисферы, саморазогревающихся консервов и пр.). Мое возражение относится к утверждению профессора Ступальского, некритически повторившему в своей монографии бытовавшее (в основном, среди литераторов) утверждение, что в небольшом рассказе «Дверь в стене» Уэллс впервые описал многомирие в его современном понимании. Отнюдь. О чем идет речь в рассказе? Открыв маленькую зеленую дверь в стене, герой рассказа попадает в прекрасный сад, где проживает замечательные часы своей жизни. При попытке вторично попасть в этот сад герой рассказа двери в стене не обнаруживает. В рассказе нет прямого указания на то, что «мир сада» — это другая вселенная, отличная от нашей. Возможно (такая трактовка не исключается текстом), приключение было всего лишь игрой воображения рассказчика. Но это скорее сугубо литературный символ другой, лучшей жизни. Да, в истории, рассказанной Уэллсом можно обнаружить элементы многомирия, однако это лишь элементы, и «Дверь в стене» можно считать первым произведением о многомирии лишь в той степени, в какой сказку о ковре-самолете можно считать предсказанием аппаратов тяжелее воздуха, а шапку-невидимку — литературным изобретением популярных в наши дни гаджетов, создающих квази-невидимость предметов.
Гораздо более приближенным к понимаю многомировой природы реальности можно, видимо, считать роман все того же Уэллса «Люди как боги» (1923). В этом романе герои действительно оказываются в мире, отличном от нашего. В мире, расположенном не в нашей реальности, не в нашем пространстве-времени. Остров Утопия, скажем, хотя и является «местом, которого нет», тем не менее, по представлению Мора, мог быть расположен где-то в обычном океане. Страна, куда попадают герои Уэллса, физически (что подчеркивается автором) существует в ином мире, иной вселенной, не связанной с нашей общим происхождением. Иными словами, это первое в серьезной литературе упоминание о так называемом «параллельном мире» — термин на самом деле появился чуть позже, в 1931 году, но именно о параллельном мире идет речь в романе Уэллса. Именно этот роман и его последующие многочисленные апологетические реминисценции положили начало ошибке или, точнее, недоразумению, которое многие годы мешало (даже профессиональным физикам, не говоря уж о «простых» читателях фантастики) правильно понимать сущность многомирия, как системы (множества) миров (вселенных), имеющих общее происхождение. Между тем, это чрезвычайно важно для понимания аксиоматики многомирия, о чем мы еще будем говорить впоследствии. Возвращаясь к роману «Люди как боги», хочу подчеркнуть принципиальное отличие сугубо фантастического представления о «параллельных мирах» от физического современного представления о многомирии.
К сожалению, физики в работах конца ХХ — начала ХХI века, связанных с многомирием, часто также пользовались термином «параллельные миры» — красивым, но искажавшим суть явления. Параллельные прямые не пересекаются нигде в пространстве и никогда во времени. Попасть с одной из параллельных прямых на другую возможно, только если провести еще одну прямую, пересекающую обе параллельные. Параллельные миры — миры, по определению не способные каким бы то ни было образом взаимодействовать друг с другом, в частности, один мир не может стать причиной появления другого. Как мы увидим в дальнейшем, параллельные миры, конечно же, существуют и в реальном физическом многомирии, но являются лишь незначительной (точнее — пренебрежимо малой) частью в множестве миров многомирий, примерно такой по значимости и влиянию, каким является, скажем, ноль (или любое другое число) на бесконечной числовой оси. Казалось бы, несущественное уточнение, но на самом деле имеющее очень важное психологическое значение. Надо полагать, читатель знаком с понятие «психологическая инерция», когда общепринятый термин, к употреблению которого пользователь давно привык и, как ему кажется, прекрасно понимает содержание, оказывает влияние на процесс мышления, играя ту же роль, которую играют для лошадей шоры, не позволяющие смотреть по сторонам и, таким образом, предельно (порой — беспредельно, поскольку речь идет о бесконечно большом числе вариантов) суживая когнитивные возможности.
Вернемся, однако, к роману Уэллса, анализ которого показывает, что в данном случае мы имеем дело именно с параллельным миром. Персонажи романа попадают в мир, который развивался, хотя и по аналогичным законам, но не имел с нашей реальностью общих корней в прошлом. Герои романа в данном случае играют роль той третьей прямой, которая пересекает две параллельные прямые. В дальнейшем мы вернемся к психологической стороне этой проблемы.
Гораздо более важными и интересными для многомировой картины реальности являются, как мне представляется (мы сейчас говорим о литературе, а не о физике), два забытых фантастических рассказа: «Часы, которые шли вспять» Эдварда Митчелла (1881 год) и «Бесцеремонный Роман» Виктора Гиршгорна, Игоря Келлера и Бориса Липатова (1928 год). Речь в этих рассказах не идет о физическом многомирии — во всяком случае, сами авторы об этом, похоже, не задумывались. Однако, по сути, в этих рассказах говорилось о возможности возникновения точки ветвления в истории — в некий момент совершается не то действие, которое, как полагают персонажи (и автор), было совершено в «реальности». Я беру в данном случае слово «реальность» в кавычки, поскольку оно не обладает в данном случае однозначностью (единственностью). Результатом принятого альтернативного решения (выбора) исторические события начинают идти не так, как нам это известно из истории (или, как у Митчелла, наоборот — события, развивавшиеся по альтернативному варианту, начинают происходить так, как нам из истории известно). В обоих случаях происходит ветвление, возникают две альтернативные ветви, два мира, две вселенные, не являющиеся одна частью другой.
