Олег Фейгин - Феномен Мессинга. Как получать информацию из будущего?
Ю. В. Росциус подчеркивает, что в Житии сообщается, что в следующие девять лет Авель «обошел многия страны и гряды» с проповедью слова Божия. Придя на Волгу, он вселился в монастырь Николая Чудотворца, что в Костромской епархии. В то время настоятелем монастыря был Савва, а послушание Авелю в монастыре было «в церковь ходить и в трапезу, и в них петь и читать, а между тем писать и слагать и книги сочинять». И написал он в той обители «книгу мудрую и премудрую», в ней же написано о царской фамилии. В то время на Руси правила Екатерина Вторая, а упомянутая в Житии книга была первой из написанных Авелем «зело престрашных», по оценке современников, пророческих книг. Так, в названной книге говорилось, в каком году, в каком месяце, в какой день и час… и какой смертью умрет царица!
Вполне естественно, что сам факт прорицания смерти императрицы был бы однозначно воспринят как тяжелейшие государственное преступление, поэтому широкая пропаганда своих «пророческих» писаний Авелем также являлась поступком душевно больного человека, плохо осознававшего логику своих деяний. Между тем отец-настоятель обители тут же трезво оценил, куда его могут привести откровения Авеля, и «сотвориша совет» братии, тут же отправил отца Авеля вместе с его книгой «от греха подальше» – в духовную консисторию.
Юрий Владимирович так продолжает свое повествование:
«Собравшиеся же в консистории архимандрит, игумен, протопоп, благочинный и секретарь, получив книгу, спросили Авеля: он ли ту книгу писал и отчего и зачем? Естественно, что материалы расследования были отправлены по инстанции Костромскому архиерею – епископу Павлу. Павел ознакомился с книгой и ее автором, которого предупредил о крайней тяжести проступка, и повелел отправить книгу и ее автора в губернское правление – пусть там решают! Церковные бюрократы ничем не отличаются от бюрократов светских. Никому не хочется брать ответственность или грех на себя! А посему – причина и опасное следствие (Авель и его зловредная книга!) пошли по третьему или четвертому кругу. И попал Авель, «на всякий случай», на «отдых» в Костромской острог! Но дело на этом не кончилось. Заскрипела всеми своими колесами бюрократическая машина, и Авель был отправлен на почтовых с караулом солдат в Сенат в Санкт-Петербург! Попав к главе Сената – генералу Самойлову, Авель не оробел. Но тут он впервые «ощутил силу власти». Самойлов, раскрыв присланную ему книгу, сразу же узрел в ней крамольную запись о том, что императрица Екатерина Вторая вскорости лишится жизни! И что смерть ее будет скоропостижная и тому подобное… Генерал с криком «Како ты, злая глава, смела писать такие титлы на земного бога!» троекратно ударил беднягу по лицу, при сем вопрошая: «Кто научил его такие секреты писать и зачем он стал такую книгу составлять?» Стерпел Авель и смиренно ответил генералу, что-де «…меня научил писать сию книгу Тот, Кто сотворил небо и землю, и вся иже в них. Тот же повелел мне и все секреты составлять!» Самойлов же воспринял поведение Авеля за юродство и приказал его посадить под секрет в тайную, а сам донес о происшедшем Государыне. Поинтересовалась императрица, кто же такой Авель есть и откуда? И приказала отправить его в Шлиссельбургскую крепость, где быть ему «до смерти живота своего», то есть пожизненно! Это было первое столкновение Авеля с монаршей благодарностью, беспощадной и нетерпимой, но, должен вас предупредить, не последнее. А случилось это в феврале-марте 1796 года… И было по сему исполнено! Ладно, да не совсем! Шло неумолимое время, истекали последние месяцы, затем недели, дни… наконец – последние часы жизни Екатерины Второй. Пятого ноября 1796 года фрейлины императрицы нашли ее без чувств на полу покоя… Императрицу поразил удар! Она скончалась на следующий день – 6 ноября 1796 года, как утверждают, в полном соответствии с записью в «зело престрашной книге», сделанной примерно за год до того!»
Так закончилась первая история с пророчествами монаха Авеля, оставив после себя больше вопросов, чем ответов. Может быть, смысл прорицаний новоявленного пророка несколько прояснит последующая реакция «власть предержащих»?
6 ноября на трон взошел сын Екатерины – император Павел I, и тут же произошла «ротация» царедворцев, так что в сенате место генерала Самойлова занял князь А. Б. Куракин[1]. Знакомясь с материалами Секретного отделения, князь Куракин встретил упоминание о пророчествах монаха Авеля и, найдя дело «весьма конфузным и зело забавным», показал записи «пророка» самому императору.
Тут Ю. В. Росциус вводит в свое повествование новый персонаж как свидетеля начала провидческой карьеры Авеля – известного военного и государственного деятеля России времен Екатерины, Павла Первого, Александра Первого и Николая Первого – генерала от инфантерии и артиллерии Алексея Петровича Ермолова (1777–1861).
Одно время будучи под опалой, генерал был отправлен в ссылку в Кострому для дальнейшего следования на поселение в Макарьевские леса, в глухой острог на реке Унжа. Но сын костромского губернатора оказался сотоварищем Ермолова по учению, и в повеление были внесены хитрые коррективы. Так, Ермолаев остался в губернском центре «в целях более надежного наблюдения за ссыльным… и личного за ним присмотра». В то время Авель как раз монашествовал в монастыре Николая Чудотворца Костромской епархии. Это и отразил в своем дневнике опальный генерал:
«В то время проживал в Костроме некто Авель, который был одарен способностью верно предсказывать будущее. Находясь однажды за столом у губернатора Лумпа, Авель предсказал день и час кончины императрицы Екатерины с необычной верностью».
Не будем сомневаться в правдивости прямолинейного генерала, однако из дальнейших записей в том же дневнике становится ясно, что сам Ермолов на том губернаторском обеде, конечно же, не присутствовал, не рискуя тут же быть отправленным по месту ссылки… Значит, единственным источником тут мог быть его друг – сын губернатора, о котором он тут же отзывается как о «увлекающемся» и не равнодушном к «питейному зелью». Это, конечно же, во многом понижает правдивость сведений о предсказании монаха Авеля. Есть тут и еще одно соображение – кажется естественным, что за губернаторским столом обедали не только губернатор с сыном и монах, поэтому распространение столь крамольных сведений Авелем должно было бы быть решительно пресечено, хотя бы из соображений личной безопасности присутствующих. Вывод один: однокашник Ермолова пересказывал ему некие слухи, уже тогда кружившие вокруг странного монаха, но еще явно недостаточные для его отправки в Тайную канцелярию.
Впоследствии следователь спрашивал Авеля:
«Отобранные у тебя тетрадки, писанные полууставом, кто их писал, сам ли ты, и если сам, то помнишь ли, что в них написано, и если помнишь, то с каким намерением таковую нелепицу писал, которая не может ни с какими правилами быть согласна, а паче еще таковую дерзость, которая неминуемо налагает на тебя строжайшее по законам истязание? Кто тебя к сему наставил и что ты из сего себе быть чаял?»
На что монах простодушно отвечал:
«Ныне я вам скажу историю свою вкратце. Означенные полууставные книги писал я в пустыни, которая состоит в Костромских пределах близь села Колшева, и писал их наедине, и не было у меня никого мне советников, но все от своего разума выдумал…».
Тут же следует вопрос:
«Для чего и с каким намерением и где писал ты найденные у тебя пять тетрадей или книгу, состоящую из оных?»
И Авель пространно рассказывает:
«В каком смысле писал книгу, на то говорю откровенно, что ежели что-нибудь в рассуждении того солгу, то да накажет меня все милостивейшая наша Государыня Екатерина Алексеевна, как ей угодно; а причины, по коим писал я оную, представляю следующия: 1) уже тому девять лет, как принуждала меня совесть с появления голосов и видений, всегда и непрестанно об этом гласе сказать Ея Величеству и их высочествам, чему хотя много противился, но не могши то преодолеть, начал помышлять, как бы мне дойти к Ея Величеству Екатерине Второй; 2) указом ведено меня не выпускать из монастыря и 3) ежели мне так идти просто к Государыне, то никак не можно к ней дойти, почему я вздумал написать те тетради и первыя две сочинил в Бабаевском монастыре, а последние три в пустыни».
Следствие формулирует новые вопросы:
«Написав сказанные тетради, показывал ли ты их кому-либо? И что с тобой воспоследовало за них?»
На что монах чистосердечно отвечает:
«Показывал я их одному из братии, именем Аркадию, который о сем тотчас известил монастырского попечителя и братию. Игумен предоставил меня с тетрадями моими сперва в консисторию, а потом к епископу Павлу, а сей последний отослал меня с книгою в наместническое правление, а из него в острог, куда приехали ко мне сам губернатор и наместники и спрашивали о роде моем и проч., а когда я им сказал: «Ваше превосходительство, я с вами говорить не могу, потому что косноязычен, но дайте мне бумаги, я вам все напишу», то они, просьбы моей не выполняя, послали сюда в Петербург, где ныне содержусь в оковах. Признаюсь по чистой совести, что совершенно по безумию такую сочинил книгу, и надлежит меня за сие дело предать смертной казни и тело мое сжечь».
