И. Родионов - Наше преступление
Собрались и съѣхались изъ окрестныхъ деревень всѣ родственники, сваты и знакомые Ивана. Обычай прощанія съ усопшимъ ещѳ усердно соблюдался въ деревнѣ. Несомнѣнно, что его ревностному соблюдѳ-нію способствуетъ то обстоятельство, что за похорона-ми слѣдуютъ поминки, на которыхъ сладко и вволю ѣдятъ и много пьютъ вина. Для обнищавшаго, спив-шагося, живущаго впроголодь деревенскаго люда лиш-ній разъ поѣсть и выпить на даровщинку имѣетъ не-маловажное значеніе.
Было около 7 часовъ утра. Домашніѳ покойнаго Ивана ждали только съ поповки священника съ прич-томъ, за которыми была послана подвода, чтобы по отслуженіи литіи везти покойника на кладбище, от-стоявшее отъ НІепталова верстахъ въ четырехъ. Гробъ былъ открытъ. Изба уже давно наполнилась мужи-ками и бабами, изъ которыхъ одни разговаривали ме-жду собой, другіе прощались съ покойникомъ; за тон-кой досчатой перегородСС въ сьсѣдгепвЩгнатГоxьл^
растопленной широкой печки хлопотали стряпухи, й запахъ варепой баранины, ясира и лука разносился по всей избѣ.
Вдругъ на порогѣ открытой входной двори появи-лась съ блѣднъгмъ, несмѣлымъ лицомъ фигура Горпі-кова.
Всѣ сразу замолкли. Въ деревнѣ уже никто не сомнѣвался, что убійцами Ивана были подозрѣваемые парни, а многіе знали объ ихъ вчерашнемъ озорствѣ у гроба покойпика и потому появленіе здѣсь одного изъ убійцъ всѣхъ поразило.
Осмотрѣвшись кругомъ и чувствуя на себѣ взоры всѣхъ присутствовавшихъ, Горшковъ съ видомъ чело-вѣка, рѣшившагося на отчаянный прыжокъ, колеблю-іцимися шагами прошелъ отъ порога до середины избы и остановилвя у гроба. Тутъ онъ перевелъ духъ, ра-стеряннымъ, ничего не видящимъ взглядомъ скольз-нулъ по сторонамъ, торопливо перекрестился и накло-иился, чтобы поцѣловать покойника, но тотчасъ же от-шатнулся назадъ, точно кто толкнулъ его въ лобъ. Схватившись за голову, Горшковъ на мгновеніе за-меръ, потомъ круто повернулся и выбѣжалъ изъ избы.
У порога толпились парни и подростки.
Горшковъ отнялъ руку отъ смертельно блѣднаго, искаженнаго лица и тяжело, скорбно вздохнулъ.
— А-а-а-ахъ, Господи, какой ёнъ... какой ёнъ весь страшный! — вырвалось у него. — Не ходите, не хо-дите, говорилъ онъ парнямъ, махая руками.
Акулина несла изъ зимней избы заколотыхъ ночью куръ и, увидя вчерашняго озорника, убійцу ѳя сына, опустила внизъ глаза, спѣша поскорѣе пройти мимо него.
— Тетенька Акулина Трофимовна, — прерыви-стымъ голосомъ, внѣ себя, съ задрожавшими слезами на глазахъ, съ переісошеннымъ ртомъ воскликнулъ Горшковъ, — тетенька, простите за... за... — Челю-сти его соскальзывали одна с друап 3x6.1^X1114
и-яикакъ онъ не могъ справиться съ ними. — Простите за вчерашнее... не я, а все вино ... выпимши былъ.
— Господь тебя проститъ...
Горшковъ съ померкшимъ, смущеннымъ взглядомъ, не понимая, что говорила ему Акулина, пошевелилъ блѣдными, пересохшими губами, желая еще что-то ска-зать, но старуха скрылась за дверью.
Онъ постоялъ въ забытьи, поглядѣлъ на дверь, потомъ, сгорбивъ свою узкую спину и снова замахавъ рукеми, пошелъ со двора.
— То-то, убилъ, а теперь совѣсть зазрила.. . — замѣтилъ кто-то въ толпѣ парней, слѣдившихъ гла-зама за удаляющейся жалкой фигурой Горшкова.
Съ поповки привезли священника съ причтомъ.
Въ избѣ быстро отслужили литію. Мужики подъ плачъ семьн подняли гробъ съ покойникомъ, вынесли на дворъ, поставили на телѣгу и вся печальная гіроцессія подъ мягкими, все золотящими лучами утренняго осенняго солнца двинулась на кладбище.
Изъ убійцъ на похоронахъ Ивана никто не при-сутствовалъ, хотя родственники ихъ были. Не явился дажо и Сашка, несмотря на то, что вечеромъ наканунѣ похоронъ Акулина съ Катериной, блюдя обычай, при-ходили звать крестнаго отца покойника и всю его семыо на поминки.
При переговорахъ Сашка сидгЬлъ на лавкѣ, не под-нимая глазъ, весь потемнѣвшій въ лицѣ.
Степанъ своими руками опускалъ гробъ съ остан-ками крестника въ могилу, своими руками закапывалъ, но на поминки идти отказался.
Ддя поминокъ Акулина зарѣзала трехъ куръ съ пѣтухомъ и овцу; для кутьи пришлось купить рису, сахару, а для пироровъ цѣлый пудъ бѣлой муки, да поставйла полъ-ведра водки.
Мужики сѣли на лавки и скамьи за составленными въ одну линію во всю длину избы столами, а такъ какъ для всѣхъ собравшихся не хсгилогпсВХ,НН ба(Шраз- '
- яяя.еіапвкагаш.ти
мѣстились коѳ-гдѣ: и у оконъ въ бѣлой избѣ, и въ стряпушной за маленькимъ столикомъ, и у печки.
Священника съ дьякономъ и дьячкомъ усадили на почетныхъ мѣстахъ, въ головѣ стола, поближе къ ико-намъ. По правую руку отъ священника, рядомъ съ дьякономъ сѣлъ дядя покойнаго. Ивана —■ Егоръ, кра-сивый, степенный. богатый мужикъ съ черной, чуть тронутой сѣдиною бородой и ласковыми, опѳчаленными глазами; полѣвую, рядомъ съ дьячкомъ сидѣлъ Леонтій.
Егоръ сильнЬ горевалъ о покойномъ племянникѣ, а третьяго дня на его голову свалилась новая бѣда: единственный взрослый сынъ его, парень смирньгй и не пьюшій, испуганный убійствомъ Ивана и угрозами убійцъ покончить и съ нимъ такъ же, какъ съ его двою-роднымъ братомъ, пропалъ изъ городка неизвѣстно куда, оставивъ лошадь съ телѣгою на постояломъ дво-рѣ у знакомаго мѣщанина.
За кутьей и блинами поминалыцики были торжѳ-ственно-сумрачны, никто почти не говорилъ ни слова, шевелились только бороды при ѣдѣ, умѣренно чав-кали ^челюсти, да на лицахъ выступалъ погь.
Но вотъ въ глиняныхъ чашкахъ на столъ подали ароматную, дымящуюся баранью похлебку и Акулина. поставила двѣ четвертныхъ бутыли съ водкой по двумъ краямъ стола. Бородатыя, обвѣтренныя лица прояснѣ-ли, точно въ сумрачный день нежданно-негаданно сол-нечные лучи прорвали тучи и облили землю ласко-вымъ, веселымъ свѣтомъ. Во всѣхъ глдзахъ загорѣлся скрытый, сластолюбивый огонекъ, и .морщины на ли-цахъ разгладились. Всѣ стали какъ-будто добрѣе и ближе другъ къ другу; послышались даже шутливыя замѣчанія. Всѣ косились на заманчивыя посудины и никто не хотѣлъ первый дотронуться до нихъ, дабы его не еочли за самаго жаднаго до вина.
— Егоръ Семѳнычъ, поштуй! Чего-жъ? Будь за хо-зяина. Теперича нѣту у насъ хозяина-то... — сокру-шеннымъ голосомъ скяяЯ.лИ"
Егоръ оглядѣлся и съ той благодупшой, потуиро-нической улыбкой, съ какой всѣ смотрѣли на бутыли, мотнулъ бородой въ сторону священника и, чуть под-мигнувъ, сказалъ:
— Ну, батя, чего-жъ? Т ебѣ ближе. Благослови и зячииай.
Румяный батюшка, сытый, красивый мужчина
лѣтъ 35-ти, съ роскошными кр.упноволнистыми, ру-сымн волосами, тоже почему-то подмигнулъ, припод-нявъ и опустивъ свои черныя, густыя брови и раз-гладивъ бѣлою, пухлою рукою длинные, сросшіеся съ бородой, усы, значительно крякнулъ, заворотилъ широчайшіе рукава своей рясы, оглянулъ всѣхъ свопми болыпими, сѣрыми, пьяными глазами, потомъ откашлялся и, густымъ басомъ протянувшй полушут-ливо, полусерьезно «благослови, Господи», взялъ обѣ-ими руками бутыль и принялся наливать водку въ зеленые толстаго стекла, съ рубчиками, четырехъ-гранные стаканчики.
Когда поминальщиками было пропущено стакан-чика по два и глаза, и лица замаслились и раскрае-нѣлись, избу наполнилъ гулъ голосовъ.
— Ну, што, Иванъ Семеновъ, вѣдь знаешь, кто убилъ Ивана Тимофеева, скажи, вѣдь все равно этого не скроешь, — обратился священникъ къ Демину.
— Што-жъ я знаю, батюшка? Я ничего не знаю, я пришелъ ужъ на готовое дѣло... ужъ когда все по-рѣшивши и отъ ихъ слѣдъ простылъ, — буркнулъ Де-минъ, опустивъ глаза внизъ и водя ими по сторонамъ.
— Да гдѣ узнать? Рази будутъ мѣшкать? Не та-кое дѣло, штобъ мѣшкать. Сдѣлали и ладно, по-скорѣй уходи, — подхватилъ Иванъ Ларіоновъ, отецъ одного изъ убійцъ, худой, длинный старикъ, съ рѣд-кой, рыжеватой бородой на желтомъ, морщинистомъ, нездоровомъ лицѣ. Еще въ молодости онъ сорвалъ себѣ «пупъ», и съ тѣхъ поръ всю тяжелую работу по хозйству за него исполняла жена. Говорилъ онъ сипло, съ перерывами и часто покашливалъ.
яяя.е1ап-ка2ак.ги— Вотъ обнесли даромъ нашихъ робятъ,—продол-жалъ онъ.—Вотъ я своего Серегу подъ присягой пы-талъ. Такъ ёнъ передъ образами божится — клянется, что пальцемъ никто изъ ихъ Ваніоху не тронулъ...
У стола, выйдя изъ стряпушной, съ засученными рукавами остановилась Лукерья—жена старика Ла-ріонова, которую за безграничное добродушіе и готов-ность 'всякому и во всякое время безкорыстно услу-жить всѣ любили, а >за огромную физическую силу называли «баба-мужикъ».
— Охъ, ужъ такія страсти взвели на робятъ, та-кія страсти...—заговорила она. г— Ужъ я смучилась вся, какъ нашихъ забрали, сумлѣніе на меня нашло, што они загубили хрестьянскую душу, и всѣ-то на-чисто ноченьки напролетъ несомкнула глазъ. Легколи? Грѣхъ-то какой! И Ивана Тимофеича-то, жаланнаго моего, такъ-то жалко. И думаю, ежели виновати, пу-іцай ихъ угонятъ, хошь и сына моего. Што-жъ? на-дѣлалъ такой бѣды, такъ и отвѣчай. А теперича какъ гора съ плечъ. Можетъ, другіе кто и держали што иа умѣ противъ покойничка, только не нашъ Серега. Еиъ не драксунъ у насъ, ёнъ дракъ-то иуще огня боится, а ужъ покойнаго Ивана Тимофеича жалѣлъ вотъ ровно брата родного, такъ его жалѣлъ, такъ жалѣлъ и те-порь все плачетъ объ ёмъ. И вчера вотъ пришелъ не-множко выпимши,—я плачу, а самапытаю его: «ежели ты сдѣлалъ, говорю, повинись, пе вводи людей въ грѣхъ, а то, можетъ, на другихъ, на безвинныхъ по-думаюгъ». Какъ ёнъ, Серега-то, ударится въ слезы и говоритъ мнѣ: «Мамоныса, ну, за што мы Ванюху уби-вать будемъ? Мы отъ его никакого худа не бидали, иёнъ отъ насъ никакого худа не видалъ», а я говорю: «Не вѣрю. Вотъ поцалуй икону и заклянись, тогда повѣрю». А ёнъ снялъ съ божницы икону и поцѣловалъ. Ну, съ меня все сумлѣніе и сошло тутъ-то, а то, вѣдь, ночи не спала, родимые, смучивши вся... хлѣба-соли
