Гай Орловский - Ричард Длинные Руки - Король-консорт
— Господин сенешаль!.. Его Величество готовы принять принца Ричарда!
Сенешаль вздохнул с таким облегчением, словно свалил с плеч гору, а я сказал беззлобно:
— Ладно, я вам это еще припомню.
Он вздохнул и, горбясь, словно ожидает удара в спину, повел уже быстро и без хромоты через два небольших зала, тоже подозрительно знакомых, а там в конце коридора смотрят в нашу сторону двое слуг в одеждах королевских цветов и два дюжих гвардейца.
Сенешаль сказал быстро:
— Только минуточку...
Он шмыгнул за дверь, я услышал торопливые голоса, тут же появился снова с просветленным лицом.
— Ваше Высочество, король Эдвин Рафнсварт примет вас.
— Благодарю, — бросил я величественно.
Слуги распахнули передо мной обе половинки, я хоть и консорт, но все же принц, заслуживаю повышенного уважения, хотя и не самого, все-таки консорт...
Я вошел вальяжно, весь довольный и раскованный. Комната отделана со строгим великолепием, трон богат, но не слишком, а король, могучий мужчина со смолисто-черными волосами и короткой черной бородкой лесного разбойника, смотрит на меня в упор, я уловил легкое замешательство, я же спутал все правила приема.
— Ваше Величество!.. — сказал я весело и дружелюбно, словно заскочил по пути к старому приятелю, — никаких фанфар, никаких церемоний. Зачем они нам, мы же все понимаем!
Он перевел дыхание, проговорил густым голосом:
— Ну-да, вы правы... принц.
— Как простой консорт дружественного вам королевства, — пояснил я, — чуточку свернул к вам по дороге... и сразу же ринусь дальше по своим консортьим делам. Ничего срочного, ничего серьезного, так... амурные дела, можно сказать...
Он смотрел исподлобья, но выражение лица не изменилось, хотя я тараторю, как беспечная сорока, что, наверное, должно быть свойственно консорту, но не настоящему мужчине, что привык смирять рабынь ретивых и коням ломать крестцы.
— Ваше Высочество, — проговорил он наконец, — я все же теряюсь в догадках...
Я отмахнулся.
— Да ерунда все, я же сказал. Просто потаращим друг на друга глаза, мы же, мужчины, любопытнее женщин, хоть и не показываем вида. Что пьете, Ваше Величество?
Он спохватился несколько театрально, здесь в глуши даже короли ведут себя естественно и притворяются с некоторым трудом.
— Ах да, вон там стол, давайте туда пересядем...
Глава 2
Слуга торопливо внес два заготовленных кубка из старого темного серебра и с вкрапленными камешками, слишком серыми, чтобы быть драгоценными, значит, просто улавливают неблагополучие, к примеру — яды, а то и вовсе тут же превращают в простую воду.
Я не стал выказывать свои возможности, терпеливо смотрел, как льется в мой кубок кислое слабое вино, сделал глоток и сказал с восторгом:
— О, настоящее натуральное!
Он взглянул несколько озадаченно, я сердито напомнил себе, что здесь все натуральное, даже вино, а он сказал вежливо:
— Рад, что вам понравилось.
— Мы соседи, — напомнил я. — Мезина и Бурнанды трутся краями на протяжении почти сотни миль! За это стоит выпить...
Он кивнул.
— Стоит.
Мы сделали по три мощных глотка и оба одновременно поставили кубки на столешницу. Он впервые улыбнулся.
— Как мне доложили, вы умчались вперед от свиты?
— Да, — подтвердил я. — Свита поехала прямо, а я крюканул. О вас столько говорят, что просто не утерпел. Захотелось самому повидать такого великого человека.
Он уловил в моем голосе сомнение, насторожился.
— А что говорят?
— Да больше о мятеже, — ответил я. — Вроде бы вы подавили его не столько огнем и мечом, сколько умелой дипломатией, переговорами, мелкими уступками.
Он чуточку помрачнел.
— Военных действий тоже хватило. Правда, замки не пришлось брать и сносить, но два довольно крупных сражения... все же состоялись.
— Так это же подвиги! — воскликнул я с пафосом.
Он кивнул.
— Да. Я вообще-то хорош в бою и всегда сам веду конницу в атаку. Но только я предпочел бы вести не на мятежников, это же мои взбунтовавшиеся подданные, а на врага, посягнувшего на священные границы...
— О, — воскликнул я еще громче, — это да, лучше! Хотя и мятежники, за неимением другого противника, сгодятся. Кстати, прибыл ли уже молодой барон? Я имею в виду барона Джильберта Шервина, сына благороднейшего лорда Карвина Хрутера, герцога Сафкердского, Унерольдского и вроде чего-то еще.
Он поморщился.
— А-а-а, мятежник...
— Думаю, — сказал я, — больше дурак, чем мятежник. В молодости все бунтари, вот его и сманили насчет души прекрасные порывы. Его отец, как я понимаю, в мятеже не участвует?
Он кивнул.
— Да, старый лорд хоть и питает симпатии к герцогу Бреттерсу, они дружны с детства, но остался в стороне. Хотя при моем дворе не появляется, но считает, что моя власть должна быть твердой.
— Сын тоже счел бы так, — сообщил я. — Лет через Двадцать.
Он хмуро улыбнулся.
— Все шутите. Мятеж есть мятеж, на подавление ушло немало усилий, их можно было бы истратить и поумнее. Уж молчу, что погибли трое из моих доверенных людей. Все считают это доблестью, но мне недостает верных и преданных... Простите, отвечаю с запозданием: нет, еще не прибыл.
— Значит, — сказал я, — у него лошадка не шибко резвая. Это я к тому, что обогнал его. Хотя, конечно, старый лорд дал лучшую.
— А, — сказал он медленно, — вы с ним общались?
— Да, — подтвердил я. — Его едва не убили разбойники... если то были разбойники. Но он добрался до родного замка, провел там ночь, а утром отправился обратно.
Он тяжело вздохнул.
— Слава Богу.
— Что, — спросил я с интересом, — так уж хочется отрубить ему голову?
Он посмотрел несколько холодно.
— А это при чем? Этот молодой лорд Джильберт уже стал притчей во языцех. Это его третья попытка добраться до замка и попрощаться с семьей и родителями!
— Ваше Величество?
Он махнул рукой.
— Если бы не ваше вмешательство, провалилась бы, как я понял, и третья. Я отпустил его почти месяц назад! Еще в разгаре весны. Он помчался к родному замку, но дорогу перегородила разлившаяся река. Он пометался на берегу и, поняв, что наверняка опоздает, решил вернуться.
— Ух ты, — сказал я заинтересованно, — все же вернулся?
— Да, — сказал он раздраженно. — Я велел тащить его на плаху, но советники предложили позволить ему вторую попытку, а то о нем пойдут слагать песни, а обо мне распространится недобрая слава как о бессердечном тиране. Я позволил ему переждать в темнице наводнение, а потом велел дать ему быстрого коня. На второй раз ему помешали обильные дожди, что превратили вполне проходимое раньше болотце в болотище...
— И снова вернулся?
Он хмыкнул.
— Представьте себе. Но был ли у него выбор? Это мы с вами понимаем, что можно и не вернуться. Еще простолюдин понимает, что в этом случае нужно удирать подальше и даже не думать о возвращении. Но рыцарство...
— Честь рода, — согласился я. — Этот юный барон осознает себя только частью великого древа, что тянется из тьмы веков и через наше время должно идти дальше. Потому обязан блюсти! Он же не сам по себе... И что теперь с ним?
Он посмотрел исподлобья.
— А что я могу?.. Закон есть закон, ему подчиняются даже короли. Именно короли и должны показывать пример безусловного подчинения закону. Чтоб все видели, раз уж король склоняется перед законом, то и они обязаны.
— Верно, — согласился я. — Всеобщее подчинение закону — это спокойствие для страны. Король не должен быть выше закона... однако он может иногда смягчать наказание, выказывая милосердие, столь почему-то угодное Господу. И зачем-то внедряемое церковью в общество.
Он хмыкнул.
— Ну, догадаться можно, в чем-то даже одобрить, но это настолько далеко от повседневности... В будущем да, люди станут добрее и милосерднее, но мне кажется, церковь слишком торопится.
— Вот уж впервые такое слышу, — признался я. — Мне всегда казалось, церковь работает слишком неторопливо. Значит, вы поступите, как человек будущего?
Он посмотрел с интересом.
— Что, так уж хочется избавить его от четвертования?
— А вам? — спросил я.
Он поморщился.
— Нам, королям, нельзя делать то, что хочется. Даже в своей комнате с опущенными шторами на окнах и запертой дверью. А уж на людях я должен блюсти закон, дабы другие знали, что за преступлением всегда следует наказание... Впрочем, могу по многочисленным просьбам родни заменить четвертование простым усекновением головы.
— Родня просить не станет, — ответил я. — Вы же знаете, они гордые.
— Могут просить другие, — пояснил он. — Главное, чтобы это было легитимно в глазах общественности. Ладно, я вас понял. Мне самому этого отважного и глупого гордеца жалко. Как только получу просьбу, сразу же заменю четвертование на плаху.
