Валерий Сагатовский - Вселенная философа (с илл.)
В последние годы на страницах журнала «Вопросы философии» развернулась дискуссия, начатая статьями Д. И. Дубровского и Э. В. Ильенкова. Д. И. Дубровский поставил вопрос о необходимости исследования зависимости между нейродинамическими особенностями мозга и психологическими особенностями поведения человека, его предрасположенностью к определенного рода деятельности. Это вызвало резкое возражение со стороны Э. В. Ильенкова, по мнению которого «От природы все равны в том смысле, что подавляющее большинство людей рождается с биологически нормальным мозгом, в принципе (здесь и дальше подчеркнуто мной. — В. С.) могущим — чуть легче или чуть труднее — усвоить все способности, развитые их предшественниками», ибо «ум — дар общества человеку». В общем, нечего залезать в биологию, наше общество достаточно сильно, чтобы, организовав нормальные условия жизни, получить в результате нормально развитых людей.
Э. Ильенков прав, но не вообще («правоты вообще» не существует), а на том чрезвычайно общем уровне, когда мы ставим вопрос так: может ли совершенное общество сделать из психически нормального ребенка полноценного гражданина?
Да, может. С этим нельзя не согласиться. Но Э. Ильенков совершает методологическую ошибку, не учитывая, что его оппонент ведет свои рассуждения на другом, гораздо более конкретном уровне. Д. И. Дубровского интересует не абстрактная возможность социализации любого новорожденного, но конкретные и наиболее оптимальные пути нахождения для человека наилучшего применения его природных задатков. Э. Ильенкову сама попытка какого-то «программирования» жизненного пути личности кажется кощунственным посягательством на ее свободное саморазвитие. И здесь он уже совершает ошибку, имеющую непосредственные практические последствия.
В самом деле, сравним два возможных решения вопроса: стихийное «свободное развитие» и «программирование», пусть даже несовершенное, развития личности на основе ранней диагностики природных задатков. В первом случае все решает случай: «Может быть, я найду себя или на моем пути встретится хороший человек, который поможет мне сделать это, а может быть, я окажусь „человеком не на месте“». При втором варианте несовершенная диагностика, открыв во мне талант физика, вдруг пропустит еще больший талант поэта. И тогда я вместо великого поэта, увлекающегося физикой, стану великим физиком, увлекающимся поэзией… Ну что ж, это еще не трагедия, а лишь урок обществу, которое должно будет совершенствовать способы определения задатков.
Однако ведь Э. Ильенков настаивает на том, что в принципе общество может развить у каждого все способности: чуть больше — чуть меньше. Простите меня, но это утопия. Это, конечно, возможно в принципе в том смысле, что из Пушкина можно было бы ценой колоссальных усилий очень талантливых педагогов сделать неплохого математика (правда, очень сомневаюсь, что только чуть хуже, чем поэта). Но нужно ли? Конечно, если зайца бить, он спички начнет зажигать. Но согласитесь, что гораздо разумнее растить инженера из ребенка, тянущегося к конструктору, чем из такого, который стремится лепить и рисовать. И очень полезно было бы знать зависимость этих разных ориентации и типов реакции от генетических, природных особенностей.
Непонятно, почему ради абстрактного принципа мы при острой нехватке времени, кадров, знаний должны отказываться от конкретных исследований, которые могут помочь людям лучше соотнести свои возможности с общественными потребностями. О, эта волюнтаристская убежденность, что «нет плохих учеников, есть плохие учителя»! На практике она больше всего способствует очковтирательству, завышению оценок и вытягиванию за уши тех, кто очень быстро смекает, в чем дело, и умудряется всю жизнь проволынить на положении вытягиваемых троечников. Конечно, учитель обязан приложить все усилия, чтобы каждый ученик получил среднее образование. Но знания, на кого и в каком направлении более эффективно действуют те или иные усилия, только помогут ему. Ведь ясно же, например, что при прочих равных условиях педагог затратит меньше (и не чуть) усилий на воспитание сангвиника с примесью меланхолизма (умеряющего излишнее легкомыслие и приспособляемость сангвиника), чем необузданного холерика. Так зачем же механически повторять, что в принципе он все равно может и должен воспитать любого (а у него их 45, а он сам не образец здоровья, так как уже подорвана нервная система, и не идеал мудреца — заели заседания и внешкольная работа), вместо того чтобы искать конкретные пути воспитания и обучения с учетом природной специфики? Ведь положение о том, что общество в принципе сделает любого индивида своим достойным членом, столь же верно и столь же абстрактно, как мысль о том, что жизнь в принципе всегда — рано или поздно (чуть-чуть: через 1 миллиард лет или через 10) — породит разум. А биологи почему-то смотрят не на любую жизнь, а выбирают приматов или дельфинов.
Я не призываю, однако, к тому, чтобы автоматически определять жизненный маршрут человека, исходя лишь из его природных склонностей. Дело обстоит значительно сложнее. Конечно, математическая школа в Новосибирске — великолепная вещь. Сейчас пытаются создать биологическую школу. (Гуманитарии, как всегда, раскачиваются дольше всех.) Но я убежден, что принцип достаточно ранней специализации внесет существенные коррективы в процесс обучения во всех областях. Сложность же заключается в точном определении границ этого «достаточно».
Мы не можем идти на поводу любых склонностей, ибо стремимся воспитать личность, гармоничную внутренне и находящуюся в органическом согласии с интересами общества. Следовательно, развитие узко специализированного таланта не самоцель.
Можно понять будущего физиолога, отмахивающегося от латинской грамматики. Но общество не может позволить ему отмахиваться ото всего: от мировоззрения, от культуры, от всего того, что делает работу сознательным трудом на благо общества, а не только «удовлетворением собственного любопытства за общественный счет».
А если у человека есть природные склонности к математике и совсем нет таковых к гражданским, мировоззренческим проблемам? Это уже недостаток. Вот тут-то и становится ясным, что мало выявить природные достоинства, надо еще так организовать социальную среду, чтобы она исправила природные недостатки. И не только тут.
Сторонник точки зрения Э. Ильенкова давно мог бы возразить мне, что ведь и склонность к математике или к другой области деятельности, диагносцируемая, скажем, у десятилетнего (или даже у трехлетнего) ребенка, — не чистый дар наследственности, но и сложный продукт общественной среды.
Верно. В своей полемике я хотел показать только то, что нельзя сбрасывать со счетов природную специфику людей, и отнюдь не собираюсь объявлять ее знание панацеей от всех бед.
Можно представить себе следующую схему учета и биологических задатков и воздействий социальной среды в формировании человека.
Э. Ильенков справедливо подчеркивает, что любое обучение надо строить как решение задач; чтобы получить неформальное знание, надо уметь увидеть вопрос и уметь ответить на него. Однако чтобы вопросы вставали изнутри, чтобы они не были навязанными извне нудными педагогическими приемами, надо чтобы они вырастали из наших внутренних потребностей. И здесь снова приходится учитывать не только плюсы, но и минусы, порождаемые сложностью современной обществен ной жизни. Индейскому мальчику, которого оставляли на лето в лесу с луком и стрелами, чтобы он таким образом мог сдать «охотничий минимум», было не толь ко труднее, чем его современному сверстнику, но и проще. Проще потому, что его потребности и интересы, а следовательно, и вопросы, которые он должен был решать, жестко диктовались условиями внешней среды. Современный же юноша, у которого внутренний интерес сводится пусть, скажем, к решению только математических задач, не рискует умереть с голоду. Как же пробудить в нем и другие интересы, нужные обществу?
Во-первых, надо определить те его склонности и задатки, которые можно наиболее эффективно развивать. Во-вторых, необходимо так организовать среду, чтобы она с той же однозначностью, как в случае с юным индейцем, ставила бы перед ним вопросы, умение отвечать на которые нужно обществу. Оставаясь материалистом, нельзя верить в то, что педагогическая проповедь на тему «ты должен…» может заменить собой реальную внешнюю или внутреннюю необходимость. Известно, например, что ребенок приучается к самостоятельности только в том случае, если он действительно вынужден делать что-либо самостоятельно. Такую ситуацию организовать сравнительно нетрудно. Организовать же среду так, чтобы формирующийся человек интересовался не только математикой или биологией и т. д., но и всем тем, что делает его гармонично развитой и общественно полезной личностью, бесспорно, во много раз труднее.
