Вероника Долина - Сэляви

Нет, советские сумасшедшие —
Не похожи на остальных!
Пусть в учебники не вошедшие —
Сумасшедшее всех иных.

Так кошмарно они начитаны,
Так отталкивающе грустны —
Беззащитные подзащитные
Безнадежной своей страны.

Да, советские сумасшедшие
Не похожи на остальных.
Все грядущее, все прошедшее —
Оседает в глазах у них.

В гардеробе непереборчивы,
Всюду принятые в тычки,
Разговорчивые, несговорчивые,
Недоверчивые дички…

Что ж — «советские сумасшедшие»,
Ежли болтика нет внутри?
Нет, советские сумасшедшие
Не такие, черт побери!

Им Высоцкий поет на облаке.
Им Цветаева дарит свет…
В их почти человечьем облике
Ничего такого страшного нет.

На белый или на черный
Пришел ты на этот свет, —
Я муза твоя, Ученый,
Хочешь ты или нет.

Птицею ли ночыо,
Знаком ли прописным —
Я бы была иною,
Если б ты был иным.

Я нянькой была твоею,
Качала тебя в горсти.
Я муза твоя. Я смею
Стоять на твоем пути.

В бездне твои находки.
Парус твой унесло.
Я твоей утлой лодке
Верное дам весло.

Профиль позолоченый
Сверху всех твоих дел.
Я муза твоя, Ученый.
Такую ли ты хотел?

Ладонь человечья — мякоть.
Глазам твоим горячо.
Ты не умеешь плакать —
Зачем же мое плечо?

Дерево с черной кроной.
Окна твои без сна.
Я муза твоя, Ученый,
Мать, сестра и жена.

Нет тяжелее груза —
Знать, что всегда с тобой
Женщина или муза —
Та, что зовут судьбой.

Под ветром грозовым дрожа,
Ладони лодочкой держа,
Я глухо, я тревожно:
А если будет все нельзя,
Ну вот однажды — все нельзя,
То можно, если все нельзя —
Лишь ЭТО будет можно?

По гладкой наледи скользя,
От детской робости дерзя,
Я — путано, я — сложно…
А если будет все нельзя,
Ну вот однажды все нельзя,
То можно — если все нельзя,
Пусть ЭТО будет можно?

Я в затрапезном, я в бреду…
Не о любезном речь веду,
О том, что непреложно.
Ведь если будет все нельзя,
Не может быть, чтоб все — нельзя,
Но все же — если все нельзя —
Пусть ЭТО будет можно…

Теперь все чаще хочется друзьям
Сказать: благодарю вас, дорогие,
За то, что вы со мной, когда другие
Рассеяны давно и там и сям.

Меня благословлявшие вчера
Сегодня не успели попрощаться.
Им незачем оттуда возвращаться,
А мне туда покуда — не пора.

Но вот однажды старенький альбом
Ленивою рукой достанем с полки.
Ах, зеркала печальные осколки
Дают изображение с трудом.

То памятное наше торжество —
Где ты теперь звучишь, мой голос слабый?
Была бы слава, я б делилась славой,
Но ничего здесь нету моего.

И станут возрождаться имена,
Как будто возвращенные из плена:
Сначала Валентин, потом Елена.
И лучшие настанут времена.

Мы, как живые, под руки пойдем,
И будет исходить от нас сиянье.
И целый мир нам будет — милый дом.
И сгинут рубежи и расстоянья.

Пока же мне не подан тайный знак,
Стихи я стану складывать и вещи.
Мне кажется, виденье было вещим —
Мы свидимся — не знаю, где и как!

Твержу себе — не надо больше петь.
Прошу тебя, молчи, моя аорта!
Не хочешь? Ну тогда какого черта!
И я ведь тоже не хочу терпеть.

Когда услышу эхо той молвы —
Едва ли удержусь не разрыдаться.
Не то беда, что отвернетесь Вы —
А то беда, что мне не оправдаться.

И все-таки запомните, молю:
Хотя разлука сердце мне и гложет,
Никто не любит Вас как я люблю.
Никто как я любить не может.

Да, Вы не подадите мне руки.
А пальцы Ваши так смуглы и нежны…
Не то беда, что встречи коротки,
А то беда, что речи безнадежны.

И все-таки я издали скорблю.
Изгнание надежду преумножит!
Никто не любит Вас как я люблю.
Никто как я любить не может.

Не достигает Вас моя мольба.
Ни сократить разрыва, ни измерить.
Не то беда, что в мире есть молва,
А то беда, что Вы могли поверить.

И все-таки я Вас не уступлю,
Пусть солнце жжет, а ветер губы студит.
Никто не любит Вас как я люблю.
Никто как я… любить — не будет.

Обо всех оставивших меня сегодня плачу.
Обо всех печальных, но утешенных,
Шмыгающих, да, но превозмогших.
Нежно-золотистые, мятные, медовые, лимонные
Греют вас теперь.
Вспоминайте же меня украдкой!

Горькую, соленую — Господи,
Опять все соль да перец,
Терпкую, с какою-то мучительной гримасой…
Пресные веселенькие речки
Все приходят к сумрачному морю —
Водоросли, раковины там, комки живые,
Запах иода…

Но кто-нибудь один, хоть изредка,
Немного подустав
От сахарной своей, ванильной, сливочной, помадной, —
Возьми да позвони мне, просто так.
Утешь меня, скажи, что я была.
Прощаясь, повтори мне нараспев
Мое неловкое, нелегкое, негибкое, негнущееся имя.

Детство мое — история Древнего мира
Тает во мне, как свеча, та сретенская квартира.
Средневековая юность моя — Песчаные, Сокол…
Тускло поблескивает между сентябрьских стекол.
И — Возрожденье, рожденье! И тоже уже полустерто.
Ласточкино гнездо в районе «Аэропорта».

Как канули во тьму все алеуты,
Как канули в дыму обэриуты.
Как будто бы жило такое племя,
Но время их прошло, ушло их время.

Фасон широких шляп их выдал.
Весь мир таких растяп не видел.
Их вывели во двор поодиночке,
И не было с тех пор от них ни строчки.

Где голы короли — опасны дети.
Глядят на нас с Земли, а мы в ответе.
Зачем глядишь, дитя, так ясно?
Все, сорок лет спустя, напрасно.

Покуда голый зад людей дурачит —
Ребенок невпопад заплачет.
Покуда твердый лоб людей морочит —
Ребенок все поймет и напророчит.

Беспечные чижи, стрекозы…
Уж не страшнее лжи угрозы.
Где певчие дрозды, синицы?
Запали как пруды глазницы.

Преданья островов тех, алеутских…
Преданья островов обэриутских…
Но жив же алеут на свете!
И жив обэриут в поэте.

Отболело, отстучало — отошло.
Обмелело где журчало, где жило.
Стало будто пруд холодный,
Темный пруд.
Много врут о Вас, Володя.
Много врут.

Уложила, укачала след в пыли.
Проводила, помолчала, все ушли.
На пороге, на свободе, на ветру…
Много врут о Вас, Володя.
Я не вру.

Утолиться, утомиться — от и до.
А кладбищенская птица вьет гнездо.
Дотянуться от ограды до лица.
Не мешал бы свет лампады сну птенца.

Выбираю час свободный, день и свет.
Весь наш труд — есть пруд холодный,
Тень и след.
Что возьмут с собою годы,
Что сотрут?
Мало врут о Вас, Володя.
Мало врут.

Поль Мориа, уймите скрипки!
К чему нагрузки?
Его натруженные хрипы —
Не по-французски.

Пока строка как уголь жжется —
Пластинка трется.
Пусть помолчит, побережется —
Не то сорвется.

Всадник утренний проскачет,
Близкой боли не тая,
Чья-то женщина заплачет,
Вероятно, не твоя.

Лик печальный, голос дальний —
До небес подать рукой.
До свиданья, до свиданья,
До свиданья, дорогой.

А кто-то Гамлета играет,
Над кем не каплет.
И новый Гамлет умирает —
Прощайте, Гамлет!

Но вот и публика стихает,
Как будто чует.
Пусть помолчит, не выдыхает —
Его минует.

По таганским венам узким
Изливается Москва.
А вдова с лицом французским —
Будет много лет жива.

Вот газетчик иностранный
Дико крутит головой.
Кто-то странный, кто-то пьяный,
Кто-то сам — полуживой.

Усни спокойно, мой сыночек, —
Никто не плачет.
О, этот мир для одиночек
Так много значит!

Переулочек глубокий —
Нету близкого лица.
Одинокий, одинокий,
Одинокий — до конца.

Полгода нет Высоцкого.
Его полет высок.
Пощупаю висок себе —
Пульсирует висок.
Собранья многотомные
Нетронуты в углу,
И тяжесть многотонная
Клонит меня к столу.

Не обморочно-синее
Сиянье в небесах,
А облачное, зимнее
Стоит в его глазах.
Как на море Балтийское
Осколки янтаря —
Так я пошла б отыскивать
Осколки января…

Покуда свечка теплится
На самом уголке —
Не терпится, не терпится
Горячечной строке.
Жемчужная, ненужная
Страна недалека —
Когда родится вьюжная,
Метельная строка!

Недолга ласка царская.
Но средь ночей и дней
Горит строка январская
Все жарче, все ясней.
Трудись, рука, просись, рука!
К огню тянись, рука!
Родись, строка российская,
Мятежная строка!
Родись, строка российская,
Мятежная строка.
Родись, строка российская, мятежная…

Годовщина, годовщина!
Встречи горькая причина.
Наступила тишина —
Помяни его, страна.

Годовщина, годовщина.
Ни свеча и ни лучина,
Ни лампадный фитилек —
В пепелище уголек.

Годовщина, годовщина.
Эта новая морщина
На моем живет лице,
Будто память о певце.

Годовщина, годовщина,
А тоска — неистощима.
И несется над Москвой
Хриплый голос твой живой.

Годовщина, годовщина.
Мать-страна качает сына:
«Баю-баю, спи, сынок!
Я с тобою сбилась с ног».

Годовщина, годовщина!
Города умолкли чинно.
Но рыдает, как вдова,
На груди его Москва.