Роберт Блох - На языке мертвых (Антология)
Ему пришлось включить свет, чтобы разглядеть. Прямо напротив двери лежал разбитый фонарь, вдавленный в мягкий каркас, разлетевшийся на сотни осколков, лежащие то тут, то там на крыльце. Он открыл дверь шире, чтобы лучше все рассмотреть, и быстрый ветер захватил дом, пролетев над его головой на своих леденящих крыльях. Какой сильный порыв, закрой дверь. Закрой дверь!
— Маленькие негодники, — отчетливо сказал он, пытаясь привести мысли в порядок.
— Кто это? — произнес голос за его спиной.
На верхнем этаже. Гномоподобный силуэт. Кажется, он что-то держит в руке. Оружие. Что ж, в конце концов у него есть палка.
— Как ты попал сюда, малыш? — спросил он, хотя не был уверен в том, что перед ним ребенок: слишком странный голос был у неизвестного создания.
— Сам малыш, сынок. Таких понятий нет там, откуда я пришел. Нам не до игрушек. Просто я в маске.
«Как ты попал сюда?» — повторил он свой вопрос, все еще надеясь завести нормальный разговор.
«Сюда? Я уже был здесь».
«Здесь?» — спросил он.
«Нет, не здесь. Там-та-а-а-ам», — силуэт показал на окно второго этажа, на небо, похожее на калейдоскоп. «Разве это не прекрасно? Нет детей, нет ничего».
«Что ты имеешь в виду?» — вдохновенно спросил он — обычное состояние сна сейчас было тем единственным, что не давало ему сойти с ума.
«Имею в виду? Да ничего я не имею в виду, дружочек».
Двойное отрицание — подумал он, — успокоившись от того, что столкнулся с реальным миром грамматики. Двойное отрицание: два пустых зеркала, отражающих пустоту друг друга, чтобы сделаться могущественней, ничто, отменяющее ничто.
«Ничто?» — повторил он с вопросительной интонацией.
«Ну да, туда ты и отправишься».
«Как же я это сделаю?» — спросил он, крепко сжимая палку, чувствуя кульминационный момент в его противостоянии.
«Как? Не беспокойся. Ты уже где-то ТУУУУУУУТ… ШУТКА ИЛИ УГОЩЕНИЕ!»
И вдруг нечто проскользнуло в темноте.
IV
На следующий день его нашел отец Мицкевич, который сначала позвонил ему домой, обеспокоившись отсутствием верного прихожанина на утренней мессе Дня Поминовения усопших. Дверь была широко открыта, священник обнаружил его тело внизу лестницы, халат и нижнее белье беспорядочно разбросаны. Бедняга, наверное, снова упал, и это падение стало роковым. Бесцельная жизнь, бесцельная смерть… «В согласии с жизнью была и смерть его», — писал некогда Овидий. Таковы были мысли священника, хотя на похоронах он произнес совершенно иную речь.
Но почему дверь была открыта, когда он упал с лестницы? Отец Мицкевич задал себе этот вопрос. Ответом полиции стало предположение о неизвестном налетчике или налетчиках. Они хорошо разбирались в природе преступлений и настаивали на том, что это была месть, однако отец Мицкевич тут же отклонил эту идею. В то, что такому человеку кто-то мог мстить, поверить было сложно, даже невозможно. Да, невозможно. Однако мотивом не могло быть ограбление, а человек выглядел забитым до смерти собственной же палкой. Дальнейшее исследование показало, что над телом было совершено насилие, причем с помощью предмета более длинного и крупного, нежели палка. Возможно, это было что-то, размерами напоминающее метлу, вероятно, нечто старое и полусгнившее. Но они никогда не найдут этого в тех местах, где ищут.
Дж. Примроуз
Фантомы брачной ночи
Эта женщина умела производить впечатление. С первого взгляда можно было предположить, что способна она и на большее, но все последующие ее достоинства являлись следствием главного — способности обвораживать. От нее, казалось, буквально исходил еле уловимый и трудно передаваемый словами аромат чувственности и плохо сдерживаемого эротизма.
Старенький доктор глядел на нее сквозь сильные очки и думал: «Вероятно, вслед тебе оборачиваются девять из десяти встречных мужчин. Они разевают рот, застигнутые врасплох твоим загадочно мерцающим взором, взволнованные твоим высоким, вольно колышущимся бюстом, круто вылепленным торсом… Они мечтают удержать в памяти изящество твоего точеного стана, рисунок твоих танцующие ягодиц, контуры выпуклых икр…»
— … он совершенно, совершенно меня не понимает, — шептала женщина, прижимая то к одному, то к другому глазу кружевной платочек. — Поверьте, доктор, я люблю своего мужа, безумно люблю и уважаю. Но его равнодушие, безучастность, холодность просто бесят меня. И лишь из-за этого, только затем, чтобы досадить ему, я порой прибегаю к изменам. Я понимаю, что это гнусно и подло по, отношению к нему, ведь он выше ревности, упреков и слежки. Мне и самой претит скрываться от него, обманывать его с людьми, которые во всех отношениях ему и в подметки не годятся. Но его надменное высокомерие вынуждает меня к провокациям. Почти не стесняясь, я бросаю ему вызов, скандалю, бью посуду. Но когда это окончательно допекает его, он уходит в гостиную, садится у камина, берет виолончель и начинает терзать ее. Думаю, это он делает специально, чтобы доконать меня.
— Виолончель? — седые кустистые брови доктора взлетают на лоб.
— Да, представьте себе. Он обожает этот инструмент, хоть совершенно не умеет играть, и извлекает из него какие-то совершенно невообразимые пассажи… Порой это доводит меня до истерики.
— Итак, недостаток внимания со стороны мужа вы компенсируете связями на стороне? — уточнил доктор.
— Говоря откровенно, — призналась она, — все эти связи для меня ровным счетом ничего не значат. Истинное удовлетворение мне способен доставить только муж. Иногда, раз или два в году, на него находит какое-то бешенство. Он вдруг набрасывается на меня исподтишка, срывает одежду и насилует прямо на полу, в ванной, на кухне — словом, где придется, — при воспоминании об этом взор женщины затуманивается, грудь высоко вздымается, — и тогда я испытываю нечто похожее на оргазм, но это длится недолго. Он, как бы вам объяснить, не доводит свою роль до конца, останавливается на полдороге… и финал у нас получается совершенно смазанным… Скажите, доктор, — глаза ее переполняются слезами. — Может быть, он садист? Да? А я, как это?.. Моза… мазо…
— Нет, не знаю… не думаю, — мягко улыбнулся доктор. — Скорее всего, на поведение вашего супруга наложило отпечаток какое-то происшествие, случившееся с ним в детстве или в ранней юности. Англичане поговаривают, что у каждого свой мертвец в чемодане.
— Что вы сказали? — шепчет она, глубоко потрясенная. — Какой еще мертвец?
— Есть такая поговорка. Невероятное количество грязи, смрада и нечисти таится в клоаке нашей памяти, порою вырываясь наружу в спонтанных проявлениях дикости и варварства. Физиологи ищут причины этого в неправильном обмене веществ, генетики — в нарушениях наследственности, недостатках иммунной системы, но я — психоаналитик. Пригласите ко мне вашего мужа, и я попытаюсь вычленить из его психики устойчиво-навязчивые образы. Кстати, вот вам анкета, заполните ее, пожалуйста.
— Неужели вы всерьез поверили этой идиотке? — осведомился импозантный сорокалетний мужчина в прекрасно сшитом костюме, с богато инкрустированной тростью в руках. — Какой же вы врач, если сразу не поняли, что перед вами психически не совсем здоровая женщина? Да будет вам известно, моя жена — нимфоманка, причем с самых юных лет. К сожалению, я это тоже поздно понял. Но мне-то простительно, я не врач, а бизнесмен. Я занят делом, понимаете? Я зарабатываю деньги. Я не могу тратить время на всякие глупости. В конце-то концов мы ведь с ней уже не дети. Я пытаюсь ей это втолковать, но ее сознание зациклилось на эротике с тех самых пор, как ее в детстве напугала какая-то нищенка.
— А подробнее вы не сможете рассказать об этом? — оживился доктор. — В моей работе, поймите, важна всякая мелочь.
— Не знаю, это нечто сходное с андерсеновской девочкой, наступившей на хлеб. Она до сих пор это переживает.
— Устойчивый комплекс вины и собственной обреченности, — пробормотал доктор.
— Вот-вот. И это дает ей моральное право атаковать мужчин с настойчивостью парового молота. Она переспала со всеми кочегарами, швейцарами и слесарями в доме, не говоря уж о моем шофере и заместителе. Более того: в прошлом году она поставила меня в исключительно неловкое положение перед доктором Ольсеном и его супругой, приехавшими из Дании. Представляете, моя благоверная принялась ласкать его рукой под столом прямо в ресторане.
Видели бы вы, какой у него был ошарашенный вид. На беднягу было просто жалко смотреть, ведь все это делалось в присутствии его законной жены. Пришлось мнё увести мадам Ольсен танцевать. С тех пор мой друг мне не пишет.
— Послушайте! — в изумлении воскликнул старичок. — Но, если она позволяет себе такое, почему же вы вообще с ней сожительствуете? Никто бы не — посмел осуждать мужчину, который развелся бы с такой особой.
