Максим Оськин - История Первой мировой войны
Именно поэтому для русских и австрийцев наиболее было свойственно решить исход войны одним кровопролитнейшим, но недолгим во временном отношении ударом не в силу экономического потенциала, но еще и в силу ставки исключительно на перволинейные войска. Таким образом, в России влитые в действующие части унтер-офицеры запаса в силу заполнения унтер-офицерских вакансий ставились в строй рядовыми, а второочередные дивизии в первое время, как правило, использовались в качестве войск прикрытия растянувшихся коммуникаций и гарнизонов крепостных районов. Участник войны писал: «…царская армия… представляла из себя подлинно цвет России. В армию отбиралось все самое здоровое, все самое лучшее и в возрасте, когда мужик не успел еще закоснеть ни физически, ни умственно. Царская армия была поистине самым лучшим, что могла дать Россия. Это, мне кажется, имеет куда большее значение, нежели кадровое офицерство и “блестящее обучение” солдат. Но есть еще одно: начало войны ознаменовалось необычайным подъемом. Не приходится ли кое-что и на счет этого подъема? Сытые, здоровые, воодушевленные войска, состоящие из цвета нации, какими они были в первые месяцы войны… не ударили бы в грязь лицом»[67].
Невзирая на уже начавшуюся мобилизацию в большинстве великих держав Европы (скрытая она была или открытая, не имеет значения для оправдания своего лицемерного «миролюбия»), между главами государств продолжались переговоры. Так, 18 июля германский кайзер Вильгельм II сообщил русскому императору Николаю II: «Европейский мир все еще может быть сохранен тобой, если Россия согласится приостановить военные мероприятия, угрожающие Германии и Австро-Венгрии». Николай II отвечал: «Наша долгая испытанная дружба должна с Божьей помощью предотвратить кровопролитие. С нетерпением и надеждой жду твоего ответа». Русский император настаивал на продолжении переговоров по урегулированию конфликта с помощью международных органов.
Однако ничего не вышло: не для того военные партии всех держав готовились к Большой европейской войне, чтобы просто так отказаться от нее в наиболее благоприятный момент. И здесь следует сразу сказать, что если с объективной точки зрения война была невыгодна всей Европе (а для многонациональных империй – России и Австро-Венгрии – и просто самоубийственна), то субъективный фактор жажды войны господствовал повсюду. Слишком многое было поставлено на карту, и все без исключения были уверены в своей быстрой и неизбежной победе. Повторимся, что каждая сторона надеялась победить задолго до того, как война разрушит монархическую Европу.
В тот же день в Германии было объявлено «состояние военной опасности», предшествующее объявлению общей мобилизации, а вечером к проведению общей мобилизации приступила Франция. Кайзер в категорическом тоне потребовал от России прекращения мобилизации как залога для проведения переговорного процесса. В полночь на 19 июля русский царь получил немецкий ультиматум, в котором Германия угрожала войной в случае отказа русских от свертывания мобилизационных мероприятий. Остановить свою военную машину император Николай II уже не мог: разница в сроках сосредоточения (германские армии заканчивали свою мобилизацию всего за две недели) оставляла беззащитной русскую границу, а вдобавок русские не успевали своевременно помочь французам, в случае броска германских армий на Париж, как то подразумевалось «Планом Шлиффена». Точно так же не мог остановить мобилизационные мероприятия и кайзер, понимавший, что объявление мобилизации неизбежно предполагает войну.
Поэтому русский император попробовал воззвать к логике разума кайзера. Однако теперь уже не мог отступить Вильгельм II: беспрепятственное проведение русской мобилизации означало, что германский план войны, построенный на разгроме Франции до того момента, как русские успеют развернуть свои войска на восточных границах Германии, проваливается в самом начале. Не получив ответа из Санкт-Петербурга на свой ультиматум, кайзер распорядился приступить к официальной мобилизации немецких вооруженных сил, кадровая часть которых уже была приведена в полную боевую готовность во время предмобилизационного периода. Отметим, что в этот момент австрийцы уже сосредоточивались на сербской границе, а Белград подвергался бомбардировкам батарей австрийской крепости Землин и военных судов австрийской Дунайской флотилии.
Итак, несмотря на русскую мирную инициативу, державы Центрального блока не пожелали внять голосу разума. Уклонение Великобритании от прямой поддержки французов и русских также вселяли в немцев надежду. Ответом на русские предложения о переговорах при международном посредничестве стала нота об объявлении войны, врученная в 7.10 вечера 19 июля германским послом Ф. Пурталесом министру иностранных дел С. Д. Сазонову: «Его Величество Император, мой Августейший Повелитель, от имени империи принимая вызов, считает себя в состоянии войны с Россией».
Известен курьез о том, что Пурталес вручил Сазонову сразу две ноты различного содержания: и о начале конфликта, и о его приостановке. Каждая из нот предназначалась для различной реакции русских политиков на германский ультиматум: немецкий посол был так растерян, что по ошибке отдал все сразу.
Впрочем, это уже ничего не решало. В период Сараевского кризиса судьбы войны и мира решались в Берлине, а не в Санкт-Петербурге (правда, возможно, еще и в Лондоне). Объявив войну, Германия начала первый в новой истории Европы и всей планеты всемирный военный конфликт: «Россия была втянута в войну с Германией логикой вещей… Берлин, решившись на поддержку дунайской союзницы, подал сигнал к решению глобальных противоречий»[68].
Немцы активно и с громадным удовольствием поддержали инициативу своей верховной власти в развязывании Первой мировой войны. Да, война готовилась всеми, и все нации поддержали свои правительства, но именно Германия явилась агрессором, и именно эту Германию, как и в 1939 году, поддержит большинство немецкого населения. Этого нельзя забывать.
Дата 19 июля 1914 года показала иллюзорность и зыбкость братства рабочего класса Европы и всего мира, и надежды социал-демократических лидеров на солидарность рабочих разных стран. Германское правительство, объявив войну сначала Российской империи, умело сыграло на антирусских и антисамодержавных настроениях в рейхстаге: «Поход против республиканской Франции, будь он преподнесен общественности в чистом, не замутненном демагогией виде, мог посеять сомнения в умах. Следовало придать предстоящей схватке благопристойный прогрессивный облик. С этой целью был мобилизован “антицаристский эффект”, обратились к теням К. Маркса и Ф. Энгельса с их священной ненавистью к самодержавию»[69]. В свое время именно Энгельс призывал к войне с царской Россией и любыми ее союзниками, даже если это будет Франция.
Наиболее многочисленная и наиболее весомая социал-демократическая партия II Интернационала – СДПГ – в день вступления в войну Великобритании практически единогласно проголосовала за предоставление милитаристскому правительству военных кредитов. При этом депутаты говорили, что Германия и ее союзники якобы ведут оборонительную войну (особенно ярко этот тезис, наверное, проявился в оккупации Люксембурга и сожженных деревнях Бельгии, в уничтоженной библиотеке Лувена, оправдание чему давали такие учены, е как Макс Планк или Вильгельм Рентген), а главным врагом был объявлен российский царизм. Факт того, что семь восьмых германской армии, где треть личного состава являлась членами СДПГ[70], в начале конфликта разрушали Бельгию и Францию, а вовсе не Россию, как бы канул втуне.
Социал-демократия Германии вполне справедливо видела в русском царизме своего основного врага, стоящего на пути торжества марксистских идей. Российская монархия неизменно твердо встречала грудью любую революцию. Ссылка на русское «варварство» вкупе с «деспотизмом» должна была завуалировать именно это опасение. Вероятно, именно поэтому немцы поспешили сначала объявить войну как раз России, нежели Франции, чтобы рейхстаг охотнее проголосовал за военные кредиты, хотя любой понимал, что Большая европейская война не может вестись между двумя государствами, и вступление в войну Франции и Великобритании на стороне противников Центрального блока есть лишь дело времени.
Как представляется, союз немецкого милитаризма и германской социал-демократии, видевшей главное препятствие на дороге к европейской гегемонии в Российской империи, от века в век встававшей на пути любого европейского агрессора, складывался полюбовно, а не в якобы имевшем место противостоянии монархистов и марксистов. Немецкий исследователь П. Ян отмечает по этому поводу: «Эта страна считалась опасной и угрожающей. К непредсказуемому взрывному характеру ее народа приплюсовывались неизменное стремление государства к экспансии и постоянно растущая современная армия, становившаяся все опаснее для Германии. А на какие разрушения способен “русский”, показала, как считалось, революция 1905 года»[71]. О собственной агрессии, имевшей целью ни много ни мало как господство в Европе, ни кайзеровское правительство, ни социал-демократы, ввергая нацию в войну, старались не вспоминать.
