Б. Соколов - Молотов. Тень вождя
и президенты после переговоров отправились в тюрьмы и лагеря. — Б. С.)...
С Польшей мы так не смогли поступить. Поляки непримиримо себя вели. Мы вели переговоры с англичанами и французами до разговора с немцами: если они не будут мешать нашим войскам в Чехословакии и Польше, тогда, конечно, у нас дела пойдут лучше. Они отказались, поэтому нам нужно было принимать меры, хоть частичные, мы должны были отдалить германские войска...»
Если это не ошибка записи Чуева, то перед нами — очень важная проговорка. Дело в том, что во время англо-франко-советских переговоров летом 1939 года в Москве речь шла о пропуске советских войск в Польшу и Румынию, а отнюдь не в Чехословакию, которая в то время была оккупирована немцами.
Раз Молотов действительно имел в виду Чехословакию, а не Румынию, то, очевидно, речь шла о каких-то переговорах с Англией и Францией во время Судетского кризиса летом и осенью 1938 года, когда Советский Союз, по всей вероятности, настаивал на том, чтобы в обмен на свое военное выступление против Германии получить право советизировать Чехословакию и Польшу. Если требования действительно были таковы, то неудивительно, что Даладье и Чемберлен посчитали, что им дешевле будет уступить Гитлеру Судеты.
Из признания Молотова также следует, что сразу же после Мюнхенского соглашения советское руководство взяло курс на сговор с Гитлером.
Оправдывая советско-германский пакт о ненападении, Молотов заявил в беседе с Чуевым:
«Если бы мы не вышли навстречу немцам в 1939 году, они заняли бы всю Польшу до границ. Поэтому мы с ними договорились. Они должны были согласиться. Это их инициатива — Пакт о ненападении. Мы не могли защищать Польшу, поскольку она не хотела с нами иметь дело. Ну и поскольку Польша не хочет, а война на носу, давайте нам хоть ту часть Польши, которая, мы считаем, безусловно принадлежит Советскому Союзу».
Точно так же Вячеслав Михайлович мотивировал советское нападение на Финляндию:
«И Ленинград надо было защищать. Финнам мы так не ставили вопрос, как прибалтам. Мы только говорили о том, чтобы они нам часть территории возле Ленинграда отдали. От Выборга. Они очень упорно себя вели... Хрущев отдал финнам Порккала-Удд. Мы едва ли отдали бы».
При этом Молотов до конца жизни даже в самых доверительных беседах отрицал существование секретных протоколов к советско-германским договорам 1939 года.
Он также настаивал, что советская сторона не расстреливала поляков в Катыни, но делал это не слишком уверено. На реплику Чуева о том, что Запад утверждает, что поляков расстреляли красные, Молотов возразил: «Не так», а затем добавил загадочную фразу: «Возможно, что и было что-то, но уже...» И внезапно замолчал, не докончив фразы, видно, боясь проговориться до конца. А в другой раз на реплику Чуева: «Поляки интересуются судьбой польских офицеров в нашем плену, это больное место... Они говорят, что наши расстреляли...» — Молотов раздраженно ответил: «Они могут. Есть специальное заявление советского правительства. Этого я и придерживаюсь. Была же потом комиссия. Руденко входил». И тут же заметил: «Националисты все — польские, русские, украинские, румынские, они на все, на все пойдут, самые отчаянные». Даже в сугубо доверительных разговорах с надежными людьми Вячеслав Михайлович не спешил признаваться в собственных преступлениях. Ведь его подпись стояла под печально знаменитым решением Политбюро от 5 марта 1940 года о казни поляков.
Поляков Вячеслав Михайлович, чувствуется, очень не любил. В декабре 1972 года, после очередных антикоммунистических волнений он говорил Чуеву: «Поляки никогда не утихают и никогда не успокоятся. И без толку. Все на свою шею. Очевидно, будут еще серьезные события». До краха социализма в Польше Молотов не дожил двух лет.
По поводу пакта Молотова — Риббентропа бард Александр Городницкий сочинил песню «Вальс тридцать девятого года»:
Полыхает кремлевское золото, Дует с Волги степной суховей. Вячеслав наш Михайлович Молотов Принимает берлинских друзей.
Карта мира меняется наново,
Челядь пышный готовит банкет.
Риббентроп преподносит Улановой Хризантем необъятный букет.
И не знает закройщик из Люблина,
Что сукна не кроить ему впредь,
Что семья его будет загублена,
Что в печи ему завтра гореть.
И не знают студенты из Таллина И литовский седой садовод,
Что сгниют они волею Сталина Посреди туруханских болот.
Акт подписан о ненападении -Можно вина в бокалы разлить.
Вся Европа сегодня поделена —
Завтра Азию будем делить!
Смотрят гости на Кобу с опаскою.
За стеною ликует народ.
Вождь великий сухое шампанское За немецкого фюрера пьет.
Вячеславу Михайловичу еще раз довелось попить шампанское со своим другом Риббентропом в Берлине. Но этому предшествовал целый год, насыщенный событиями, к которым Молотов имел самое непосредственное отношение. В конце сентября — начале октября 1939 года Литва, Латвия и Эстония под прямым военным нажимом подписали договоры с СССР о взаимопомощи и предоставлении баз. Молотов вел себя с прибалтийскими коллегами очень грубо, без церемоний. Так, он прямо сказал министру иностранных дел Латвии Вилхелму Мунтерсу, что не выпустит его из своего кабинета, пока тот не подпишет договор о предоставлении Советскому Союзу военных баз в Латвии, а также незамерзающих портов Лиепая и Вентс-пилс: «Выбирайте: либо базы, либо война». Во время переговоров в кабинет заглянул Сталин. Он почему-то поинтересовался у Мунтерса, много ли в Двинске евреев. Проживавшие в городах Латвии евреи и многие русские думали: «Лучше Советы, чем немцы». За полтора года советской оккупации значительная часть русских, родные и близкие которых были депортированы в Сибирь, решили, что немцы, пожалуй, все же лучше.
Точно так же Молотов вел себя и с эстонцами. 24 сентября для подписания договора о торговле эстонский министр иностранных дел К. Сельтер выехал в Москву.
От обсуждения экономики Вячеслав Михайлович перешел к проблемам взаимной безопасности и предложил «заключить военный союз или договор о взаимной помощи, который вместе с тем обеспечивал бы Советскому Союзу права иметь на территории Эстонии опорные пункты или базы для флота и авиации». Сельтер пытался уклониться от обсуждения договора, ссылаясь на государственный нейтралитет, но Молотов заявил о том, что «Советскому Союзу требуется расширение системы своей безопасности, для чего ему необходим выход в Балтийское море. Если вы не пожелаете заключить с нами пакт о взаимопомощи, то нам придется искать для гарантирования своей безопасности другие пути, может быть, более крутые, может быть, более сложные».
В ответ на замечание Сельтера о том, что возможно недовольство Германии и ему необходимо информировать правительство и парламент, Молотов заявил, что «это дело срочное. Советую вам пойти навстречу пожеланиям Советского Союза, чтобы избежать худшего. Не принуждайте Советский Союз применять силу для того, чтобы достичь своих целей. Рассматривая наши предложения, не возлагайте надежд на Англию и Германию. Англия не в состоянии что-либо предпринять на Балтийском море, а Германия связана войной на Западе. Сейчас все надежды на внешнюю помощь были бы иллюзиями. Так что вы можете быть уверены, что Советский Союз, так или иначе, обеспечит свою безопасность». Таллину пришлось уступить.
31 октября 1939 года нарком иностранных дел Вячеслав Молотов, подводя итоги первой кампании Второй
мировой войны, объявил Верховному Совету СССР:
«Оказалось достаточным короткого удара по Польше со стороны сперва германской армии, а затем Красной Армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого детища Версальского договора».
И добавил:
«Идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему, можно признавать или отрицать, это — дело политических взглядов. Но любой человек поймет, что идеологию нельзя уничтожить силой, нельзя покончить с ней
войной. Поэтому не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за “уничтожение гитлеризма”...»
Подобные пассажи были призваны усыпить бдительность Гитлера, доказать, что Сталин — его преданный союзник, а тем временем подготовить германскому другу сильнейший удар в спину.
