В Поздняков - Случай на улице Капуцинов. Рассказы
Я в свою очередь передал ей обо всем происшедшем в участке.
— Какой ужас! — услышал я в трубке возглас бесконечного удивления… — Эллиот и убийство!.. Эллиот, почти умирающий от сердечного припадка, и убийство на другом конце города!.. Это какое-то наваждение, Глисс! Вот, вот, — радостно заговорила трубка, — Эллиот идет через площадь! Простите, дорогой, я должна его встретить.
А через час Мод позвонила опять.
— Простите, дорогой Глисс, — сказала она. — Я не обратила в волнении внимания на ваше предложение приехать… Я должна извиниться перед вами, Сандерс лежит почти без памяти. Я боюсь, что в таком состоянии он не сможет оценить вашего участия. Когда ему станет лучше, я позвоню вам, и, конечно, мы будем страшно рады увидеть вас.
В вечерней газете я прочел заметку, посвященную случаю с Сандерсом.
Полицейский Брудис, совершая свой ночной обход, обратил внимание на крики, доносившиеся с улицы Капуцинов. Он бросился туда и увидел на земле человека и наклонившегося над лежащим — другого. Брудис вынул револьвер и кинулся вперед. Стоявший человек заметил его и, убегая скрылся за углом, в Бумажном переулке. Преследование было совершенно бесполезно, — переулок тонул в темноте. Вернувшись к лежащему, Брудис убедился, что он мертв, — правая височная кость была раздроблена и рядом лежало орудие убийства — тяжелая баккаутовая трость с золотой монограммой «Э. С». Как показал дальнейший осмотр трупа в морге, удар был нанесен сзади, видимо, по убегающему.
Рядом с трупом Брудис обнаружил и раскрытый бумажник. Порывшись в нем, он нашел несколько ассигнаций, уже использованный, надорванный билет на спектакль комической оперы и визитную карточку с именем д-ра Эллиота Сандерса. Убитого доставили в морг, и комиссар отдал распоряжение об аресте Сандерса.
Далее заметка сообщала, что арестованный потребовал допроса бывших у него вчера вечером друзей, и подробности этого допроса. Лакса допросить не удалось, потому что он ранним утром выехал из города по делам банка. Убитый был опознан. Он оказался неким Альфонсом Леони, опустившимся не то итальянцем, не то испанцем, хорошо известным в районе, прилегающем к улице Капуцинов, завсегдатаем всех местных кабаков и пивных, человеком с довольно-таки дрянным прошлым.
В конце заметки сообщалось, что показания свидетелей были настолько исчерпывающи и настолько по своей солидности не возбуждали сомнений, что следствие против д-ра Сандерса прекращено и он освобожден из- под ареста.
Вечером звонка так и не было.
Прошло несколько дней. И вот однажды, возвращаясь с уроков и подойдя к двери своей комнаты, я услышал за нею тихий плач.
Вошел — и увидел Мод. Она сидела у письменного стола, положив лицо в ладони, и плечи ее вздрагивали.
— Мод, что с вами? — спросил я.
Не оборачиваясь и не отрывая рук от лица, она ответила:
— О, Глисс, помогите! Хоть чем-нибудь, хоть советом, научите меня, я выбилась из сил! — и, глотая слезы, рассказала, что с того момента, как Сандерс вернулся из участка, с ним творится что-то ужасное. Он мечется по дому, не находя себе места, отказывается от еды, временами переходя в состояние сильнейшей апатии, не желая никого видеть…
Она приехала потому, что, может быть, мое присутствие сможет хоть как-нибудь помочь положению.
И мы поехали.
Нам открыл старый мафусаил, на цыпочках подбежавший к двери и так же на цыпочках засуетившийся вокруг нас, снимая пальто.
— Что делает д-р Сандерс? — спросила Мод.
— Лежит на диване в кабинете, — ответил шепотом слуга.
— Эллиот, можно войти? — спросила Мод, стоя у двери кабинета.
— Да, — услышал я тихий, заглушенный портьерой голос.
Мы вошли, и я увидел обращенное на меня желтое лицо с застывшим на нем выражением не то ужаса, не то крайнего отчаяния. Сандерс несколько дней не брился, и щетина волос, подернувшая щеки темным налетом, дополняла гнетущую картину человеческого горя.
— Слушай, Глисс, — сказал он, привставая с дивана, — что бы ты сделал, если бы тебе пришлось выбирать между потерей самого любимого тобою в мире, ради чего ты всю жизнь работал, и между потерей твоего доброго имени, — того, что принято называть честью?
— Все зависит от того…. — нерешительно начал я.
— Да, да!.. — почти закричал Сандерс, хватая меня за рукав, — я так и знал, что ни ты, что никто не сможет дать прямого, ясного ответа! А он мне нужен, нужен, как воздух, хлеб голодному!.. — и, близко наклонившись ко мне, он почти в самое ухо шепотом кинул три ошеломляющих слова:
— Леони убил я…
Я посмотрел на Мод. И во взгляде ее бесконечно печальных глаз нашел тот ответ, который еще усилил мое изумление: Сандерс не бредил, не сходил с ума, он сказал правду.
— Слушай, Глисс, — я расскажу все по порядку, и ты суди меня, как подсказывает тебе твоя совесть. И как ты скажешь, я так и поступлю… Ты ведь знаешь мою проклятую любовь ко всякого рода мистификациям, — начал он, пересекая взад и вперед по диагонали мягкий, занимающий всю площадь кабинета ковер. — Все было рассчитано, обдумано до мельчайших подробностей, и глупый случай, которого я никак не мог принять во внимание, закончил катастрофой всю мою хитроумную постройку…Слушай, Глисс, говорящее кино существует. А что оно действительно создает иллюзию натуры — этому служат доказательством ваши свидетельские показания. Когда я раздвинул портьеру и сказал, что не смогу выйти к ужину и лягу отдохнуть, так это был не я, Глисс. Мод стояла на площадке лестницы холла, над столом, за которым вы сидели, и пропустила несколько метров заснятого раньше говорящего фильма, спроектировав его на экран за дверью кабинета, дверь же была распахнута и портьера раздернута часовым механизмом.
Вышла же она на площадку незаметно для вас, через винтовую лестницу в спальне, рядом с кабинетом…
А я в это время выходил из вагона подземки на другом конце города, направляясь к Дубовой аллее, к дому общества инженеров-политехников, чтобы там прочесть свой доклад о телестереоскопии… Я внутренне смеялся, представляя ваши изумленные лица при чтении этого доклада, всю ту кутерьму, которая подымется вами и которая послужит блестящим доказательством безукоризненности моего изобретения. Мне было до того весело, что я поймал себя на том, что хохочу, идя по пустынной улице, на которой не было ни одной души, — до того весело, что я не заметил, как свернул в сторону, что иду по улице Капуцинов, находящейся в стороне от прямого пути.
И вдруг передо мной выросла фигура здоровенного парня ростом чуть ли не выше меня.
— Веселый джентльмен, — голосом, от которого наверное лопнул бы мой говорящий фильм, сиплым и разбитым, как отсыревшая гитара, дыша на меня букетом алкогольных специй, сказал верзила, — не найдется ли у вас немного радости и для меня в виде соответствующих денежных знаков.
Я навесил палку на руку и весьма охотно полез в боковой карман сюртука за бумажником, решив дать и ему немного радости. Вынув бумажник, я при слабом свете отдаленного фонаря стал рыться в нем и вдруг увидел у самого моего горла пару огромнейших лап, затем почувствовал, что мне не хватает воздуха, — видимо, бродяга был специалистом своего дела.
Помню борьбу, помню, что мне удалось освободиться из цепких пальцев, помню, как я крикнул, выталкивая воздух из полузадушенного горла, как я отбросил бродягу, сам не подозревая о своей недюжинной физической силе.
— Ну и черт с тобой, если ты такой несговорчивый, — сказал бродяга, видимо, собираясь повернуться и отправиться дальше за новыми подвигами. И тут-то я совершил то, чему оправдания не найду никогда. Я перебросил палку в правую руку, взяв ее за конец, и кинулся на бродягу, он побежал от меня, испуская дикие вопли. Я гнался за человеком, как зверь, Глисс, с жаждой убить его, с палкой в одной руке, с бумажником в другой. Мы пробежали почти всю улицу, я настиг его и сзади, сзади, Глисс, с размаху с остервенением ударил его палкой по виску. Он рухнул, опрокинувшись назад, на затылок. Увидев несущегося вперед с револьвером полицейского, я бросился бежать. Инстинктивно кинулся вбок, в темный переулок и, путаясь в мешанине каких-то тупиков, пустырей и переулков, выбрался к остановке подземки. Вид у меня был, наверное, достаточно дикий, — немногие поздние пассажиры смотрели на меня с изумлением. Мод все знает, Глисс, — до самого момента ареста мы сидели, прижавшись друг к другу, оцепенев от обрушившегося на нас несчастья…
— А твой припадок, Сандерс? Значит, он тоже был инсценирован? — спросил я.
— Все, с начала до конца, — воскликнул он, останавливаясь передо мной и выгибая пальцы сплетенных рук так, что, казалось, лопнут сухожилия, — было ложью!.. И припадок, прорепетированный мной несколько раз, и музыка Мод, и ее беспокойство, — все, все с начала до конца! Все было подстроено, обдумано до мелочей, включая сюда и спешную постройку винтовой лестницы из спальни на второй этаж. Если бы все кончилось благополучно, все это получило бы свое оправдание, создало бы картину блестящей шутки. А сейчас… — и с тихим стоном Сандерс опустился на диван.
