Эдвард Араб-Оглы - В лабиринте пророчеств. Социальное прогнозирование и идеологическая борьба
Буржуазно-либеральный реформизм за последние годы переживает глубокий концептуальный кризис и все больше теряет социальную почву по мере того, как падает общественная роль его традиционной классовой базы — средней буржуазии, лиц свободных профессий и других групп населения. Это ведет к тому, что многие либерально мыслящие социологи и экономисты, вроде Л. Мэмфорда в США или Ж. Эллюля во Франции, утрачивают веру в благодетельность научно-технического прогресса и склоняются к пессимистическим выводам о будущем человечества, объективно сближаясь в теоретических взглядах с представителями консервативных кругов. Другая влиятельная часть либерально-реформистских идеологов постепенно эволюционирует в сторону сближения с буржуазно-апологетическим направлением; она все больше ориентируется на высшие слои служащих и в долговременной перспективе олицетворяет специфические интересы государственно-бюрократической машины. Наконец, многие либерально-реформистские деятели, разочаровываясь в своих иллюзиях, переходят на демократические позиции.
Государственно-монополистический капитал стремится ассимилировать, разумеется в своих интересах, некоторые из либерально-реформистских концепций.
Яркой иллюстрацией подобных стремлений может служить, например, отношение к проектам ввести так называемый «гарантированный минимальный доход», или, по терминологии других, «отрицательный подоходный налог». Сформулированное впервые в начале 60-х годов в книге экономиста Роберта Тиболда «Свободные люди и свободные рынки», это требование предусматривало, что государство должно законодательно определить минимальный доход в «обществе изобилия» и взять на себя обязательство выплачивать разницу тем лицам, чей доход ниже этого минимума.[72] Это предложение было в свое время включено в широко известный «Манифест тройственной революции», теперь же упоминания о нем нередко встречаются в прессе «Большого бизнеса». Конечно, это вовсе не означает, будто речь идет о практическом осуществлении данной «рекомендации». Не только реакционная классовая стратегия «Большого бизнеса», но и финансовое положение США из-за войны во Вьетнаме, инфляции и экономического спада делает такого рода реформы нереальными.
В либерально-реформистских концепциях будущего, обстоятельно изложенных, например, в книгах Дж. К. Гэлбрейта «Новое индустриальное общество», Роберта Хейлброунера «Пределы американского капитализма», Роберта Тиболда «Свободные люди и свободные рынки» и т. д., обращает на себя внимание любопытная закономерность: стремление изобразить предстоящее развитие общества как своеобразную аналогию с прошлым. В самом деле, не нужно обладать большим воображением, чтобы обнаружить, что возрастающая экономическая роль государства, будто бы стоящего над классами, воспроизводит у Гэлбрейта абсолютистское государство XVII–XVIII веков, «новый средний класс» — это своего рода «третье сословие», перенесенное из XVIII века в XX век; современная научно-техническая революция — повторение промышленной революции конца XVIII — начала XIX века и т. д. Если у Гэлбрейта подобная историческая аналогия нигде прямо не формулируется и остается, так сказать, социально-философским подтекстом, то Хейлброунер высказывается на этот счет вполне определенно. Сравнивая переход от капитализма к новому общественному строю «государственно контролируемого распределения в условиях изобилия» с переходом от феодализма к капитализму, он заключает: «Можно предположить, что насилие будет сопровождать переход власти и ответственности от одной элиты к другой, но более вероятно, что этот переход будет — незаметным, управляемым, как это было в случае с английской аристократией, когда дети прежней элиты овладевали профессиями новой элиты».[73] Так из социального прогноза предстоящего развития общества изгоняется неизбежность социальной и политической революции, а раскол общества на привилегированный господствующий класс и подавляющую массу остального населения увековечивается. Конечно, историческая аналогия может быть весьма поучительной для предвидения будущего, но лишь до тех пор, пока она остается в рамках формального сопоставления, а не претендует на доказательность. Будущее общество не может быть ни непосредственным продолжением настоящего, ни простым повторением прошлого. Оно неизбежно должно содержать в себе и диалектическое отрицание настоящего, и принципиальное качественное своеобразие по сравнению с прошлым.
Сейчас некоторые социологи на Западе связывают кризис либерализма в первую очередь с кризисом «социального знания», в частности с усиливающимся разочарованием в тезисе буржуазно-либеральных реформистов, будто все вопиющие противоречия капиталистического общества можно со временем излечить возрастающими дозами государственного регулирования и перераспределения национального дохода. Эта критика, несомненно, имеет под собой основание. И все же упадок либерализма отнюдь не исчерпывается лишь кризисом в сфере социального познания, а отражает гораздо более глубокий кризис государственно-монополистического капитализма.
Реальная оппозиция государственно-монополистическому направлению в социальном прогнозировании исходит не со стороны буржуазно-либерального реформизма, а со стороны демократически-просветительского направления в футурологии, которое за последние годы настойчиво стремится сформулировать свою альтернативу буржуазно-апологетическим концепциям будущего человечества. Конечно, подобная альтернатива не способна вывести общество за пределы капиталистических отношений. Все же при известных объективных условиях она может ограничить воздействие буржуазно-апологетических футурологических концепций на общественное сознание и особенно на идейно-политические позиции широких слоев интеллигенции, а тем самым помочь интеллигенции осознать общность своих интересов с интересами всех трудящихся.
Возникновение демократически-просветительского направления в социальном прогнозировании на Западе было сравнительно долгим, сложным и во многом мучительным процессом.
Представители этого течения пришли к своим взглядам разными путями: для одних, например для Роберта Юнгка и Фреда Полака, первоначальными побудительными мотивами заняться футурологией были абстрактно-гуманистические опасения за будущее человечества в условиях стремительного и стихийного научно-технического прогресса; другие, вроде Бертрана де Жувенеля, Денниса Габора, Олафа Хелмера, в ходе своих профессиональных занятий социальным и техническим прогнозированием поняли, что футурология не просто сфера научных исследований, но и важное средство воздействия на сознание масс, которым легко злоупотребить; некоторых, подобно Артуру И. Уоскоу, в футурологию привели поиски теоретического обоснования для массового демократического движения, в котором они принимали участие; наконец, прогрессивно настроенные социологи, как Амитаи Этциони, Юхан Галтунг и другие, справедливо усмотрели в социальном прогнозировании путь своего приобщения к активной общественной деятельности.
Характер данного течения в социальном прогнозировании проявляется уже в самом отношении его наиболее видных представителей к футурологии как науке, к ее социальной функции в современном обществе, наконец, к своему личному призванию и как ученых, и как общественных деятелей. Некоторые из них подвергают сомнению даже сам термин «футурология», не без основания усматривая в нем определенный тенденциозный привкус, а именно более или менее отчетливое стремление свести социальное прогнозирование к узкопрофессиональной деятельности, к прикладной отрасли знания, ограничивающейся попытками мысленно проникнуть в некое «предначертанное будущее», якобы заранее уготованное человечеству неумолимым ходом событий. В этой связи в одном из своих многочисленных интервью Роберт Юнгк отмечал: «Название „футурология“ мне кажется сомнительным… Оно наводит на мысль, будто мы представляем себе будущее готовым заранее и можем, словно волшебники, читать его, как открытую книгу. А мы занимаемся вовсе не этим. Я предпочел бы термин „исследования будущего“, прогнозы на основе проверенных гипотез».[74]
Еще более определенно высказываются Бертран де Жувенель и Фред Полак. Так, де Жувенель прямо заявляет, что термину «футурология», который дает повод для научных иллюзий и вводит в заблуждение общественность, он предпочитает изобретенный им термин «futuribles», акцентирующий внимание на неоднозначности будущего, на веерообразном характере предстоящего развития событий.[75] Полак, иронизируя насчет «футурологов без футурологии», в свою очередь, предостерегает против реальной опасности вырождения ее в «футурократию»,[76] иначе говоря, в стремление с помощью тщательно разработанной техники социального предвидения контролировать ход предстоящих событий.
