Михаил Жутиков - Проклятие прогресса: благие намерения и дорога в ад
Но если и так, если должно, вскорости или нет, сгинуть виновное человечество, – сгинуть хоть по принципу «Собаке – собачья смерть», – то за что, за какую вину должны быть утянуты в эту воронку лягушки, змеи, жаворонки, дельфины, деревья, журавли, трава? Что есть информативного для нас, информативно адресованного нам в «слезе ребенка» (Достоевский), в слезе невинного существа – чему назначено его страдание? Что может быть заключено в «слезе лягушки» сегодня для нас – когда не то, что лягушек, а людей в той же России истребляются, без вины, количества, измеряемые, суммарно, миллионами? И заступится ли кто-либо за лягушку, коли от нее не поступает никакой жалобы в Гаагский трибунал или иную столько же важную инстанцию? Ведь ей больно! Ведь выражает же что-то эта ее бесслезная даже, без слов и крика, безвестная нам боль? Что есть у Божией твари, кроме этой боли, что есть у жаворонка, кроме крылышек, у синицы, кроме ее желтой жилеточки, для защиты от отравленной воды, от зараженных злаков, выросших на травленной пестицидами, радиационной почве, от кислотного дождя? Что есть у творения Божьего, бессловесного и безвинного, кроме Жизни, дарованной не нами, для защиты от нас? Только сама эта жизнь – ее и наша. Вернем ли ее ей мы, поборники паразитической энергетики, зажигатели «термоядерных солнц», бурители Каспия, стрелятели комет, заселители Луны?
Для чего назначена эта ее слеза? – ведь назначена же она, ведь адресована же она!
Ответ на этот вопрос, как представляется, тот же, что и на известную инвективу Достоевского: через страдание безвинного, через слезу ребенка только и дано Нашему (меднолобому) Величеству постичь глубину надругательства, которое чиним, – и в этом смысл страдания безвинного…
2. Смена знака: торможение и демонтаж
…Дело, к которому мы теперь приступаем… дело, к которому мы… как не хотелось, любезный читатель, приступать нам к этому делу!
Ведь первейшее, что нам могут возразить: все это прекрасно (или прискорбно), но мы подобное слышали, это пока лишь тирады. Чернота и мрак всем осточертели, хочется знать людям: где путь? Укажите путь, и главное – укажите, как сделать выгодным для человека этот путь, ведь он труден, ведь так? А человек ищет легкого. Ведь он невыгоден, ведь так? И т. д.
И потом: отвергнуть аналитическую науку и сам Декартов метод – ради того, чтобы на смену пришел неизбежный суррогат… все эти «магистры в четвертом поколении», а то и что-нибудь того гаже? Ведь «свято место не бывает пусто», и одну загнившую мерзость непременно сменит другая, худшая, более активная и сильная – рядящаяся непременно под добро. То, что шарлатаны сегодня могут быть менее опасны, чем ученые-физики или генетики, не может служить утешением. И главное-то, главное – не впасть бы в очередной, парадоксальный какой-нибудь «оптимизм» – оптимизм-то всего гаже. От оптимистов, если хотите, все и зло…
Но… ведь мы вовсе не отвергаем науку. Ее необходимо обуздать. А обуздание ее может быть и экономическим. И научным…
Вся настоящая работа есть так или иначе аргументация трех основных положений.
Во-первых, того, что современная технологическая цивилизация есть образование, которое можно обоснованно полагать недоброкачественным. Корни такого ее развития – в самом аналитическом методе, а непосредственно повинна в таком ее характере современная наука.
Во-вторых, того, что причина столь серьезной аномалии (на самом деле закономерности) состоит в ложной внутренней направленности общечеловеческого сознания, то есть до известной степени нам подвластна.
В-третьих, того, что сменой этой внутренней установки необходимо попытаться обратить вспять развитие «наукопроизводимой» опухоли. Иного попросту нет: «иное» диагностически означает смерть.
Это общая схема. Но как реализовать ее последний пункт? Что следует из признания диагноза (а признать его, по нашему мнению, придется)?
Если не отпускать мировое технологическое развитие на самотек, то очевидно, что необходимо принятие крайне серьезных планетарных мер. Эти меры могут быть, например, характера радикального вмешательства (сродни хирургическому). При таком подходе технологическую опухоль необходимо попросту «вырвать» из планетарной жизненной среды. Возможно ли это – т. е. возможна ли сколько-нибудь резкая остановка большинства энергетических, промышленных, военных, добывающих и т. п. отраслей и производств – и какие силы решатся и смогут исполнить это, например, на американском и Европейском континенте? К каким последствиям в отношении потребительской жизни миллиардов людей (а также в отношениях международных и всех иных) это приведет? Очевидно, что этим миллиардам людей, связанным в той или иной мере с остановленными технологиями (а связаны с ними так или иначе окажутся все) будет необходимо кормиться, одеваться, защищать (в отличие от России) свои отечества от новых переделов и мародерства и т. д. и т. д.
Кроме того, уже недавние попытки уничтожения (например) химического оружия обнаружили, что уничтожить его без серьезных последствий оказывается, по меньшей мере, столь же трудно и архидорого, как было его создать: слезать с горы бывает труднее, чем было на нее влезть. Еще проблематичнее оказывается консервация плутония, имеющего период полураспада многие тысячи лет.
Очевидно, что подобный форсированный выход из нынешнего «прогресса» (как бы последний ни ненавидеть) представляет собой катастрофу и может явиться только стихийным следствием геологической катастрофы на континентах (например, ледниковой или иной, см. уже упомянутую «Парламентскую газету» № 15, 2005 г. Эти прогнозы оставляют нам всего 20–30 лет. Как уже говорилось, оледенение Европейского континента является парадоксальным следствием парникового эффекта и объясняется пресноводным подтоплением Гольфстрима в результате таяния северных льдов).
Именно такой стихийный исход на самом деле очень вероятен и даже в духе общечеловеческой «традиции». Но в таком случае нечего и говорить о какой-либо разумной программе и сознательном нашем движении. Да и сам столь малый срок, отпущенный нам на обсуждение «технологической философии» и принятие решений, требует, по-видимому, немедленного начала свертывания хотя бы части нефтедобывающих и иных энергетических и наиболее злостных других производств – военно-космических, атомных, химических и множества связанных с ними, т. е. по, существу, не оставляет нам выбора, вынуждая приступить почти безо всяких программ к свертыванию этих производств в ускоренном темпе.
Тут следовало бы написать, что представляется все-таки возможным для мировой интеллектуальной верхушки (скажем, неангажированной научной – хоть это и звучит, по необходимости, предположительно и расплывчато) возглавить своего рода «мозговой штурм», с целью скорейшего осознания происходящего и вместо управления «по свершившемуся факту» попытаться управлять событиями «на опережение». И что, если не терять даже эти отпущенные нам немногие десятки лет, то возможна разработка концепции развития, не ломающего все подряд (но все-таки развития никак, разумеется, не в нынешнем «ключе») – именно, концепции «торможения маховика», со сменой ценностных ориентиров и выходом на относительно спокойный путь. Но исполнимо ли это? По крайней мере, содействию именно такому развитию так или иначе пытается служить настоящая книга и нижеследующие ее разделы.
Прямо из диагноза следует пока то, что необходимо тем или иным способом обратить вспять развитие колоссального искусственного технологического новообразования (если только не иметь в виду оперативную «хирургию»). Выбор перед нами из одного блюда: надежды на то, что человечество успеет «приспособиться» к искоренению под ним жизненных основ, простительны разве молодым иллюзиям. «Всепобеждающая мощь жизни» (по крайней мере, земной) имеет свои пределы. Адаптировать за ничтожную сотню лет жизнь на Земле к экспоненциальному росту выброса тепла, чуждых ей веществ, излучений и т. д. нельзя (пример такой «адаптации» уже приводился – один биологический вид погибает каждые 20 минут, см. гл. I).
Какие есть основания для других решений? То, что мы научились очищать питьевую воду? Но очищаем ли мы воду для лягушек (опять), птиц, змей, планктона? А если нет, то единственный путь природы – это восстать на человека. Суслик не может подать в суд на нас за гибель свою и детишек от токсиканта гептила, он не может войти с жалобой в Интернет – у него нет даже розетки в норке, он не располагает даже пейджером. Все живое восстает на нас тем единственным, что в его возможностях, – своей гибелью: и это наша гибель тоже. Гибель безвинных, подобно «пеплу Клааса», стучит в наше общее сердце – но и в наше прагматическое чувство самосохранения. Все это никакие не метафоры (к примеру, океанский планктон, производящий две трети мирового кислорода, быстро деградирует).
