Мартин Гилберт - Первая мировая война
Людендорф, снова обретший хладнокровие, отправил кайзеру триумфальную депешу, указав местом отправления Фрогенау. Хоффман предложил изменить его на Танненберг – в этом месте пятьсот лет назад тевтонские рыцари, среди которых были и предки Гинденбурга, были наголову разбиты многочисленным войском славян и литовцев. Битву при Танненберге – под таким названием она осталась в истории – генерал Айронсайд характеризует как «величайшее поражение той войны». Более 30 тысяч русских солдат пали в бою. В куче трупов немецкая поисковая команда обнаружила тело седого генерала с простреленной головой и револьвером в руке. Это был командующий 1-й армией генерал Александр Самсонов.
На других участках Восточного фронта австрийцам, в отличие от немцев, не удалось добиться такого успеха в отражении русского наступления – не в последнюю очередь из-за численного превосходства противника. Когда 18 августа русский генерал Алексей Брусилов начал наступление в австрийской Галиции, под его командованием находились тридцать пять пехотных дивизий. Австрийцы также испытывали трудности в Сербии, где после захвата города Шабац на сербском берегу реки Сава и наступления в долине Ядара они столкнулись со стойкими сербскими воинами, полными решимости изгнать захватчиков. В ярости и отчаянии австрийцы расстреляли в Лешнице 150 сербских крестьян. Война принимала все более ожесточенный характер.
Сербское контрнаступление спланировал генерал Путник, которого тремя неделями ранее задержали в Будапеште. Трехдневное сражение у реки Ядар, закончившееся 19 августа отступлением австрийцев, стало первой победой государств Антанты. «Эта война для нас – невеселое дело, – заметил один из сербских офицеров, – но я трясусь от хохота, глядя, как удирают эти парни». Через неделю австрийцы оставили Шабац и отступили за Саву на австрийскую территорию. Пресс-служба в Вене объявила, что силы следует сосредоточить для войны с Россией, а вторжение в Сербию – всего лишь «карательная экспедиция», поэтому наступление будет предпринято при «более благоприятных обстоятельствах».
Для карательной экспедиции операция обошлась слишком дорого – австрийская армия потеряла не менее 6000 убитыми, 30 000 ранеными и 4000 пленными. Но и сербские потери были велики: 3000 убитых и 15 000 раненых. Всего в боях погибло 9000 человек, но сухая статистика, как обычно, ничего не говорит о боли и ужасе людей перед лицом смерти, о страданиях тысяч отцов и матерей, братьев и сестер, вдов и сирот. Корреспондент Times сообщал с поля боя: «Подсчитать потери австрийцев довольно трудно, поскольку многих убитых обнаруживали лишь после того, как смрад разлагающейся плоти выдавал наличие трупов в лесу или на невспаханном поле».
Неудача австрийцев резко контрастировала с успехом немцев в Бельгии. После захвата Льежа немецкая армия быстро продвигалась по Бельгии, вынудив правительство страны переехать из Брюсселя в Антверпен. 17 августа при безуспешной попытке остановить немецкое наступление у Тинена бельгийская армия понесла тяжелые потери: 1630 убитых и раненых. Спустя два дня началась осада бельгийской крепости Намюр, второй по величине после Льежа. Гарнизон численностью 27 000 человек противостоял пяти немецким дивизиям. «Этот штурм вызвал некоторое беспокойство в штабе 5-й армии, – вспоминал впоследствии британский офицер связи при штабе капитан Спирс, – но никому и в голову не приходило, что окруженный девятью фортами город не сможет продержаться хотя бы несколько дней, пока генерал Ланрезак не пересечет Самбру и, прикрывая правый фланг за счет крепости, не нанесет решающий удар по атакующему противнику».
Стратегические планы были перечеркнуты суровой реальностью войны. 19 августа в Брюсселе американский дипломат Хью Гибсон записал в дневнике: «Толпы людей, охваченные паникой, прибывают с востока. Небольшие отряды кавалерии также отступили в город: бойцы выглядят усталыми и подавленными. Это был явный разгром». В тот же день на самом южном участке Западного фронта, где французские войска вошли в Эльзас и приближались к городу Мюлуз, в деревнях Зиллисайм и Флаксланден погибло 600 французских солдат. Французы остановились в 16 километрах от Рейна, но дальше продвинуться не смогли. Среди убитых оказался Плесье, первый французский генерал, павший на поле боя в 1914 г.
На следующий день, 20 августа, когда на форты Намюра обрушился огонь превосходящих сил противника, немецкие войска вошли в Брюссель, первую европейскую столицу, захваченную вражеской армией после падения Парижа в 1870 г. Сам Брюссель в последний раз покорялся Наполеону. В тот день немцы отпраздновали победу военным парадом. Среди участников парада ехала сотня автомобилей с установленными на них пулеметами, а также кавалерийские части и артиллерийские батареи с военными оркестрами. Перед колоннами пехоты маршировали музыканты с барабанами и флейтами. «Некоторые полки выглядели очень красиво, – сообщала британская газета. – Войска были в хорошей форме и произвели огромное впечатление на горожан».
В угаре победы или на отдыхе солдаты могли забыть о реальности сражений, но те, кто побывал на фронте или даже вблизи быстро перемещавшейся вперед линии фронта, ощущали неотвратимое наступление нового жестокого мира, разрушающего привычные представления о войне. Для капитана Спирса, который две предыдущие недели провел в штабе 5-й армии, прозрение наступило 20 августа, когда он вместе с французским офицером сидел на холме, с которого открывался вид на поля, города и деревни в долине Самбры к югу от Шарлеруа. «Вдали собака лаяла на овец. Сзади по тропинке шла девушка и что-то напевала. С маленькой фермы справа доносились голоса и смех солдат, готовивших ужин. День заканчивался, и вдали сгущалась тьма. Затем, без предупреждения, с внезапностью, которая заставила нас вздрогнуть и напрячь зрение в попытке разглядеть то, что отказывался признавать разум, весь горизонт зарделся пламенем».
Немецкая артиллерия начала обстрел по всей линии фронта. Бесчисленные вспышки одновременно озарили северную часть неба. «Нас сковал ужас, словно война вдруг повернулась к нам своей жестокой, беспощадной стороной, которую мы пока не осознавали. До сих пор это была та война, которую мы планировали, с решительными атаками и открытыми столкновениями, но теперь мы впервые почувствовали, как на нас надвигается ужасное, безжалостное Нечто». Два офицера, британский и французский, следили за тем, как продолжался и усиливался артиллерийский огонь, все яснее понимая, «что для выживания придется отдать все имеющиеся силы и даже больше – идти, когда тело требует, чтобы ему дали упасть и умереть, стрелять, когда усталые глаза уже не видят, и бодрствовать, когда сон кажется единственным спасением. А еще мы поняли, что только сила отчаяния способна преодолеть границы физических возможностей и заставить мозг работать после того, как он давно уже утратил способность мыслить».
И это стало реальностью для всех армий на всех фронтах, и в гораздо более ужасных условиях, каких Спирс в момент своего страшного откровения даже представить себе не мог. Характерной особенностью третьей недели августа, когда армии совершали стремительные марш-броски, стало бегство гражданского населения. Когда армия фон Бюлова подошла к Шарлеруа, несколько тысяч бельгийцев бежали из города и окрестных деревень. Спирс, наблюдавший за этим исходом в Шиме, куда был переведен штаб французской 5-й армии, впоследствии вспоминал: «Мы впервые столкнулись с Великой паникой. Это был авангард напуганных, снявшихся с насиженных мест людей, бегущих от страшной силы, которая убивала, разрушала и сжигала все, что попадалось у нее на пути».
В тот день, 20 августа, французские бойцы, товарищи которых шесть дней назад с такой уверенностью вошли в Лотарингию, потерпели поражение при Моранже; эта резня стала одной из первых в войне. 2-я армия отступала, и многие подразделения были на пределе сил. 20-м корпусом командовал генерал Фош, который впоследствии вспоминал: «Дороги были забиты обозами и роскошными автомобилями из Ниццы. 21 августа нам пришлось продолжить отступление… Я отправился в Нанси. Город готовился к эвакуации. Я сказал: «Враг в двух днях пути от Нанси, а 20-й корпус уже здесь. Мы не пропустим их без сопротивления!» Фош не ошибся: через три дня после начала отступления его корпус перешел в атаку. Немецкие войска, продвинувшиеся почти до Домбаля, в 13 километрах к юго-востоку от города были встречены ураганным огнем 75-миллиметровых пушек и в беспорядке отступили к ферме Ле-Леомон на 5 километров восточнее [20]. Немцев выбили и из Люневиля, где в 1801 г. был заключен Люневильский мирный договор, согласно которому граница Франции отодвигалась до левого берега Рейна.
Вскоре со зверствами по отношению к гражданскому населению столкнулись Люневиль и расположенный в 16 километрах к югу от него Жербевилле. Германские войска также захватили деревню Витримон между Домбалем и Люневилем, и, хотя всего через сорок восемь часов их выбили оттуда, они подожгли каждый дом, который еще не был разрушен артобстрелом. Спустя два года разрушенные дома все еще восстанавливали под руководством двух американок и на правительственные субсидии, выделенные для возмещения ущерба. «Американские дамы возглавляют работы, – писала Times 18 января 1917 г. – Те, кто ютится в развалинах, в которые превратилась деревня Витримон, возможно, лучше всех могли бы ответить, почему Франция в любом случае будет бороться до конца, пока не наступит нерушимый мир».
