Максим Трудолюбов - Люди за забором. Частное пространство, власть и собственность в России
Иначе мы, как в Средневековье, должны были бы жить вокруг крепостей и замков, чтобы всегда иметь возможность спрятаться. Мы должны были бы быть вооружены, чтобы при необходимости занять оборону. Нам не следовало бы доверять незнакомым людям, питаться приходилось бы с собственного огорода, а дорога даже до ближайшей деревни была бы опасным предприятием. Чтобы жить свободнее, чем в прошлом, мы платим налоги и на эти деньги нанимаем людей, которые защищают нашу безопасность, дают нам возможность торговать и путешествовать, следят за исполнением правил и честно разрешают конфликты. Это позволяет нам не тратить драгоценные силы и время на защиту дома и не ограничивать свое существование собственным огородом. Мы можем вести более свободную и благополучную жизнь, чем в те времена, когда дом еще не был крепостью.
5. Христианство и утопия
Для всей последующей истории собственности, впрочем, важны не только законы, но и вера, и убеждения. Если когда-то жизнь в согласии с природой или с божеством означала общую собственность, значит, к этому состоянию и нужно стремиться. То, о чем ученый стоик Сенека мог только рассуждать, сторонники новой веры, христиане, взяли и осуществили на практике. Первая иерусалимская община была коммунистической: «Все же верующие были вместе и имели все общее. И продавали имения и всякую собственность, и разделяли всем, смотря по нужде каждого»[92].
Это описание из новозаветной книги Деяний апостолов долгое время оставалось для христиан ориентиром. Богатство и обладание материальными ценностями – помеха на пути к спасению. Иисуса легко принять за проповедника бедности. В Евангелии Иисус прямо говорит одному из собеседников: «Пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах»[93].
Но важно понимать, что авторы Нового Завета обращались к людям, так сказать, «ветхозаветным». Слушатели Иисуса знали истории Авраама, Давида и Соломона – для них земля, стада, большое потомство и сокровища были знаками благоволения Бога, а Иисус говорил, что не отменяет закон, то есть прежде всего Десять заповедей, среди которых есть запрет брать и даже желать чужую собственность. В притчах, с помощью которых Иисус общается со слушателями, немало историй о хозяине и работниках. Это значит, что собственность для его слушателей – в порядке вещей. Заметим для себя эту принципиальную вещь: для христианского взгляда, отталкивающегося от ветхозаветного, собственность – это древнее установление[94].
Новизна христианского взгляда заключалась в том, что богатство может завладеть человеком. Отказаться от собственности Иисус призывал только ближайших учеников, а в целом этот вопрос оставался на усмотрение каждого. В Новом Завете отвергается служение материальному как абсолютной ценности. Но ведь абсолютной ценности у земель, стад, золота, алмазов, рублей или долларов нет. Их ценность относительна, она определяется рынком. Накопление относительных ценностей христианство не считает достойной целью, предпочитая ценность абсолютную. Среди святых есть и богатые и бедные. Объединяет их то, что духовные ценности они для себя признавали основными[95]. Скорее всего, у Иисуса просто не было «социального учения», как не было и утопии об идеальном устройстве жизни общества. Он обращался к личностям, а не к коллективам.
Ранние отцы церкви считали, что собственность – неизбежная особенность падшего мира. На Западе Блаженный Августин учил, что собственность установлена земной властью в связи с греховным состоянием человечества. На Востоке Иоанн Златоуст с цифрами в руках убеждал прихожан, что, последовав примеру иерусалимской общины и объединив имущество, они будут жить лучше не только в духовном отношении, но и в материальном[96]. Ни тот, ни другой, впрочем, не говорили, что владение имуществом и богатство плохи сами по себе – золото может служить и добру и злу. Выбор между двумя путями делает не золото, а его обладатель.
Пыл древней церкви был охлажден изощренным умом Фомы Аквинского. Он и его ученики убедили всех в том, что частная собственность – это естественно и хорошо. Во-первых, христиане, если они благочестивы и щедры, не обязательно должны быть бедными. Во-вторых, собственность нужна самой церкви, чтобы быть независимой от земных властителей и чтобы помогать бедным. Конечно, человек приходит в мир голым, таков он от природы, но не станем же мы из-за этого осуждать ношение одежды, говорил Фома. Саму идею естественного можно понимать по-разному. «Если какой-то участок земли рассматривать абсолютно, то не найдется причин, объясняющих, почему он должен принадлежать тому, а не иному человеку, но если исходить из достойного использования этой земли, то возникает необходимость в собственнике, как и показывает философ»[97].
Философ – это Аристотель, а его аргументы – те самые, что изложены выше: человек вообще лучше заботится о своем, чем о ничьем. И если уж земле и дому нужен собственник, то почему бы этим собственником не быть церкви, ведь церковь будет примерным собственником. Вот вам образец виртуозной схоластики: на наших глазах немыслимое (церковь как землевладелец и помещик) становится возможным и даже необходимым.
Философы Возрождения спорили с Фомой и другими схоластами Средневековья практически обо всем, но вопрос собственности не трогали. Точнее так: из множества протестантских течений выжили в основном те, что не были радикально настроены в отношении собственности и богатства. А те, что были настроены радикально, растворились – например, движение анабаптистов. Анабаптисты (перекрещенцы, сторонники крещения в сознательном возрасте) пытались бороться с богатством и социальным неравенством, отказывались от ношения оружия и призывали к обобществлению имущества. Эти позиции, хотя и сохранились в некоторых христианских конфессиях, в целом в организованном христианстве остались маргинальными. Лидер церковной реформации и убежденный противник церковной собственности Мартин Лютер отстаивал необходимость соблюдения права частной собственности как правового принципа. Да, писал он, некоторые из первых христиан добровольно сделали свое имущество общим, но они не пытались отнять имущество ни у Ирода, ни у Пилата[98].
Он – как и другие лидеры Реформации – настаивал на том, что собственность нужна не ради нее самой, а для того, чтобы производить больше благ. Производить не для того, чтобы больше есть и жить в роскоши, а для того, чтобы производить еще больше. Зачем? Затем, что тратить время попусту – грех (отсюда «время – деньги» Бенджамина Франклина). Перестал работать – перестал прославлять Бога. Работать и зарабатывать хорошо для души. Более того, возможно, это знак избранности, считал другой протестантский вероучитель, Жан Кальвин.
Немецкий социолог и философ Макс Вебер вывел из этого знаменитую теорию о протестантской этике, которая у многих вызывает вопросы, но до сих пор сохраняет притягательность. Протестантская закваска если и играла какую-то роль, то точно не была единственной причиной бурного экономического роста в протестантских странах. Кроме того, широкое распространение частной собственности на землю предшествовало распространению протестантизма. Историки указывали, что пуритане, методисты, квакеры были религиозными диссидентами, часто обустраивавшими свою жизнь в условиях гонений и без оглядки на государство. Склонность к самостоятельности, формирование самодостаточных общин, высокий уровень доверия между членами таких островов «правоверия» помогали развитию предпринимательства больше, чем собственно содержание религиозной доктрины.
Помимо протестантских ценностей, помогли экономическому развитию рост средневековых городов и появление гильдий, традиция частной собственности в Англии, идеи Локка и то, что отцы-основатели США сделали эти идеи законом. Американский экономист российского происхождения Александр Гершенкрон вообще считал, что Вебер предложил свою теорию не всерьез – по его мнению, это была красивая игра ума[99].
6. Утопия без собственности
В любом случае Вебер был исследователем, стремившимся описать реальность. Как только за дело брались теоретики и фантазеры, идея собственности часто становилась причиной всех бед. Архитекторы фантастических государств-утопий, французские философы XVIII века и социалисты XIX столетия считали частную собственность источником бедности и поэтому общее благо предлагали сделать в самом буквальном смысле общим.
У английского чиновника Томаса Мора, автора книги, давшей название целому жанру, получилась на удивление тоскливая утопия. Одинаковые города, одинаковые дома и одежда, вместе на работу, вместе, по звуку трубы, – на обед. Каждый житель острова может входить в любой дом, ни права собственности, ни даже замков на дверях не имеется. Место жительства утопийцы должны менять раз в 10 лет – по жребию. Передвижения по острову Утопия – только по паспорту, за нарушение правил «прописки» – рабство. Едят и пьют утопийцы вместе в общественных дворцах под музыку или чтение нравоучительных книг. Все, что производят, утопийцы хранят на огромных складах и получают оттуда ровно те вещи, которые им нужны. Правители ведут строгий учет и перебрасывают товары и продукты туда, где в них случается недостаток. Потребности всегда постоянны и хорошо известны, поскольку определенная численность жителей поддерживается на постоянном уровне не только в масштабах городов, но и в масштабах отдельных семей. Из семей, где детей слишком много, их передают в семьи, где детей не хватает. Деньгами островитяне брезгуют, а золото и драгоценные камни всегда держат на виду, чтобы не создавать искушений. Из золота, как мы уже вспоминали в предыдущей главе, на острове делают цепи для рабов и ночные горшки.