Ролан Вильнёв - Оборотни и вампиры
там будет отдыхать ночное привидение и находить себе покой».
(Исайя, XXXIV, 14)
Греки также вызывали тени Аида, жадные, если верить Гомеру, до струящейся жертвенной крови. Цирцея советует Улиссу, тревожащемуся о будущем, наполнить кровью до краев вырытую для этой цели яму:
... Три соверши возлияния мертвым, всех вместе призвав их:
Первое смесью медвяной, другое вином благовонным,
Третье водою и, все пересыпав мукою ячменной,
Дай обещанье безжизненно веющим теням усопших:
В дом возвратяся, корову, тельцов не имевшую, в жертву Им принести и в зажженный костер драгоценностей много Бросить, Тирезия ж более прочих уважить, особо Черного, лучшего в стаде барана ему посвятивши.
После (когда обещание дашь многославным умершим) ;
Черную овцу и черного с нею барана — к .
Эреву Их обратив головою, а сам обратясь к Океану — ;
В жертву теням принеси; и к тебе тут
немедля великой Придут толпою отшедшие душам умерших; тогда ты Спутникам дай повеленье, содравши с овцы и с барана,
Острой зарезанных медью, лежащей в крови перед вами,
Кожу их бросить немедля в огонь и призвать громогласно Грозного бога Аида и страшную с ним Персефону;
Сам же ты, острый свой меч обнаживши и с ним перед ямою
Сев, запрещай приближаться безжизненным теням усопших К крови, покуда ответа не даст вопрошенный Тирезий.
Скоро и сам он, представ пред тобой, повелитель народов,
Скажет тебе, где дорога, и долог ли путь, и успешно ль
Рыбообильного моря путем ты домой возвратишься.
(«Одиссея», X, 518—540. Перевод В.А. Жуковского)
Эллины боялись как самой страшной кары — той, что постигла Полиника, — остаться без погребения, не быть похороненными руками родных или друзей; никогда не узнать окончательного упокоения, которое могло им дать лишь обращение в пепел. Разве Аристей,
Возможно, здесь ошибка: Аристей — сын Аполлона, научивший людей разводить пчел. Но точно установить, кого мог иметь в виду автор, практически невозможно
— похожие имена носили многие известные и малоизвестные греческие философы.
— Прим. пер.
Платон и Демокрит (с чьими взглядами соглашались Ориген и святой Григорий Нисский) не утверждали, будто души могут пребывать рядом с лишенными погребения мертвыми? Этих несчастных скиталиц привлекал запах крови, и искусные волшебники умели заставлять их предсказывать будущее или открывать тайны кладов. «Так колдуны используют это представление, применяя свое искусство, — пишет Порфирий. — Среди них нет ни одного, кто не умел бы вызывать эти души и силой вынуждать их являться, либо прибегая к воздействию на останки покинутого ими тела, либо призывая их в испарениях пролитой крови» («О жертвоприношениях», гл. II Истинного Культа). Этим страхом перед загробными муками и перед разоблачением тайн объясняется, почему жители Крита вбивали гвозди в головы некоторых трупов (Павсаний) и почему враги Гермотима Клазоменского непременно хотели сжечь его тело. Они считали, что таким образом избавят своих современников от неприятных откровений призрака... Римляне, которых и без того позорили из-за глупых суеверий, подхватили и развили еще и поверья завоеванных народов. Среди прочего, закон Jus Pontificum под страхом смертной казни предписывал засыпать землей или покрывать камнями оставшиеся без погребения тела. От частых нашествий духов не были избавлены даже императоры, поскольку Светоний уверяет, что вскоре после убийства Калигулы на Палати-не появились привидения. Что касается Юлиана Отступника, о нем рассказывали, будто он поддерживал отношения с умершими, и в его дворце были найдены груды костей, красноречиво свидетельствовавшие о его танатофилии. Вавилонскую Лилиту и древнееврейскую Лилит римляне превратили в Ламию, вампира и некрофа-га, царицу суккубов, которая при лунном свете пожирает зародышей и пугает младенцев:
И не старайся, чтоб мы любому поверили вздору,
И не тащи живых малышей из прожорливых Ламий.
(Гораций. «Наука поэзии», 340).
Сладострастно извивающиеся змееподобные ламии, которых влекли бесчестье и смерть и которым народная фантазия пририсовала лошадиные ноги и драконьи глаза, завлекали мужчин, с тем чтобы их пожирать. Гораций, Овидий и Лукиллий насмехались над этими химерическими чудовищами, но колдуньи веками не переставали призывать на помощь Бомбо, их покровительницу и зловещую
спутницу: «Приди, о тройственная Бомбо, адская Богиня, и земная, и небесная; богиня дорог и перекрестков! Полуночница, ненавидящая свет и все же приносящая нам свет, подруга и спутница Ночи!.. Ты блуждаешь среди теней и могил, тебя влекут протяжный собачий вой и запах пролитой крови. Ты жаждешь крови и несешь смертным ужас... О Горго! Мормо! Многоликая луна, пролей благосклонный луч на жертву, принесенную в твою честь!» (Ориген. «Philosophumena»).
Сагана, Каниди и их сообщницы, наподобие Улисса и Аэндорской волшебницы вопрошавшие мертвых, также носились во мраке, отыскивая детей, чтобы съесть несчастных. Из-за пронзительного свиста, который они издавали во время своих ночных путешествий, их прозвали «stryges» (Овидий).
Одно из обозначений вампира, созвучное со словом «strident» (резкий, пронзительный). — Прим. пер.
Они были скорее некрофагами, чем вампирами, поскольку принадлежали к миру живых, и без колебаний разрывали могилы в поисках нечестивой пищи и губительных талисманов, предвосхищавших средневековую Руку Славы.
Для того чтобы сражаться с их гибельными чарами и отгонять призраков и лемуров (души усопших), Рим содержал коллегии жрецов-психа-гогов, посвящавших себя служению Манам, Лар-вам и Теням. Здесь он повиновался общему закону древних, которые не только кормили мертвых, устраивали жертвенные возлияния и оставляли им оружие, мебель и посуду, но и принимали бесконечные меры предосторожности для того, чтобы избежать осквернения могил. Надежно укрытые, защищенные магическими формулами и заклинаниями, высеченными в камне, изваяниями львиных голов, сфинксов и сирен, места погребений должны были избежать разграбления и уберечься от злобы врагов. Осквернение могилы считалось гнусным преступлением и святотатством, и всякому, кто попытается его совершить, грозила смертная казнь, равно как и всему его потомству. Последних предавали мечу, или же их преследовал божественный гнев. В Египте, Ассирии и Финикии это высшее возмездие поручалось осуществлять диким зверям. У евреев Яхве поражал грабителей могил слепотой и безумием. Наконец, у христиан воры также, в свою очередь, лишались погребения и навеки утрачивали возможность возродиться к жизни.
Тем не менее честолюбивые, чем-то встревоженные или безрассудные люди пользовались услугами ведьм и некромантов, чья способность оживлять умерших была известна еще с гомеровских времен. Так, в «Фарсале» Лукана (VI, 520) сын Помпея обращается к фессалийке Эрихто, безобразно тощей и мертвенно-бледной. Эрихто нипочем порядок вещей, она приказывает богам и нарушает законы природы:
«Ей ничего не стоит совершить убийство, как только ей потребуется брызжущая из раны, еще дымящаяся кровь или понадобятся для жертвоприношений живая плоть и трепещущее сердце. Она разрывает утробу матери и выдирает из нее недоношенный плод, чтобы преподнести его своим богам на пылающем жертвеннике... Всякую смерть она оборачивает к своей выгоде: с побледневшей отроческой щеки она снимает нежный пушок расцветающей юности; у того, кто умер в зрелом возрасте, она похищает волосы. Она присутствует при кончине близких и, не испытывая жалости к тому, кто должен ей быть дороже всего на свете, бросается на умирающего и, притворяясь, будто дает ему последнее лобзание, отсекает ему голову; или же, приоткрыв ему рот и кусая мерзкими зубами уже холодный и прилипший к нёбу язык, нашептывает в поблекшие губы свои черные тайны, посылая их в преисподнюю...» А вот пример и самого настоящего вампиризма: Эрихто, в присутствии Секста Помпея, оживляет мертвое тело при помощи свежей крови и настоя трав: «Едва она закончила свою работу, кровь трупа внезапно согрелась и заструилась по жилам. Застывшая грудь вновь затрепетала; жизнь, вернувшись в забывшее о ней тело, смешалась со смертью...»
(с перевода Мармонтеля).
Значит, и Ламия, для иных — Афродита Ламия, и Эрихто были вампирами, которые, наподобие гуль, получали удовольствие от кровопролития и проникновения в могилы. Вера в особую власть, которую они имели над душами умерших, породила спектропатию: вампиризм является всего лишь одной из ее разновидностей. Эта мономания, которая, по словам Калмейля («О безумии» т.М), «обычно основана на зрительных и осязательных галлюцинациях, чаще всего происходящих во время сна и способных поразить нескольких человек, принадлежащих к одной семье или живущих в одной местности», в средневековой Европе приняла эндемический характер.
