Эдвард Араб-Оглы - В лабиринте пророчеств. Социальное прогнозирование и идеологическая борьба
В то время как буржуазные реформисты, всматриваясь в будущее, стараются разглядеть контуры какого-то иного «послекапиталистического общества», в действительности именно «…социализм теперь смотрит на нас через все окна современного капитализма, социализм вырисовывается непосредственно, практически, из каждой крупной меры, составляющей шаг вперед на базе этого новейшего капитализма».[59] Конечно, как предостерегал Ленин, это отнюдь не означает, что современный капитализм представляет собой наполовину или хотя бы на одну десятую социализм. Историческая близость такого государственно-монополистического капитализма к социализму — это довод в пользу насущности социалистической революции, а не в пользу терпимости по отношению к буржуазии, отмечал Ленин в своей работе «Государство и революция». Эти ленинские указания полностью сохраняют свою силу и по отношению к современным буржуазно-реформистским футурологическим концепциям.
Гордиев узел и дамоклов меч
— У нас, — сказала Алиса, с трудом переводя дух, — когда долго бежишь со всех ног, непременно попадешь в другое место.
— Какая отсталая страна! — воскликнула Королева. — Ну, а здесь, знаешь ли, приходится бежать со всех ног, чтобы только остаться на том же месте! Ну а если хочешь попасть в другое место, тогда нужно бежать, по крайней мере, вдвое быстрее!
— Ах нет, я никуда не хочу попасть!
Этот диалог, заимствованный из сказки Кэррола «Алиса в Зазеркалье», вполне мог бы быть предпослан в качестве эпиграфа к книге Олвина Тоффлера «Столкновение с будущим».[60] Выдающиеся произведения литературы, когда бы они ни были написаны, обладают непреходящей духовной ценностью, в частности, и потому, что из поколения в поколение не только воскрешают перед нами художественно запечатленное в них прошлое, но и вызывают новые злободневные ассоциации. Путешествие Гулливера в Лапуту, вероятно, даже во времена Свифта не воспринималось столь актуально, как сейчас, а Сэмюэля Батлера в наши дни цитируют несравненно чаще, чем при его жизни. Подобно этому и сказочная повесть Кэррола помогает понять книгу Тоффлера лучше, чем любой толковый или энциклопедический словарь. Ибо там, где стандартная логика здравого смысла отказывается воспринять и осмыслить стремительное и ошеломляющее вторжение будущего в нашу повседневную жизнь, на помощь приходит парадоксальная логика поучительной и для взрослых детской сказки.
В самом деле, разве мы ведем себя по отношению к невозобновимым естественным ресурсам планеты сколько-нибудь предусмотрительнее, чем Мартовский Заяц и сумасшедший Шляпочник во время безумного чаепития: как только очередная порция чая и печенья была съедена, они просто передвигались к следующей порции и не желали слушать ни о том, что будет, когда исчезнет последняя порция, ни о том, кто будет мыть посуду. И не заставляют ли нас рассуждения Тоффлера о «преждевременном наступлении будущего», которое воздействует на настоящее, вспомнить, что и в Зазеркалье следствия предшествовали во времени причине. Ошеломленные будущим, многие американцы сейчас оказываются в положении Королевского гонца, про которого рассказывали Алисе: «Он сейчас в тюрьме отбывает наказание, а суд начнется только в будущую среду. Ну а про преступление он еще и не думал!» Однако наиболее болезненным испытанием для десятков и сотен миллионов простых людей на Западе, несомненно, служит знаменитый «бег на месте», на который их обрекают ускоряющиеся темпы жизни в условиях научно-технической революции.
Экономически отставшие страны, находящиеся в орбите мировой капиталистической системы, прилагают лихорадочные усилия, чтобы нагнать передовые индустриальные державы. Их темпам роста производства в прошлом веке могли бы только позавидовать, но почти столь же быстро возрастает их население, увеличиваются ножницы цен в мировой торговле и т. д., так что в итоге контраст между бедностью и богатством в международном масштабе скорее усиливается, чем смягчается.
В развитых капиталистических странах из года в год растет производительность и интенсивность труда, растет зарплата, растут налоги, растут цены, потребности, стоимость жизни, и опять-таки до идеала обеспеченной жизни и уверенности в будущем многим миллионам семей столь же далеко, как и прежде.
Сотни тысяч и миллионы молодых людей устремляются в университеты в погоне за дипломами, призванными принести их обладателям прочное и солидное положение в обществе, а затем спустя несколько лет они обнаруживают, что все это ничуть не продвинуло их в социальной иерархии. Ведь далеко не каждая пешка может, как Алиса в Зазеркалье, стать королевой; для большинства из них, попавших в жизненный переплет, будущее выглядит как в сказке: чем дальше, тем страшнее.
Жертвой этой гонки со временем становятся и сами ученые. Пытаясь как-то совладать с нарастающей лавиной знаний, они максимально ограничивают объект своих исследований, предельно суживают круг своих научных интересов, но все равно не успевают следить за всей новой литературой, выходящей по их специальности, так что призыв «знать все больше и больше о все меньшем и меньшем» для массы специалистов превращается на практике в унылую констатацию «просто знать все меньше и меньше».
Возрастание темпов поступательного хода истории стало теперь уже очевидной истиной. Доказывать ее — все равно что ломиться в открытые двери, и ученые ныне состязаются лишь в том, как наиболее ярко и впечатляюще изобразить эту истину и преподнести ее общественности.
Одним из первых это попытался сделать швейцарский инженер и философ Г. Эйхельберг в книге «Человек и техника».
«Полагают, что возраст человечества равен примерно 800 000 лет. Представим себе движение человечества в виде марафонского бега на 60 километров, который, где-то начинаясь, идет по направлению к центру одного из наших городов, как к финишу. Большая часть 60-километрового расстояния пролегает по весьма трудному пути — через рощи и девственные леса, — мы об этом ничего не знаем, ибо только в самом конце, на 58—59-м километре бега, мы находим наряду с первым орудием пещерные рисунки как первые признаки культуры, и только на последнем километре пути появляется все больше признаков земледелия. За двести метров до финиша дорога, покрытая каменными плитами, ведет мимо римских укреплений. За сто метров наших бегунов обступают средневековые городские строения. До финиша остается еще пятьдесят метров, там стоит человек, умными и понимающими глазами следящий за бегом, — это Леонардо да Винчи. Осталось только десять метров! Они начинаются при свете факелов и скудном освещении масляных ламп. Но при броске на последних пяти метрах происходит ошеломляющее чудо: свет заливает ночную дорогу, повозки без тяглового скота мчатся мимо, машины шумят в воздухе, и пораженный бегун ослеплен светом прожекторов фото- и телекорреспондентов…»[61]
Ослеплен, но не утомлен и, не собираясь переводить дух, готов бежать дальше.
Еще более красноречивое сравнение предлагает Дж. Льюис Пауэлл, сопоставляющий 50 тысяч лет истории человечества (со времени появления кроманьонца) с 50 годами жизни одного человека. Если мы воспользуемся данным масштабом, то окажется, что всего лишь десять лет назад этот человек переселился из пещеры в первое, сделанное своими руками жилище; пять лет назад овладел грамотой; два с половиной года прошло с тех пор, как он познакомился с законами логики и механики; полгода назад он изобрел книгопечатание и узнал, что Земля, на которой он живет, — это шар, вращающийся вокруг Солнца; два месяца истекло с тех пор, как он построил паровую машину, а вскоре затем открыл электричество; три недели назад построил первый самолет, изобрел радио и задумался над теорией относительности; на прошлой неделе изобрел телевизор, атомный реактор и электронную вычислительную машину; три дня назад облетел вокруг Земли на космической ракете, а вчера уже впервые побывал на Луне.[62]
Теперь Тоффлер предлагает нам другой масштаб — измерить те же пятьдесят тысяч лет числом поколений, сменивших друг друга на Земле, приравняв каждое из них к шестидесяти двум годам средней продолжительности жизни человека в XX веке. (Не станем упрекать его в произвольности этого масштаба с точки зрения демографии, согласно которой интервал между поколениями колеблется около тридцати лет, а в далеком прошлом был, несомненно, короче: в конце концов, в данном случае речь идет об иллюстрации — не больше.) И в этой иллюстрации Тоффлера умещается 800 поколений, а «подавляющая масса всех материальных продуктов, которыми мы сегодня пользуемся в повседневной жизни, впервые появилась на протяжении последнего, 800-го поколения»; именно это поколение, по его выражению, «знаменует собой резкий разрыв со всем предшествующим опытом человечества».[63]
