Джошуа Фоер - Эйнштейн гуляет по Луне. Наука и искусство запоминания.
Не имея памяти, Е.Р, совершенно выпал из общего течения времени. У него нет общего потока сознания, лишь случайные капли, которые быстро испаряются. Если вы снимете часы с его руки — или, что еще более жестоко, переставите время, — он совершенно потеряется. Запертый в бесконечном настоящем, между прошлым, которого он не может вспомнить, и будущим, о котором не способен подумать, Е.Р. живет вялотекущей жизнью, совершенно свободный от забот. «Он все время счастлив. Очень счастлив. Думаю, это потому, что у него не бывает стрессов в жизни», — говорит его дочь Кэрол, живущая по соседству. Со своей хронической забывчивостью Е.Р. достиг состояния патологической нирваны, извращенной версии буддистского идеала жизни лишь в настоящем.
— Сколько вам лет? — спрашивает его Сквайр.
— Давайте прикинем, 59 или 60... Да уж, вы меня подловили, — произносит Е.Р., задумчиво приподнимая брови, будто он подсчитывает, а не гадает. — Моя память не так уж совершенна. Она довольно хорошая, просто иногда люди задают вопросы, которые мне не понятны. Уверен, и у вас так бывает.
— Бывает, — мягко соглашается Сквайр, хотя Е.Р. пропустил уже почти четверть века.
Если бы не было времени, не существовало бы необходимости в памяти. Но не будь памяти, существовало ли бы такое понятие, как время? Я не имею в виду время как его понимают, скажем, физики; четвертое измерение, независимая переменная, величина, которая сжимается, когда вы достигаете скорости света. Я имею в виду психологическое время, ритм, в котором мы проходим наш жизненный путь. Время как часть внутреннего мира. Наблюдая за мучительными попытками Е.Р, вспомнить собственный возраст, я мысленно вернулся в день знакомства с Эдом Куком на чемпионате Соединенных Штатов по запоминанию, когда он рассказывал о своих исследованиях в Парижском университете.
— Я пытаюсь расширить рамки своего субъективного времени, поэтому кажется, что я живу дольше, — с сигаретой в зубах бормотал Эд, стоя на тротуаре у главного здания Con Edison. — Вся фишка в том, чтобы избавиться от ощущения, которое часто бывает в конце года: “Не может быть, чтобы 12 месяцев так быстро пролетели!”»
— И как этого добиться? — спросил я.
— Нужно просто больше запоминать. Наполнять жизнь хронологическими вехами. Яснее сознавать течение времени.
Я сказал, что этот план напомнил мне одного из героев книги Джозефа Хеллера «Поправка-22» — пилота Данбэра, утверждавшего, что, раз время пролетает незаметно тогда, когда весело его проводишь, самый верный путь продлить жизнь — сделать ее как можно скучнее.
Эд пожал плечами.
— На самом деле все как раз наоборот. Чем больше в нашей жизни воспоминаний, тем медленнее течет время.
Наше субъективное восприятие времени очень важно. Все мы знаем, что дни могут тянуться как недели, а месяцы как годы. Верно и обратное: месяц или год могут пролететь так, что вы этого даже не заметите.
Воспоминания структурируют нашу жизнь. Событие X произошло перед долгожданным отпуском в Париже. Я участвовал в Y в первое лето после того, как научился водить. Событие Z случилось на неделе, когда я устроился на свою первую работу. Мы запоминаем события, мысленно размещая их во времени относительно других событий. Точно так же, как мы аккумулируем воспоминания о фактах в единой сетевой структуре, мы накапливаем жизненные опыты, помещая их в хронологическую сеть вместе с другими воспоминаниями. Чем плотнее эта сеть, тем насыщеннее и наше жизненное время.
Эту точку зрения отлично проиллюстрировал французский хронобиолог (он изучал взаимосвязи между временем и живыми организмами) Мишель Сифр, поставивший самый необычный в истории науки эксперимент над самим собой. В 1962 г. Сифр прожил два месяца в подземной пещере в полной изоляции, без часов, календаря и солнца. Укладываясь слать и принимая пищу лишь тогда, когда его организм требовал этого, он рассчитывал понять, как существование «вне времени» повлияет на естественные биоритмы человека.
Память Сифра резко ухудшилась. В мрачной темноте его дни сливались один с другим, превращаясь во всеобъемлющий сплошной сгусток времени. Поскольку было не с кем поговорить и нечем заняться, никакой новой информации в память не поступало. Не было хронологических меток, которыми экспериментатор мог бы отмерять течение времени. На определенной стадии он стал неспособен вспомнить, что происходило вчера. Изоляция превратила его в подобие Е.Р. Когда время начало размываться, у Сифра развилась амнезия. Очень скоро режим сна разрушился. В некоторые дни ученый мог бодрствовать 36 часов кряду, в другие же только восемь — и не мог отличить одно от другого. Когда команда поддержки наконец связалась с ним 14 сентября, в день предполагаемого окончания эксперимента, в дневнике Сифра стояла дата 20 августа. Он полагал, что прошел только месяц. Его ощущение времени сжалось почти в два раза.
Монотонность убивает время, новизна же позволяет ему раскрыться. Вы можете ежедневно делать зарядку, питаться здоровой пищей и прожить долгую жизнь, но ощутить ее лишь как короткую. Если вы проводите жизнь, сидя в крошечной комнатке и раздавая бумажки, один день обязательно перетечет в другой—ив конечном итоге исчезнет. Вот почему так важно менять устоявшиеся привычки, ездить в отпуск в экзотические места и получать так много нового опыта, как это только возможно, чтобы все это служило якорями для наших воспоминаний. Создание нового воспоминания растягивает психологическое время и удлиняет нашу жизнь.
В 1890 г. Уильям Джеймс первым написал в Principles Of Psychology о любопытных деформациях и сокращении психологического времени.
«В юности мы можем получить совершенно новый опыт, объективный или субъективный, в каждый час каждого дня. Восприятие еще ярко, способность удерживать ощущения еще сильна, и наши воспоминания о юности подобны воспоминаниям о насыщенном и увлекательном путешествии: многогранные, разнообразные и длительные, — писал он. — Но каждый следующий год превращает некоторые из этих опытов в отработанную до автоматизма рутину, которую мы едва замечаем, дни и недели сливаются в нашей памяти в бессодержательное целое, и годы становятся пустыми и безрадостными». Жизнь ускоряется, когда мы стареем, потому что с годами перестает быть такой запоминающейся. «Если помнить значит быть человеком, то помнить больше значит быть большим человеком», — сказал Эд.
Возможно, в стремлении Эда сделать жизнь максимально запоминающейся есть что-то питерпэновское, но из всех вещей, коллекционированием которых увлекаются люди, воспоминания не самая бесполезная. Есть в этом даже что-то подозрительно рациональное. Существует старая философская загадка, которую часто обсуждают на вводных занятиях по философии. В XIX в. медики задались вопросом: действительно ли анестетик, который они применяют, усыпляет пациентов, а не просто замораживает мышцы и стирает все воспоминания об операции? А если это и так, можно ли сказать, что доктора совершали ошибку? Если какой-либо опыт не сохранился в памяти, можно ли о нем — так же, как о пресловутом падении дерева в безлюдном лесу24, — сказать, что он действительно имел место? Сократ полагал, что неисследованная жизнь не стоит того, чтобы ее проживать. А стоит ли этого жизнь, которую не помнят?
Многое из того, что науке известно о памяти, было получено в результате исследований повреждения мозга, удивительным образом походившего на поражения мозга Е.Р. Принадлежал этот мозг страдавшему амнезией Генри Молейсону, который прожил большую часть жизни в доме престарелых в Коннектикуте и умер в 2008 г, В научной литературе Молейсон известен под инициалами Н.М. (Имена пациентов в медицинских трудах всегда сокращаются до инициалов, чтобы обеспечить анонимность. Имя Н.М. было раскрыто только после его смерти.) Ребенком Н.М. страдал от эпилепсии, начавшейся после неудачного падения с велосипеда в 9 лет. К 27 годам его сознание отключалось по нескольку раз в неделю, и молодой человек был неспособен к какой-либо деятельности. Нейрохирург Уильям Сковил решил попробовать облегчить состояние Н.М. при помощи экспериментальной операции, в ходе которой должна была быть удалена та часть мозга, которая предположительно вызывала проблемы.
В 1953 г., когда Н.М. в сознании — применялась анестезия кожи головы — лежал на операционном столе, Сковил просверлил пару отверстий над глазами пациента. Маленькой металлической ложечкой хирург приподнял переднюю часть мозга Н.М. и высосал металлической соломинкой большую часть гиппокампа наряду с большей частью срединной височной доли. Операция снизила частоту приступов Н.М., но у нее был трагический побочный эффект: вскоре стало ясно, что Н.М. также лишился памяти.
На протяжении следующих пяти десятилетий Н.М. был объектом бесчисленных экспериментов и стал самым изучаемым пациентом в истории науки о мозге. Учитывая жуткий исход операции, проведенной Сковилом, все предполагали, что возможности изучать подобное нарушение больше не представится.
