Иэн Сэнсом - Бумага. О самом хрупком и вечном материале
Четырежды премьер-министр Великобритании и несомненный библиоман — как-то, рассказывают, он опустошил книжную лавку, разом скупив весь наличествовавший в ней товар, — написал в 1890 году статью
“О книгах и способах их хранения”, в которой предложил решение проблемы, извечно встававшей перед собирателями книг. К вопросам книгохранения Гладстон подошел с не меньшим рвением и азартом, чем к ирландским делам или к спасению падших женщин.
“Представим себе комнату 28 на 10 футов с потолком на высоте 9 с небольшим футов, — писал он. — Вдоль посередине ее оставим проход шириной 4 фута. Все пространство стен в концах прохода пусть занимает окно или стеклянная дверь. С обеих сторон от него перпендикулярно стенам расположим по 28 тележек, колесиками или роликами установленных на специальных продольных направляющих, а на тележки поместим 56 стеллажей. Разделенные проходом, в высоту они пусть достигают самого потолка. Ширина каждого такого стеллажа — 12 дюймов, длина от стены до прохода — 3 фута, а промежуток между соседними — 2 дюйма. Стеллажи можно сдвигать и раздвигать, толкая вдоль направляющих”. По расчетам Гладстона, в оборудованной означенным манером комнате размерами с просторную гостиную можно было уместить около двадцати пяти тысяч томов домашней библиотеки. При этом, правда, там не оставалось бы места для дивана, журнального столика, торшера, широкоэкранного телевизора, милых вашему сердцу безделушек, ну и, разумеется, для вас самих. Уровнем выше личных книжных собраний собрания, так сказать, корпоративные, громадные хранилища всевозможных документов, свитков, фолиантов и тому подобного бумажного добра, а попросту — библиотеки. Могущественные властители, аристократы, церкви, правительства и множество прочих частных лиц, институций, ассоциаций и организаций, от ассирийских царей и египетских фараонов до отцов церкви, книжников-мусульман и филантропов с миллионными состояниями, столетие за столетием вносили свой вклад в сооружение дворцов, возводимых с одной-единственной целью — стать вместилищем книг. (Еще раньше более или менее тем же занялись боги: библиотекой Брахмы были Веды; Один хранил мед поэзии в золотом сосуде; в иудейской традиции Бог располагает свитками судеб, этакой библиотекой в одном томе, который он раскрывает в день Рош а-Шана и записывает, кому жить, а кому умереть, кого ожидает бедность, а кого богатство.) Собрав книги и поместив их в библиотеки, те же люди и институции разработали, во-первых, сложную систему каталогизации, которая позволяла бы классифицировать и изучать собранные сокровища, и, во-вторых, методы сбережения все пребывающих материальных носителей коллективной памяти, призванных сохранить их для следующих поколений.
Бесконечный процесс производства, собирания и систематизации печатной продукции стал, можно сказать, разновидностью безумия, мании, в чем-то подобной die Lesewut, жажде чтения, охватившей в XVIII веке Германию. Во многих случаях за проявлениями этой мании стояло религиозное или нравственно-просветительское рвение. С детства хорошо знакомые многим из нас Библиотеки Карнеги задумывались и строились как храмы знания — тут вам и строго-благородная, с клерикальным налетом архитектура, и святая троица в составе взрослой библиотеки, детской и читального зала, и библиотекари, отмеченные свыше благословением исключительного доступа к каталогам. И какие бы новшества и перемены — вроде внедрения электронных носителей и каталогов, положившего конец ящикам с каталожными карточками, или появления компьютеров на читательских столах — ни постигли библиотечное дело в последние десятилетия, суть библиотеки остается неизменной: она, как и прежде, служит хранилищем.
Книг издается все больше и больше — так много, что никто не в силах хотя бы приблизительно подсчитать, сколько именно. Числа называют разные: два названия в минуту, четыре тысячи в день, миллион в год, но кто бы ни оказался прав, мы по-прежнему обязаны — с помощью ли внешнего хранения, микрофильмируя или сканируя бумажные носители, — как-то справляться с неостановимым бумажным потоком. Так, даже новые, оборудованные по последнему слову науки и техники библиотеки, в 1990-х с большой помпой открытые в лондонском районе Тауэр-Хамлетс, сохранили первоначальную функцию хранилища книг, о чем говорит их название “Склады идей”.
На поверхности лежит и принципиально иное решение проблемы книгохранения. Проблемы все множащихся и множащихся бумажных изданий. Проблемы с тем, как и где хранить идеи. Ведь можно же просто взять и избавиться от бумажных завалов. Стереть их с лица земли. Уничтожать книги нетрудно, причем, как ни странно, весьма рьяно занимались этим сами писатели. (Среди авторов, которые сожгли свои книги либо же велели сделать это другим, Джерард Мэнли Хопкинс, Кафка, Фрейд и герой романа Элиаса Канетти “Ослепление” (Auto da Fé) Петер Кин.) Обычай или традиция жечь книги восходит к античности — по преданию, труды философа Протагора были прилюдно сожжены аж в V веке до нашей эры, — однако самое известное за всю историю сожжение книг произошло уже на памяти ныне живущих, 10 мая 1933 года, по благословению будущих архитекторов “окончательного решения еврейского вопроса”.
Сожжение книг в Германии организовала не нацистская верхушка страны, а студенческие и молодежные ассоциации при помощи библиотекарей, которым, впрочем, выбирать не приходилось. За несколько недель до события в газетах начали публиковать списки подлежащей сожжению литературы и сведения о том, где все будет происходить. Перед берлинским аутодафе согласился выступить Геббельс. И в назначенную ночь запылали костры — во Франкфурте, Мюнхене, Кёльне, Бонне, Дрездене, Гамбурге, Ганновере, Гейдельберге… Звучали песни и речи, а где-то к тому же разверзлись небеса (во Фрайбурге церемонию, как какое-нибудь церковное празднество, отменили из-за проливного дождя). На площадях жгли книги Фрейда, Кафки, Маркса, Ленина, Томаса Манна и Стефана Цвейга — мало кто из пишущих людей был бы против, чтобы его произведения оказались в такой компании. Эмигрант Бертольд Брехт написал об этом стихотворение “Сожжение книг”, которое заканчивается словами: “Я приказываю вам: «Сожгите меня!»”.
Это очень важный момент. Книги настолько прочно ассоциируются с их авторами, что от сожжения книги до сожжения человека остается всего один шаг. В трагедии Генриха Гейне “Алманзор” (Almansor, 1820–22), действие которой происходит в XVI веке в Испании, один из персонажей с отвращением смотрит на сожжение Корана и говорит при этом такие слова: “Das war ein Vorspiel nur, dort, wo man Bücher Verbrennt, verbrennt man auch am Ende Menschen”[20].
Куда ни глянь — в прошлое или будущее — Гейне был совершенно прав. Приблизительно в 200 году до нашей эры вместе с “Беседами и суждениями” Конфуция в Китае заживо сожгли несколько сотен его последователей. Мартина Лютера — правда, в виде чучела — сожгли на костре с его трудами. Салману Рушди чудом удалось избежать судьбы своих книг. Обязанности пожарного Гая Монтэга из романа Рэя Брэдбери
“451 градус по Фаренгейту” (Fahrenheit 451, 1953) заключаются в сожжении книг — власти полагают, что, предав казни книги, можно покончить с заключенными в них идеями. (В шекспировской “Буре” Калибан инструктирует соучастников по заговору против Просперо:
“…Первым делом книги. Он без них / Такой же пень, как я. И ни единый / Ему тогда не подчинится дух. Они его нутряно ненавидят — / Как я. Сожги лишь книги — и шабаш”[21].) Разумеется, результат оказывается прямо противоположным: от пламени горящих книг только сильнее разгорается пламя идей. Парадоксальным образом только сожжение книг и напоминает нам о том, что сами по себе книги не так уж и важны.
Книги не стоят бумаги, на которой напечатаны. Потому что стоят они гораздо большего.
Глава 5
Фасад преисподней
Следовало бы произвести описательный анализ банкнот. Получилась бы книга, и безграничная сила ее сатиры могла бы сравниться лишь с силой ее объективности. Ибо нигде более, чем в таких документах, капитализм не обнаруживал бы своей наивности, храня при этом священную серьезность. Игра невинных младенцев с цифрами, богини, которые держат скрижали с законом, здоровенные герои, возвращающие меч в ножны при виде денежных единиц, — все это самостоятельный мир — фасад преисподней[22].
Вальтер Беньямин “Улица с односторонним движением” (Einbahnstraße, 1928)С машиной управлялись два человека — один работал на загрузке, другой на выгрузке. В действие ее приводил небольшой мотор, а собой она представляла резервуар около трех футов в ширину, четырех в глубину и девяти в длину, разделенный на два отсека. Первый наполняли раствором хозяйственного мыла и отбеливателя, второй — водой для отполаскивания. Оба отсека были снабжены парой латунных валов, между которыми проходила закольцованная лента, которая тянулась дальше к стальному валу, нагреваемому газом. Остроумное устройство было сконструировано в 1911 году, а первый его экземпляр в 1912 году установили в Казначействе Соединенных Штатов. Это была в буквальном смысле машина для отмывания денег.
