Мартин Гилберт - Первая мировая война
Но и дипломатия, и колебания отдельных лиц не в силах были сдержать стремительное движение к катастрофе. 31 июля Жюль Камбон, французский посол в Берлине, и барон Эжен Бейанс, бельгийский государственный министр, призвали своего американского коллегу, Джеймса У. Джерарда, предпринять какие-то шаги для предотвращения войны. Джерард не получил пока никаких инструкций из Вашингтона, но он немедленно написал Бетман-Гольвегу: «Ваше превосходительство, чем моя страна может помочь? Могу ли я как-то остановить эту ужасную войну? Я уверен, что президент США одобрит любые мои действия, направленные на сохранение мира». Ответа Джерард не получил.
Тем временем во Франции мобилизация вызвала волну энтузиазма. Десять лет Социалистическая партия призывала пролетариев всех стран к солидарности. Лидер социалистов Жан Жорес и главная газета партии Humanité стремились создать антивоенную коалицию французских и австрийских социалистов. Напрасно Жорес апеллировал к единству интересов рабочего класса Европы и от лица рабочих требовал остановить все приготовления к войне и отменить мобилизацию. 31 июля, когда патриотическая лихорадка охватила все общество, он был убит фанатиком-националистом.
Жорес был не единственным, кто видел опасность милитаризма. 31 июля в Берлине один из ведущих немецких промышленников, Вальтер Ратенау, выступил в газете Berliner Tageblatt с критикой безоглядной поддержки, которую Германия оказывала Австрии. «Без этой поддержки, – писал он, – Австрия, возможно, не решилась бы на этот шаг». По его мнению, вопрос об участии австрийских властей в расследовании заговора в Сербии не должен был стать «причиной международной войны». Ратенау был убит семь лет спустя, но после окончания войны эта статья навлекла на него обвинения в предательстве, хотя Ратенау, когда война все же началась, отдал ей весь свой опыт промышленника и всю свою энергию.
Те немцы, которые считали, что победоносная война с Россией откроет для страны новые перспективы, столкнулись с серьезной проблемой. Если Франция соберет все силы и объявит Германии войну, пока немецкая армия будет наступать на Востоке, на Западе Германию может ждать сокрушительный удар, а возможно, и поражение. Чтобы предотвратить такое развитие событий, уже давно был разработан план, подробности которого знал каждый немецкий генерал, – сначала стремительно разгромить Францию, а затем всей мощью обрушиться на Россию. Этот план был детищем Альфреда фон Шлиффена, с 1891 по 1905 г. начальника немецкого Генерального штаба: двенадцать лет, потраченные на его усовершенствование, должны были гарантировать успех.
План Шлиффена, завершенный в 1905 г., предполагал немецкое наступление через Бельгию и Голландию на север Франции в обход укрепленной французской границы и удар по Парижу в результате стремительного броска с севера. Даже после отставки Шлиффен продолжал дорабатывать свой план: последние изменения он внес в декабре 1912 г., незадолго до смерти. Его преемник на посту начальника Генерального штаба, генерал Мольтке, сократил маршрут наступления, исключив Голландию (в 1940 г. Гитлер восстановил этот этап), но по мере того как война с Россией становилась неотвратимой, появился модифицированный план Шлиффена, позволявший избежать войны на два фронта и одержать двойную победу.
На захват Парижа и разгром Франции отводилось шесть недель. Затем Германия могла начать войну против России. Это были скрупулезные, точные и успокаивающие расчеты. 31 июля Британия потребовала от Франции и Германии ответа на вопрос, намерены ли они уважать нейтралитет Бельгии, гарантом которого выступала Британия. Франция пообещала, Германия ничего не ответила.
Лихорадочная деятельность охватила все европейские столицы. «Весь австрийский персонал, годный к военной службе, сразу же уехал, – вспоминала события 1 августа в Константинополе Бетти Канлифф-Оуэн, муж которой был там британским военным атташе. – Я особенно жалела маркизу Паллавичини (супругу посла). Она была англичанкой, и ее сердце, наверное, разрывалось. Оба ее сына служили в австрийской армии. Она немедленно отправилась в Вену, желая увидеться с ними, пока они не уехали на фронт». В тот день первый секретарь немецкого посольства граф Краниц заметил в разговоре с мужем Бетти Канлифф-Оуэн: «Друг мой, долгие годы главными проблемами Британии были ирландский вопрос и женское равноправие – какой смысл переживать из-за ссор других народов? Сначала нужно навести порядок в собственном доме».
В Мюнхене на многолюдном митинге, состоявшемся 1 августа на Одеонплац, восторженная толпа приветствовала новости о надвигающейся войне громкими криками. Среди фотографий участников митинга, запечатленных в момент всеобщего ликования, есть снимок австрийца Адольфа Гитлера, который в то время едва сводил концы с концами, продавая свои акварели. Французский художник Поль Маз в тот же день в Париже слышал доносившиеся отовсюду крики: «На Берлин!» На площади Конкорд он наблюдал, как французская кавалерия «очень красиво» проезжала по площади – офицеры были в белых перчатках, а «стук копыт смешивался с криками толпы, бросавшей военным цветы». Весь день солдаты маршировали через Париж к железнодорожным вокзалам. «Когда проезжала артиллерия, пушки украшали цветами, и женщины вскакивали на передки орудий, чтобы поцеловать солдат». В тот день глава русской военной миссии в Париже граф Игнатьев телеграфировал в Санкт-Петербург, что французское Военное министерство «всерьез предлагает, чтобы Россия вторглась в Германию и начала наступление на Берлин». Подобная просьба, заметил генерал Головин, «была равносильна предложению России совершить самоубийство в полном смысле этого слова».
В тот день царь отправил кайзеру еще один призыв, пытаясь не допустить войны между Россией и Германией. «Наша давняя крепкая дружба должна, с Божьею помощью, предотвратить кровавую бойню», – телеграфировал он. Однако кайзер, который поощрял Австрию, тем самым способствуя развитию кризиса, теперь был намерен выполнить данное австрийцам обещание, если они подвергнутся нападению со стороны России. В пять часов пополудни он отдал приказ о мобилизации. Затем, через несколько минут, в надежде избежать широкомасштабной войны кайзер ухватился за соломинку – телеграмму из Лондона от Лихновски, в которой тот предполагал, что Британия, возможно, предпочтет сохранить нейтралитет и гарантирует невмешательство Франции в русско-немецкую войну, если Германия не атакует Францию. «Теперь мы можем начать войну только с Россией. Мы просто отправим всю нашу армию на Восток!» – с торжеством заявил кайзер начальнику Генерального штаба Гельмуту фон Мольтке.
Мольтке тут же возразил, что в план нападения на Францию невозможно внести какие-либо изменения – он уже приведен в действие. Немецкая дивизия, двигавшаяся на запад от Трира, вот-вот должна была захватить железные дороги Люксембурга – это была часть плана Шлиффена и важный этап в подготовке к войне на Востоке, чтобы избежать действий на два фронта. Ему не удалось убедить кайзера, и тот отправил в Трир телеграмму, чтобы остановить войска. Но к одиннадцати часам он передумал и сказал Мольтке, что гарантии нейтралитета Британии и Франции, на которые он надеялся, иллюзорны, и операцию на Западе необходимо довести до конца. Войскам в Трире было приказано двигаться дальше.
«Триста миллионов человек сегодня оказались во власти страха и слепой судьбы, – писала 1 августа лондонская вечерняя газета и далее вопрошала: – Неужели никто не сможет снять это заклятие, неужели ни один луч света не упадет на эту холодную и мрачную сцену?» Не читавший газету король Георг V, кузен и русского царя, и немецкого кайзера, в тот же день телеграфировал Николаю II: «Мне остается только предположить, что это безвыходное положение возникло в результате недоразумения. Я всеми силами стараюсь не упустить ни одной возможности предотвратить страшное бедствие, угрожающее ныне всему миру».
Георг V просил царя, чтобы тот «оставил открытым путь для переговоров и сохранения мира». Сэр Эдвард Грей надеялся, что королевская инициатива способна оказать определенное воздействие. «Если удастся выиграть время, прежде чем великие державы развяжут войну, – телеграфировал он британскому послу в Берлине, – возможно, удастся сохранить мир». Телеграмма Грея в Берлин и телеграмма Георга V в Санкт-Петербург достигли адресатов вечером 1 августа. Но они, как и телеграмма царя кайзеру, пришли слишком поздно. В тот вечер посол Германии в России граф Пурталес явился к русскому министру иностранных дел Сазонову и вручил ноту с объявлением войны.
«Вы совершаете преступное дело, – сказал Сазонов послу. – Проклятие народов падет на вас». – «Мы защищаем нашу честь!» – ответил посол. «Ваша честь не была затронута, – возразил Сазонов. – Вы могли одним словом предотвратить войну, но вы не желаете этого». Немецкий посол заплакал, и министр иностранных дел проводил его до дверей кабинета.
