Фридрих Лист - Национальная система политической экономии
Так обошлась Елизавета с теми купцами, которые ссужали ее отца и столь многих королей Англии своими кораблями для их сражений, за которыми ухаживали все монархи Европы, которые в течение нескольких веков относились к королям Дании и Швеции, как к своим вассалам, возводя их на трон и низлагая по своему желанию, колонизировали все страны по юго-восточному берегу Балтийского моря, насадили там цивилизацию и освободили все моря от пиратов, которые еще незадолго перед тем с мечом в руках принудили одного из королей Англии признать их привилегии, которым не однажды английские короли отдавали в залог под займы свою корону и которые однажды свое бесчеловечие и дерзость по отношению к Англии довели до того, что умертвили сто английских рыбаков, осмелившихся приблизиться к их рыбным промыслам. Хотя ганзейцы имели достаточно еще сил, чтобы отомстить английской королеве, но прежнее мужество, замечательный дух предприимчивости, сила, воспитанная свободой и общей деятельностью, уже исчезли. Они все более и более слабели, пока наконец их союз не был разрушен формально в 1630 году, после чего они начали выпрашивать при всех дворах Европы привилегий для ввозной торговли, но должны были удалиться отовсюду с позором.
Различные внешние причины, помимо внутренних, о которых мы будем говорить позднее, вызвали их падение. Дания и Швеция, желая отомстить за ту зависимость, в которой так долго держал их Ганзейский союз, создавали всевозможные препятствия торговле ганзейцев. Русские цари предоставили привилегии одной английской компании. Орден рыцарей, их вековых союзников и как бы воспитанников, отпал от них и разорвал связь с ними. Голландцы и англичане вытеснили их со всех рынков и заняли их место при всех дворах. Наконец, и открытие пути через мыс Доброй Надежды в Индию оказало невыгодное влияние на них.
Они, во дни могущества и счастья почти не обращавшие внимания на их связь с немецкой империей, теперь, в бедственное время, обратились к немецкому рейхстагу с предложением такого рода: ежегодный отпуск сукна из Англии достигает 200 тыс. кусков, из которых значительная часть идет в Германию, поэтому единственным средством возвратить им в Англии прежние привилегии является воспрещение ввоза в Германию английского сукна. По уверению Андерсона, решение рейхстага должно было последовать действительно в этом смысле или даже состоялось; но тот же писатель уверяет, что Гильпен, бывший английским посланником при германском рейхстаге, сумел помешать приведению в исполнение этого постановления.
Сто пятьдесят лет спустя после формального распада Ганзейского союза в ганзейских городах исчезла даже самая память об их прежнем величии. Юстус Мозер в одном из своих сочинений уверяет, что, когда он, приезжая в ганзейские города, рассказывал тамошним купцам о могуществе и величии их предков, то ему почти не верили. Гамбург — в былое время гроза пиратов всех морей и славный во всем христианском мире по тем заслугам, которые он оказал при преследовании морских разбойников, — пал так низко, что принужден был ежегодной данью выкупать безопасность для себя и своих кораблей. Ибо, когда морской скипетр перешел в руки голландцев, другая политика была принята по отношению к морскому разбойничеству. Во времена морского господства ганзейцев на пиратов смотрели как на врагов и преследовали их всюду. Голландцы, напротив, видели в берберийских пиратах полезных союзников, благодаря которым, к их выгоде, торговля других стран и во время мира была затруднена. Приводя по одному поводу замечание Де-Витта, касающееся этой политики, Андерсон, со своей стороны, делает следующее лаконичное замечание: «Ffas est et ab holte doceri»29 — совет, который, несмотря на его лаконизм, так хорошо был понят и усвоен его соотечественниками, что англичане, к стыду христианской эпохи, до последнего времени терпели постыднейший промысел морского разбоя на северном африканском берегу, пока французы не оказали услуги цивилизации, истребив его окончательно.
Торговля ганзейских городов не была национальной; она не была основана на равновесии и совершенном развитии внутренних производительных сил и не имела опоры в достаточно развившемся политическом могуществе. Основание, соединявшее отдельных членов конфедерации в одно целое, было слишком слабо, стремление к частным преимуществам и частным выгодам (или, как выразился бы швейцарец или американец, дух кантона, дух отдельного государства) было господствующим и не давало места союзному патриотизму, который один только и мог дать перевес общему интересу конфедерации над частными интересами отдельных городов. Этим объясняется зависть и нередко даже измена; так Кельн пользовался для своих личных выгод враждебным отношением Англии к союзу; так Гамбург старался извлечь выгоды из спора Дании и Любека.
Ганзейские города основывали свою торговлю не на производстве и потреблении, не на земледелии и промышленности той страны, которая была отечеством купцов. Они не заботились поддерживать земледелие в своем отечестве, между тем земледелие чужих стран вследствие их торговли значительно возвысилось; они находили более удобным покупать фабричные произведения в Бельгии, нежели основывать фабрики в своей собственной стране; они оказали влияние на развитие земледелия в Польше, овцеводства в Англии, железного производства в Швеции и фабрик в Бельгии. Они целые века делали то, что теоретики нашего времени советуют делать нациям: они покупали товары там, где их можно было купить дешевле всего. Но когда страны, в которых они покупали, и те, в которых они продавали, закрыли для них свои рынки, оказалось, что их собственное земледелие и собственная фабрично-заводская промышленность не сделали настолько значительных успехов, чтобы их огромные капиталы могли найти здесь применение; эти капиталы перешли в Голландию и Англию и увеличили промышленность, богатство и могущество их врагов. Разительное доказательство того, что частная промышленность, предоставленная самой себе, не всегда обеспечивает стране благосостояние и могущество.
Преследуя исключительно материальные цели, ганзейские города совершенно пренебрегли своими политическими интересами. Во время своего могущества они, казалось, вовсе не имели связи с немецким государством. Этим недальновидным, самолюбивым и надменным гражданам льстило то, что за ними ухаживают князья, короли и императоры и что они разыгрывают роль господ на море. А как легко было бы им во время их морского могущества вместе с нижненемецкими городскими союзами образовать сильную нижнюю палату, создать противовес немецкой аристократии, достигнуть национального объединения при посредстве императорской власти, объединить под одним национальным знаменем все берега от Дюнкиркена до Риги и этим способом добиться и поддержать верховенство германской нации в промышленности, торговле и морском могуществе. Напротив, аристократия делала все, чтобы довести до конца их унижение. Внутренние города мало-помалу подпали совершенно под власть князей, а у городов приморских слабела их взаимная связь.
Всех этих ошибок избежала Англия. Там мореходство и внешняя торговля находили прочную опору в земледелии и промышленности страны; там развивались внутренние сношения в правильном соответствии с внешними и индивидуальная свобода не наносила ущерба национальному единству и национальному могуществу; там в солидарности и в единении счастливо уживались интересы короны, аристократии и народа.
Если принять во внимание эти исторические явления, то неужели возможно будет утверждать, что англичане в состоянии были так широко развить свою фабрично-заводскую промышленность или овладеть безмерно широкой торговлей и приобрести такое преобладание в морском могуществе помимо той политики, которую они преследовали? Нет, убеждение, что англичане достигли современного торгового могущества не посредством своей торговой политики, а помимо ее, кажется нам одним из величайших заблуждений нашего столетия. Если бы англичане весь порядок вещей предоставляли самому себе, последовали бы принципу laissez passez, как рекомендует господствующая школа, купцы Штальгофа до сих пор действовали бы в Лондоне, бельгийцы до сих пор занимались бы производством сукна для Англии; Англия до сих пор была бы пастбищем для ганзейских овец, как Португалия вследствие хитрости лукавого дипломата сделалась английским виноградником и оставалась такой до последнего времени. Более чем вероятно, что Англия без своей торговой политики никогда бы не достигла той степени гражданской свободы, какой она пользуется в настоящее время, так как эта свобода — дочь промышленности и богатства.
После таких исторических соображений нельзя не удивляться, что Адам Смит не дал себе труда проследить промышленную и коммерческую борьбу Ганзы с Англией с начала ее возникновения до конца. Некоторые, однако, места его книги достаточно доказывают, что причины упадка Ганзы и следствия его не были ему известны.
