Андрей Фурсов - Колокола истории
Вообще любовь, части западных левых интеллектуалов к массовикам-затейникам широкомасштабного террора из незападного мира напоминает мне желание дам высшего петербургского света отдаться мужику Распутину или совокупиться с догом (была такая высшесветская мода накануне революции). Эта любовь может быть объяснена на основе комбинации изучения побочных эффектов сытости и социального разложения (соцбуржуазия, бесспорно, есть разлагающаяся, загнивающая буржуазия отсюда и сбои в системе социального иммунитета) с фрейдистскими подходами. Российская революционная интеллигенция в конце XIX начале XX в. тоже «совокупилась» с мужиком, а то и с «псами» шариковыми, которых сама же кормила и обожала, которых пела. Потом пришлось плясать не по своей воле и под чужую дудку. За псами пришли еще менее развитые социобиологические существа во главе с Тараканищем. Результат известен, он противоположен концу истории Распутина. Но это к слову.
Мы должны перестать смотреть на историю революционным, либерально-марксистским, просвещенчески-прогрессистским взглядом взглядом, по сути дела, капиталоцентричным. Ведь возможно и правомерно взглянуть и иначе: на Современность с позиций Старого Порядка. Де Сад и Гойя взглянули и испугались, так что со страха чуть не сошли с ума. Или даже сошли с него. Но мы с ума не сойдём. Мы пойдём другим путём — правильным. Мы — русские европейцы — не из пугливых.
LXVIIIТак ли уж обоснован взгляд с позиций XX или XIX вв. на Старый Порядок как взгляд сверху вниз, характерный и для либералов, и для марксистов, и даже для многих консерваторов? Есть ли иные точки зрения? Конечно, есть. Вот что писал А. Герар, известный американский историк, специалист по Франции: «Если мы сравним Францию середины XIX в. с Францией середины XVIII в., то не сможем подавить чувства утраты, потери. Вроде бы так не должно быть: материальный прогресс очевиден; знание и комфорт получили более широкое распространение, чем когда-либо прежде; открылись такие источники поэзии, которые долго находились за семью печатями; наука получила огромное значение. Однако, несмотря на все это, мы видим вульгаризацию, упрощение, реварваризацию. Мы не хотим идеализировать Старый Порядок, но в своих лучших проявлениях он предложил сочетание изящества и серьезности, ума и щедрости, бодрую и активную веру в человеческую природу, в разум, в прогресс, которую мы не находим в духовно усохших элитах следующего века. Мудрость предрассудка, святость не знающей ограничений мысли, красота притворства, поклонение материальному богатству, легитимность силы все эти идеи устарели для «философов» уже задолго до 1789 г.; и сама знать быстро усваивала «философию». В той реальности, которую Леон Доде не совсем удачно назвал «глупым XIX в.», всякая глупая и грубая оплошность получала новую жизнь, новый стимул, не становясь менее глупой и грубой от того, что обрела романтический ореол или псевдонаучный ригоризм. Этот регресс правящих классов хорошо виден не только во Франции, но и во всей Европе: Екатерина II, Фридрих II и даже Иосиф II были несравненно более просвещенными, чем их наследники; Испания, Португалия и Неаполь демонстрируют то же».[53]
Кто-то скажет: ясное дело, Герар консерватор, а то и реакционер, тем более что считает причиной регресса XIX в. Великую французскую революцию (называя ее, кстати, реакционным явлением). Здесь Герара можно упрекнуть, но не за то, что он увидел упадок в XIX в., а за то, что выдвинул в качестве причины французскую революцию. Последняя сама была, прежде всего, следствием ряда процессов и тенденций, которые, по логике Герара, следует назвать упадочными. Эти тенденции вытекали из логики развития, саморазвертывания Старого Порядка,[54] что не делало, однако, революцию автоматически неизбежной. Но здесь я не стану ни спорить с Гераром, не упрекать его, а переведу проблему в другую плоскость: а почему, собственно, мы должны в принципе принимать упреки типа: «Это реакционер (и потому это плохо и, предполагается, ошибочно)»? Что, революционеры лучше реакционеров, а революция лучше реакции? Почему возможен аргумент: «А-а, реакционер, все ясно». Аналогичным образом возможно: «А-а, революционер, все ясно». Т. е. спорить не о чем. Почему революция это абсолютно лучшее? Материальная и духовная история тех стран, где происходили революции, этого не подтверждает.
В целом революции суть лишь нормальные не хорошие и не плохие явления для определенного потока исторического развития и для определенной эпохи мирового развития. Не менее нормальные, чем контрреволюция и реакция, которые тоже не плохи и не хороши (к тому же всегда остаются вопросы: для кого; в какой степени; в какой перспективе). Но дело в данном контексте не в этом, а в том, что Герар увидел упадок, регресс и деградацию (или, по крайней мере, их элементы) там, где обычно видят только всепобеждающий прогресс, «эпоху оптимизма».
Герар не одинок в своей оценке. Уже упоминавшийся Х.Зедльмайер тоже, как и американский историк, пишет об утрате, которая произошла на рубеже XVIII
XIX вв., об утрате середины, равновесия, что нашло отражение в развитии (упадке упадок и регресс суть такие же равноправные формы развития, как прогресс) общества, культуры, искусства, литературы. «Вырождение» так назвал М.Нордау свою книгу о культурно-психологической ситуации в Европе, в европейском искусстве последней четверти XIX в. Много десятилетий спустя к аналогичным мыслям в книге «Против искусства и художников» пришел Ж. Гимпель. Можно было бы привести длинный ряд имен и книг, в которых речь идет именно об «объективном упадке» (П.Шоню) Европы Х1ХХХ вв., т. е. современной эпохи, эпохи капитализма, однако это увело бы нас далеко от темы. Ограничусь констатацией того, что в подобной (decline and fall) точке зрения нет ничего необычного и алогичного, напротив, она и логична, и исторична.
Нет и не может быть единой всеохватывающей формы развития, скажем прогресса. Он всегда осуществляется за чей-то счет; следовательно, рядом с ним, как смерть подле рыцаря на картине Дюрера, должен быть регресс, упрощение, упадок (каких-то групп, идей, форм). И чем больше и ярче прогресс, тем больше и темнее должна быть его оборотная сторона. Вся история и XIX («жюльверновского»), и XX вв. служит подтверждением этой мысли. Не случайно XIX в. стал Днем Современности, а XX Ночью. И это притом, что прогресс в тех измерениях, о которых писал Герар, налицо не только между XIX и XVIII вв., но и в еще большей степени между XX и XIX вв. Но и регресс, показатели которого привел Герар, совершенно очевиден в сравнении не только между XIX и XVIII вв., но и XX и XIX вв.
Если взглянуть на более длительный исторический период, то аналогичные соотношения фиксируются, например, в античной истории. Римская империя эпохи Антонинов (96192 гг. н. э.) переживала экономический расцвет; с материально-вещественной точки зрения это было лучшее время в истории римского народа, его акте, нечто вроде Х1ХХХ вв. в истории Капиталистической Системы. Но эта эпоха материального прогресса вовсе не была пиком в развитии ни римской культуры, ни Античной цивилизации. То же с Древней Грецией. Пик материального, технико-экономического развития это эпоха эллинизма III начало П. в. до н. э., но именно этот период характеризуют как эпоху упадка античного общества, противопоставляя V началу IV в. до н. э.
Расцвета чего спрошу я? Упадка чего?
Думаю, здесь совершается логическая ошибка расцвет цивилизации отождествляется с формационным расцветом и результате получается, что (грубо говоря) после Перикла в античном мире наступает упадок. Напротив, наступила эпоха относительно массового благосостояния, массового общества. По-видимому, такое несовпадение — закономерность в развитии социальных систем: пик (плато) экономического развития и благосостояния, сытость, не способствуют развитию культуры и (в меньшей степени) мысли, оно имеет место либо до, либо после указанного плато (в последнем случае это всегда декаданс, эстетизация, «утрата середины» и утрате цельности). Капитализм подтверждает это правило, в нем и при нем оно проявляется со всей очевидностью, нагляднее, чем в других случаях. Причина — индустриальный характер производства в период экономического, материально-вещественного расцвета и качественные изменения в быту, в структурах повседневности XIX–XX вв., позволяющие резко внешне отделить эту эпоху от предшествующей. Показательно, что именно с XIX–XX вв. связывают расцвет капитализма, хотя «великий культурный взрыв» к этому времени окончился и становился прошлым, уходя в таких людях, как Гёте, Гегель, Бетховен, Пушкин. Это не значит, что XIX в. не дал достижений культуры и мысли. Речь о другом: эпоха гигантов, эпоха расцвета великой культуры окончилась. По логике выделения периодов расцвета и упадка, применяемой к древности, в «капиталистическую эпоху именно XVI–XVIII вв. должны быть признаны в качестве расцвета, за которым последовал упадок. Напротив, если к древности применить логику членения капитализма, то именно эпохи эллинизма в Греции и Антонинов в Риме должны занять место расцвета. Одна логика опровергает, исключает другую. В каждом случае под «расцветом» имеются в виду, разные вещи, и происходит логическая ошибка и подмена: для Античности расцвет измеряется культурой (и в ней), для капитализма — материально-техническими, технико-экономическими факторами. И в обоих случаях смешивается цивилизационное и формационное. В реальности же перед нами одновременно две линии, две разные плоскости, принципиально не совпадающие. Поэтому Герар и прав, и не прав. На самом деле мы одновременно сталкиваемся с векторами и тенденциями — равноправными — прогресса и регреcca, подъема и упадка, только вот привыкли мы видеть лишь одну линию, восходящую и светлую, и с ее позиций читать историю Современности. Историю темной стороны Современности еще предстоит изучать и писать, в результате мы получим более сложную и правдивую картину развития Европы и мира за последние 200 (300, 400) лет, получим более полное представление о капиталистической реальности XIX–XX вв., которая была взлетом, горними высями формационного развития Европы и одновременно упадком, зияющими высотами развития цивилизационного. Одно и то же явление может быть социально-экономическим прогрессом и цивилиэационной реварваризацией.
