Юрий Мухин - Чужие и свои. Русская власть от Екатерины II до Сталина
Становясь удельными крестьянами, татары в числе прочих обязанностей обязаны были иметь и свою собственную татарскую администрацию, от чего они в своем бунте тоже отказывались. И вот Стогов, ночью тайно встретившись с главарями бунта, сначала их запугал, заставив этим согласиться с прекращением бунта, а затем потребовал от вожаков (неформальных лидеров татар) стать старшинами и прочими местными начальниками уже в вотчине царя.
Вожаки татар смирились и согласились прекратить бунт, но и этим вожакам тоже нужно было «сохранить лицо» перед собою и обществом. И они выставили условием прекращения бунта, чтобы Стогов их силой заставил занять эти начальственные должности, а для этого побил. Иначе бунтующий народ их не поймет, и они будут как бы предателями. Стогов рассказывает: «Татар собралось очень много. Я, будто случайно, взял из толпы согласившихся со мною ночью, назначил им должности. Первый — старшина — отказался повиноваться. Я крикнул: “Фухтеля!” Два жандарма обнаженными саблями весьма неосторожно ударили раз пять, упал на колени побитый; следующим по два фухтеля, покорились и говорили толпе со слезами в свое оправдание». И так — имитацией наказанием фухтелями (ударами саблями плашмя) — назначил всю администрацию. Почему он и докладывал в Петербург, что усмирял бунты фарсом.
А ведь по практике тех лет начальники, боящиеся народа и не желающие с народом говорить, для подавления бунта очень часто расстреливали толпу бунтующих, чтобы другим было неповадно, — не могли иначе справиться с народом. Ну а потом толпами отправляли уцелевших крестьян в Сибирь. А Стогов практически имитировал наказание, реально спасая крестьян от тяжелой участи бунтовщиков. И народ понимал, что этот «чекист» не свою власть им показывает, а пытается разрешить конфликт самым легким для крестьян способом — фактически защищает их. Отсюда и появилось желание народа как-то отблагодарить его.
Уборка Стогову урожая — это пример отношения простого народа к этому николаевскому чекисту. А вот пример отношения к этому чекисту тех взяточников, с которыми он боролся.
На описываемый в этом примере момент Стогов уже давным-давно не был жандармом и служил начальником канцелярии губернатора в Киеве: «Чрез 10 лет я был в Симбирске, имел дело совершить три купчие в гражданской палате. Совершили в один день и в какой — в субботу! Представьте мое положение, я скажу хотя невероятную правду, есть свидетели, но мне никто не поверит: 1848 года в 30-й день ноября, в день Андрея Первозванного, я вынул 500 руб., чтобы благодарить секретаря и надсмотрщика крепостных дел. Эти господа руки назад и сказали: “Извините, ваши деньги прожгут наши карманы и принесут несчастье нашим детям; вы были нашим отцом, за вами жили как у Христа за пазухой; извините, полковник, не обижайте нас, мы ваших денег взять не можем!”. Представьте — и не взяли!!!»
Почему?
А Стогов, в отличие от нынешних дегенератов в силовых структурах, судах и прокуратуре России, стремящихся посадить как можно больше людей и этим отчитаться в полезности своей работы, за 4 года своей службы не посадил ни одного человека! А как же он боролся с преступниками?
Да вот так: узнает, что кто-то гребет деньги у ближнего «и бога не боится», и «сейчас записку: свидетельствуя совершенное почтение и проч., имею честь просить пожаловать для личных объяснений. В зале всегда есть просители или знакомые. Приходит виновный, я самым ласковым образом говорю, что затрудняюсь в одном деле и обращаюсь к его опытности; прошу его совета и приглашаю в кабинет, двери на замок и там уж объяснение, от которого сойдет с головы три мыла! Видя трусость и раскаяние, обещание немедля возвратить деньги и клятва более так не делать, — выходя из кабинета, я вежливо благодарю его за умный и опытный совет — далее кабинета не шло. Не помню случая, чтобы были рецидивисты. Цель достигалась без оскорбления».
Точно так же — тайно — и даже с угрозой для собственной жизни боролся с картежниками, разорявшими партнеров. Подчеркну — тайно!
Но ведь понимаете, он-то молчал, но когда наглые взяточники после беседы с жандармом возвращали деньги тем, с кого они их содрали, то ведь город об этом говорил! Ну и как должно было восприниматься людьми, что этот жандарм не берет взяток за сокрытие дел, и в то же время не передает дела в суд, чтобы громкими процессами заработать себе ордена, и в то же время неуклонно устанавливает то, чего и все общество хочет, — «божьи порядки»? Как общество должно было смотреть на этого жандарма? Его уважали и ему доверяли, его считали своим и понимали, что он никому не нанесет вреда, в то же время никому в обществе не даст наносить вред членам общества. В нем видели борца за справедливость, а она нужна была всем.
Не позоря никого публично, Стогов защищал обиженных взяточниками, но не позорил и самих коррупционеров, поскольку и они были частью местного общества.
Кроме того, он старался по-тихому, без скандала, убрать с начальственных мест тех, кто позорил звание начальника, кто не понимал, зачем они, начальники, во власти нужны. Как тех чиновников удельного ведомства, вызвавших своей деятельностью бунт, или, скажем, Стогов хвастается, что убрал двух губернаторов за то, что они не хотели стать своими для общества Симбирской губернии, а хотели быть всего лишь большими начальниками в Симбирске. Комментаторы-современники Стогова, правда, по поводу губернаторов (в таком его всесилии) сомневаются. Но вот Эразм рассказывает, как в Симбирск назначили нового полицмейстера, а тот начал брать взятки даже с нищих. Жандарм Стогов дал поручение, и его агенты добыли доказательства этой бессовестной коррупции, выкрав у полицмейстера записную книжку с его бухгалтерией. Стогов мог бы раскрутить громкое дело, однако он поступил по-другому.
«Новый полицмейстер, не помню фамилии, был ротмистр по кавалерии, по наружности щеголь. Книжка у меня в руках — прелюбопытная. Несколько сот нищих (сколько — забыл) записаны по именам, многие отмечены, чем искалечены, всякий по степени лет, калечества оценен еженедельной податью; были и такие, что платили 80 коп.: это без обеих ног. Аккуратность замечательная: кто не доплатил 3 копейки, отметка на поле: доплатить в такой-то день.
Я написал шефу, что обязанность всякого русского патриота выдвигать на пользу государства гения, могущего принести пользу государству. Случайно я открыл в симбирском полицмейстере удивительную финансовую способность, гениальную голову, могущую обогатить казну без отягощения общества. Описав всю проделку и приложив, как факт, книжку, просил покровительства ему и взять его из Симбирска, где гениальность его не может иметь полного развития.
Полицмейстер вытребован в Питер, улетучился, и далее не слыхал о нем».
Давайте подведем черту.
Эразм Стогов был работник государственной безопасности, но он не выдумывал врагов государства или закона и не загонял их на каторгу, чтобы заработать на этом ордена и должности. И уместен вопрос: а как он сам эту безопасность видел?
Он видел ее как бы снизу и сверху, соответственно, видел для своей службы две задачи. Сверху (как задачу всех начальников губернии) он видел цель своей службы в поддержке справедливости, образно говоря, задачу уменьшения количества обиженных, так сказать, плачущих. А снизу он видел задачу иметь в губернии начальников с определенными свойствами. Какими?
Задолго до него выдающийся теоретик управления людьми, чиновник Никколо Макиавелли (1469—1527) в своей работе «Государь» рассмотрел вопрос, какие чувства должен вызывать начальник у народа. Макиавелли подытожил: «Итак, возвращаясь к спору о том, что лучше: чтобы государя любили или чтобы его боялись, скажу, что любят государей по собственному усмотрению, а боятся — по усмотрению государей, поэтому мудрому правителю лучше рассчитывать на то, что зависит от него, а не от кого-то другого; важно лишь ни в коем случае не навлекать на себя ненависть подданных». В целом Макиавелли и остроумен, и прав, но в то же время противоречит сам себе, поскольку задача вызвать страх без ненависти практически не решаемая. Раз уж выбрал опору на страх, принимай в комплект к страху и ненависть.
А Стогов ситуацию понял тоньше: он стремился заставить начальников Симбирской губернии вызывать у народа не страх к себе, а уважение. Действенность уважения по командной силе почти такая же, как и у страха, но в комплекте с уважением идет любовь, а не ненависть. Уважение тоже зависит от начальника, но, правда, требует от него огромной работы и отказа от удовлетворения своих интересов, почему начальство охотнее опирается на страх, причем чем тупее начальство, тем охотнее оно на страх опирается.
И вот тут возникает вопрос: мало ли в России было самородков? Вот и Стогов такой самородок, действовавший на должности жандарма по наитию, вопреки воле своего шефа А. Бенкендорфа и императора Николая I.
