Андрей Фурсов - Колокола истории
Капитализму впору было скандировать с коммунизмом нечто вроде: «Вместе весело шагать по просторам» (земного шара) или «Пока мы едины, мы непобедимы!» «Да здравствует Холодная война и милитаризация — залог светлого будущего двух систем». Вышло — История распорядилась — иначе. Неужели получается, что мир достиг реального единства, реально стал мир-системой лишь на краткий исторический миг 60–80-х годов, когда США и СССР контролировали «шарик» и обеспечивали порядок и когда позднеиндустриальная система производства стала превращаться в энтээровскую, т. е. в этот момент контроля и превращения? Что же получается, мир-система — это мир только на грани, на лезвии бритвы, мир в прыжке, над пропастью? Я не готов сейчас дать аргументированно утвердительный ответ на этот вопрос, но, по-видимому, это так.
Капиталистическая Система не была в XX в. мировой, универсально планетарной положительно. Она охватывала мир в целом только вместе с коммунизмом, только как двойная масса положительного и отрицательного зарядов, взаимопритягивающихся и одновременно взаимоотталкивающихся посредством Холодной войны, постоянной милитаризации и т. д.
LXVМилитаризацию России/СССР при ее неполной интеграции в мировую экономику Капиталистической Системы, противостояние и параллельное развитие, коэволюцию Русской и Капиталистической Систем следует рассматривать не только как русско-советскую черту, но и как особую функцию Русской Системы (а также самодержавия и коммунизма в качестве ее исторических структур), выполняемую ею (ими) в мировой системе и для капиталистической мир-экономики. Конечно, Россия могла оставаться великой державой только в качестве военного гиганта — это и в XIX в. было ясно столь разным людям, как С.Степняк-Кравчинский и Д.Милютин. И все же была в этом военном гигантизме и мировая, не собственно и не только русская функция. Война — «горячая» ли, «холодная» ли — была формой реализации этой функции. И если ныне Россия, по крайней мере по видимости, реинтегрируется (пусть уродливо и неравномерно) в мировую систему (или пытается это сделать), если она частично демилитаризуется и не выступает, не может выступать в качестве мирового балансира, в качестве Антисистемы, Антимира — как показала история, подлинно великой мировой державой Россия может быть только как Антисистема (но время такой исторической возможности похоже уходит безвозвратно), — то это означает: что-то серьезное происходит с Капиталистической Системой, в ней. Что-то случилось. Что-то сломалось или ломается. Если Россия более не нужна как балансир, как пространственно-кроваво-мясной регулятор механизма борьбы за гегемонию, то скорее всего это значит: разлаживается механизм борьбы за гегемонию, расстраивается единство мира. Парадокс: реинтеграция России в мировую систему происходит, похоже, по мере утраты этой системой характера целостно-мировой, по крайней мере, по ряду показателей.
В любом случае, тот факт, что Капиталистической Системе больше не нужен такой балансир и регулятор, как Россия/СССР (как эта целостность не была ему нужна в XVII в. и не так уж была нужна в XVIII в.), наводит на вопрос: а может, и регулировать ничего больше не надо? Может, и борьба за гегемонию будет протекать теперь не так, как это было в XIX–XX вв., т. е. не с помощью некапиталистического континентального балансира-регулятора, а иначе, как в докапиталистическую и раннекапиталистическую эпохи. Ведь Тридцатилетняя война, возвестившая начало Капиталистической Эры, была мировой генетически, в интенции, суммарно (совокупность четырех европейских региональных конфликтов, объединенных, однако, некоей логикой). Капитализм вошел в Историю с мировой войной такого типа, с войной такого же типа он может из нее и выйти. А для войны типа Тридцатилетней балансир не нужен, поскольку в ней не было двух равносильных и равноценных претендентов на гегемонию, ситуация была намного более сложной.
Мир XVI–XVII вв. во многих отношениях напоминает возникающий пуантилистский мир XXI в. Этому миру — не зональному, не двухлагерному, в котором нет и не может быть двух претендентов на гегемонию, — для выяснения отношений внутри себя не нужны ни балансиры, ни Холодная война. Похоже, перестают они быть нужны и сейчас. Vixerunt.
Вердикт «СССР проиграл Холодную войну» стал уже стандартным, и люди даже не задумываются о том, какие тому есть доказательства. А доказательств-то нет. Король-то голый. СССР ушел из Восточной Европы? В ней, а затем в СССР рухнул коммунизм? Да. Когда? На рубеже 80–90-х годов. Но ведь в это время уже никакой Холодной войны не было. Она уже окончилась. Поражение СССР на международной арене произошло, во-первых, после окончания Холодной войны, во-вторых, вследствие этого — вследствие отказа от курса Холодной войны, исторически оказавшегося оптимальной стратегией для России в ее борьбе или, скажем так, в ее отношениях с Западом. Об этом — по негативу — свидетельствует следующее.
В XX в. глобальные («мир-системные») геополитические перестройки имели место трижды: в 1917–1918, 1944–1945, 1991–1994 гг. Две первые перестройки произошли в результате «горячих» войн, в результате победы одной стороны и поражения другой. Третья глобальная геополитическая «перестройка» произошла без войны. Более того, она осуществлялась в результате отказа одной из сторон от войны — Холодной — и как «внешнее» продолжение внутренней перестройки этой стороны. При этом нынешняя глобальная перестройка международной системы не ограничивается геополитикой, а имеет к тому же геоэкономический и, как сказал И.Валлерстайн, геокультурный характер, что сближает ее с перестройкой 1917–1918 гг. и делает в чем-то более важной, чем сдвиги 1944–1945 гг. Короче говоря, отказ от Холодной войны по своим последствиям превосходит результаты мировых войн 1939–1945, и, по-видимому, даже 1914–1918 гг. В связи с этим ясно, какое значение для мира в целом и для СССР имела Холодная война.
Сказанное — не ода Холодной войне и даже не ее оценка со знаком «плюс» или «минус». Не дело историка, не дело изучающего социальные системы и их отношения давать оценки такого рода. Может ли система быть злой? На этот вопрос трудно дать как утвердительный, так и отрицательный ответы; по-видимому, вопрос поставлен некорректно[49]). Аналогичным или почти аналогичным образом обстоит дело и с Холодной войной. Она была нормальной и по сути единственно возможной (с точки зрения сохранения капитализма и коммунизма как таковых) формой взаимодействия обеих систем. Если сам коммунизм был, помимо прочего, компромиссом между Русской Системой и Капиталистической Системой, то Холодная война была практическим компромиссом между капитализмом и коммунизмом. Таким компромиссом, в котором коммунизм, конечно же, не мог победить капитализм, но не мог и проиграть, при этом, однако, постоянно набирая очки. Нельзя проиграть игру, которая ведется не только на грани фола, но и за гранью, которая обеспечена комбинацией, всепобеждающим и всеобманывающим взаимопереплетением социосистемности и государственности. Нет, проиграть Холодную войну было невозможно. И СССР ее не проиграл. СССР отказался от Холодной войны, демонтировал ее. И после этого — проиграл, потерпел поражение с переходом от курса Холодной войны к курсу внешней политики.
Провозгласив примат общечеловеческих ценностей над классовыми, СССР «Горбачева и его команды», оставаясь коммунистическим порядком внутри, на международной арене повел себя как государство, повел в соответствии с государственно-геополитической логикой. И вот в этом-то качестве СССР немедленно потерпел поражение на мировой арене. Так, как терпел поражение Запад в 70-е, когда проводил политику детанта, т. е. когда Запад изменил внешнюю политику, а СССР лишь видоизменил холодную войну.
О том, что это было лишь видоизменение, что понимание Советским Союзом детанта принципиально отличалось oт понимания его Западом, свидетельствует тот факт, что даже в самый разгар разрядки никто в СССР не отменял идеологическую войну — эвфемизм, адекватный по сути Холодной войне. Идеологическая война была у нас больше, чем просто идеологическая. Это хорошая русская традиция. У нас почти все явления меньше или больше (а иногда то и другое одновременно), чем означает их название («Поэт в России больше, чем поэт».[50] Понимание детанта как продолжения Холодной войны в новых условиях и иными средствами стало очевидным после Анголы и особенно Афганистана. Эти акции привели Запад к отказу от детанта. В известном смысле победа Запада на рубеже 80–90-х годов стала своеобразным реваншем Запада за поражение в детанте. Но вернемся к Горбачеву.
Он полагал, что можно сохранить коммунизм и позиции СССР как великой державы, отказавшись от Холодной войны и отдав Восточную Европу. Он не понял, что «холодновойновость» есть важнейший интегральный элемент, а может, и условие сохранения статуса СССР как великой мировой (а, например, не региональной) державы. Горбачев, стремясь сохранить коммунизм как систему внутри страны, заставил его функционировать на международной арене только как государство. Двухмоторный самолет, который и выигрывал за счет своей двухмоторности, он заставил летать на одном моторе. Результат всем известен. И нечего здесь ссылаться на то, что Холодную войну следовало прекратить потому, что мы проигрывали гонку вооружений. Хрен с ними, с вооружениями. Холодную войну можно продолжать даже в том случае, если противник может уничтожить тебя 100 раз, а ты его — только один. 99 раз можно подарить противнику по широте душевной — по русской широте. Дело не в гонке вооружений, а в лихорадочных попытках спасти коммунизм внутри страны, жертвуя «окраинами империи» и стремясь заручиться капиталистической помощью.
