Инна Соболева - Победить Наполеона. Отечественная война 1812 года
Современники утверждали, что отношение Нарышкиной к императору было совершенно бескорыстным. Похоже, это действительно так, хотя корысть ведь не всегда состоит в поисках титулов и денег. Не будем забывать: Мария Антоновна – полька. Польский вопрос – самый сложный для России. Вспомним, даже искренний друг царя Адам Чарторыйский пытается использовать эту дружбу в интересах своей родины. Вспомним, любовь великого князя Константина Павловича, наместника в Польше, к Жаннетте Грудзинской принесла полякам немало добра. То же и любовь Наполеона к Марии Валевской. Не смею сомневаться в искренности чувств этих прекрасных женщин, но и то, что они были заступницами за Польшу перед своими могущественными возлюбленными, сомнений не вызывает.
Так что же, Нарышкина – исключение? Как ни странно, допускаю. Известно, что в начале её романа с государем соотечественники, мечтавшие о возрождении Польши, возлагали на неё немало надежд. Рассчитывала на её поддержку и сильная придворная партия, стремившаяся отклонить Александра от союза с Наполеоном. Но Мария Антоновна в государственные дела никогда не вмешивалась. Об этом дружно свидетельствуют современники, как этим невмешательством разочарованные, так и восхищённые (принимавшие его за проявление благородства и бескорыстия). Кто знает, может быть, всё, что не касалось её лично, было ей просто неинтересно? А может быть – ума не хватало?
Так что никакие корыстные расчёты и в самом деле «не обесславили её привязанности». Чего не скажешь о её бесчисленных любовных похождениях. Рассказывали, будто ревность Александра Павловича доходила до того, что он, не в силах утаить своё горе от посторонних, терял самообладание и жаловался на свою любовницу даже… наполеоновскому послу.
Мария Антоновна вовсе не благоговела перед императором – жила, как хотела. Он долго прощал её измены (как известно, сам изменял ей не меньше, но это дела не меняло). Порвал с ней окончательно, только застав в её постели своего генерал-адъютанта Адама Петровича Ожаровского. Сегодня уже мало кто знает, что звание это было почётнейшим, император жаловал его крайне редко, оно было несомненным свидетельством царской милости. Из шестидесяти двух военачальников, награжденных за боевые действия в 1812–1815 годах редкой и почётной наградой – золотым оружием «За храбрость», только тринадцать человек были пожалованы званием генерал-адъютантов, те, к кому особенно благоволил государь. Тем больнее для него было предательство. Но соперника и оскорбителя он не наказал, зато с изменницей, наконец, расстался.
В отличие от других возлюбленных Александра Павловича (по большей части мимолётных), Нарышкина вела себя беспардонно: с невинной улыбкой она сообщала императрице о своей очередной беременности.
Она с утончённым изуверством отравляла жизнь императрицы: законная жена любовника мешала, а он хотя и пренебрегал ею, расстаться не желал. Почему? Она ведь его не держала, был случай, когда сама искренне умоляла отпустить её к родителям. Он не согласился. Только к концу жизни станет понятна истинная тому причина…
Нарышкина родила императору троих (по другим источникам – пятерых) детей. Впрочем, кто был их отцом, она и сама толком не знала. Две её дочери умерли в младенчестве, третью, Софью, Александр горячо любил. Писал сестре Екатерине Павловне: «Я нахожусь дома (домом он, как ни странно, называет дворец Нарышкиных на Фонтанке) и пишу тебе из уютного гнездышка, где моя любимая женщина и долгожданный мой ребёнок. Моя дочь Софья украшает мое существование». Дочь умерла от туберкулёза, дожив всего до шестнадцати лет. Для него это был страшный удар. Он послал записку императрице: «Она умерла. Господь карает меня за мои грехи». Елизавета, как всегда, поддержала. Сочувствие её было неподдельно. Она-то знала, что это значит, потерять обожаемого ребёнка. А тем временем Мария Антоновна, ещё не похоронив дочь, ухитрилась сделать своим очередным любовником её жениха, графа Андрея Петровича Шувалова.
Наблюдательная и вполне доброжелательная Виже-Лебрен писала о Нарышкиной: «Она была восхитительно красива, танцевала с совершенным изяществом и вскоре покорила Александра… Черты её лица были правильны, совершенно греческие, тонкая и гибкая фигура приковывала к себе все взгляды, однако, с моей точки зрения, ей недоставало того очарования, которым обладала Елизавета…»
При дворе, да и в дипломатических кругах сложились две партии – одни были за кроткую императрицу, другие – за самоуверенную фаворитку.
Вот тут самое время вернуться в Вену, на конгресс. Там была вынуждена присутствовать и Елизавета Алексеевна. Ей уже тридцать шесть лет, красота её увядает, но остаётся обаяние, о котором писала прославленная портретистка.
На балу у княгини Багратион произошла шокирующая сцена (кстати, в Вене многие сочувствовали Елизавете и весьма неодобрительно относились к тому, что Александр Павлович заставил её пойти на бал к княгине Багратион, о его связи с которой было широко известно). Так вот, когда императрица появилась в зале, раздались возгласы: «Как она прекрасна! Эта женщина – настоящее чудо!» Александр не сумел или не захотел скрыть раздражения: «А я этого не нахожу! У меня другое мнение!» Так что не приходится удивляться, что в одном из полицейских рапортов (от 15 февраля 1815 года) есть такие строчки: «Императрица России, супружество которой столь несчастливо, никогда не обедает с императором… Предполагают, что она не вернётся в Петербург. Если такое действительно произойдёт, это произведёт глубокое впечатление в столице, где императрица очень популярна и любима».
Пока в кулуарах происходили разного рода любовные драмы, Талейран и Меттерних плели интриги, которые должны были положить конец российскому могуществу. На это им понадобилось около четырёх месяцев. Талейран с удовлетворением и гордостью докладывал Людовику XVIII: «Коалиция распалась, и распалась навсегда». 3 января 1815 года был заключён секретный договор, закрепивший новый союз. Подписи под протоколом поставили министры иностранных дел Франции, Австрии и Англии – Талейран, Меттерних и Кэсльри.
Об этом секретном сговоре Александр узнает не от своей очаровательной шпионки, княгини Багратион, а – пока такое невозможно и вообразить – от Наполеона… Дело в том, что, пока конгресс танцевал, свергнутый император французов не терял времени даром.
Наполеон. Сто дней
Когда всё уже будет кончено, Наполеон признается, что первые дни после возвращения с Эльбы были самыми прекрасными днями в его жизни. Ещё бы! Его, всего девять месяцев назад изгнанного из страны, едва не повешенного (своими, французами!), спасённого русским офицером (врагом?), встречали с восторгом и любовью. Он привык к таким встречам. Но то было во времена, когда вся власть не только над Францией, но и над Европой была в его руках. Теперь он – всего лишь изгнанник, незаконно ступивший на французскую землю. А встречают его с ещё большим ликованием, чем когда-то. Значит, народ любит не просто всевластного императора, а его, Наполеона! Это самое счастливое открытие. Конечно, он на это надеялся, но теперь – уверен. И это придаёт ему силы идти на Париж и веру в победу.
Но так его встречал народ – крестьяне, которым он отдал землю, конфискованную у аристократов. А как поведёт себя армия? Да, это его армия. Но она присягнула Бурбонам. Он сам повелел ей служить Франции, а значит – королю. Первая встреча с батальоном королевской (теперь – королевской) армии произошла неподалёку от Гренобля…
Наполеон спешил. Он говорил своим сподвижникам: «Всё зависит от того, чтобы идти со скоростью, опережающей известие о нашей высадке». Но эта ошеломившая страну новость стала известна по тем временам невероятно быстро. Наполеон высадился в заливе Жуан, недалеко от мыса Антиб 1 марта, а уже 3-го об этом знали в Марселе, к утру 5-го – в Лионе. Оттуда известие было передано в Париж посредством ручной сигнализации и в течение дня достигло столицы. Людовик XVIII был потрясён и решил, что население нужно удерживать в неведении как можно дольше, чтобы избежать волнений. Но членам королевской семьи и нескольким доверенным министрам всё же сообщили о случившемся. Кроме того, воинским частям, размещавшимся на предполагаемом пути Наполеона, был отдан приказ уничтожить мятежников.
И вот первая встреча. Офицеры отдают приказ стрелять. Он не может допустить, чтобы французы убивали французов. Он всю жизнь стремился избежать гражданской войны. И он соскакивает с лошади и, распахнув шинель, решительно идёт навстречу направленным на него мушкетам: «Солдаты пятого корпуса! Вы узнаёте меня? Ежели есть среди вас кто-то, желающий убить своего императора, он может это сделать!» Сотни голосов отвечают ему: «Vive l’Empereur!» Быстро шагая вперед с распростертыми объятиями, он приветствует их как лучших друзей. Командир батальона отдаёт ему свою шпагу и семьсот человек присоединяются к стодесятитысячному отряду Наполеона.
