Джозеф Стиглиц - Ревущие девяностые. Семена развала
За последние тридцать лет было сделано три крупных шага в направлении повышения электоральной демократии{135}. И отчасти благодаря этим успехам мы сегодня знаем, что нам еще нужно сделать. Афроамериканцы, которых в значительной части Соединенных Штатов не допускали до избирательных урн (и даже сегодня есть места, где им чинят помехи), могут сегодня участвовать в выборах. Мы должны были бы облегчить процедуру регистрации избирателей, и Клинтон попытался сделать это, но были и те, кто хотел усложнить ее. В то же время демократия означает нечто большее, чем периодически проводимые выборы. Она включает осмысленное участие в принятии решений, сознательный процесс, в котором заслушиваются и принимаются во внимание разные взгляды и высказывания. Укрепление нашей демократии есть осмысленный процесс. Негосударственные организации (НГО) сейчас играют более важную роль, чем полвека назад, и создание Интернета усилило гражданское общество не только в Соединенных Штатах, но и во всем мире. Гражданское общество имеет несколько поучительных достижений, например, заключение Договора о запрещении противопехотных мин в 1997 г.[133], несмотря на сопротивление Соединенных Штатов и в особенности министерства обороны, а в 2000 г. Юбилейное движение[134] добилось списания долгов более чем двадцати странам, в то время как в МВФ в течение предшествующих трех лет сильно противодействовал облегчению долгового бремени этих стран. Осмысленное участие в принятии решений требует образованности и информированности граждан. Закон о свободе информации (1966) хотя и несовершенен, но все же предоставляет рядовым американским гражданам право на информацию о том, что делает их правительство. Без этого Закона они бы такого права не имели. Тем не менее большие области остаются засекреченными, и, как утверждал покойной сенатор Даниэль Патрик Мойнихен (Daniel Patrick Moynichen), гораздо более обширными, чем того требуют интересы национальной безопасности. Свобода слова и свобода печати являются общепризнанными основными правами; но эти права могут сыграть свою роль только в условиях, когда индивидуумы знают, что делает их правительство. Существует фундаментальное право знать. К сожалению, за последние несколько лет область государственных тайн расширилась. Даже лопнув, «мыльный пузырь» оставил нам наследство: беспрецедентное неравенство и новую значительную когорту мультимиллиардеров. Общества со значительным уровнем неравенства функционируют по-другому, чем более эгалитарные общества — хотя бы потому, что разница в экономической силе неизбежно преобразуется в разницу в силе политической. Мы уже наблюдали некоторые проявления этого, когда было проведено снижение налогов в 2001 г. В частности, отменен налог на наследование, что составляло часть пакета налоговых снижений 2001 г. Это обосновывалось интересами общества, однако аргументация при более тщательном рассмотрении оказалась несостоятельной: становилось очевидным, что это снижение налогов было просто попыткой богатых отдавать как можно меньшую часть своего богатства. Например утверждалось, что налог на наследование особенно сильно бьет по малому бизнесу, где наследники вынуждены продавать предприятия. Но эту проблему легко можно было решить путем повышения вычета из налогооблагаемой базы для супружеской пары с нынешнего уровня в 1,2 млн долларов до, например, 10 млн долларов, что исключило бы из сферы действия этого налога всех американцев, кроме самых богатых, и фактически весь мелкий бизнес. Аргумент, что этот налог подавляет инициативу, был патентованным средством самообслуживания. Сколько миллиардеров из Интеренет-коммерции отказалось бы от создания своей компании, если бы государство стало изымать, например, 40 процентов от части их богатства, превышающего 10 млн долларов? Выигрыши — и проигрыши — в этой игре были такие, какие и не снились в самом диком сне; предпринимателями двигал азарт созидания. Консервативные силы с огромным богатством и ненасытной алчностью вступили в игру за полную отмену налога на наследование — и добились ее. Но на кону было нечто большее, чем это, как признавали даже многие из богатейших людей Америки. Появление нового класса сверхбогатых, наследовавших свое богатство от своих родителей и дедов, изменило бы саму сущность нашего общества. Уже сейчас фактические данные показывают, что американская мечта, в которой бедняк в лохмотьях становится миллионером, притча в стиле Горацио Алджера, стала большей частью мифом. Вертикальная экономическая мобильность стала крайне ограниченной. Отмена налога на наследуемое имущество еще более закрепила бы эти сдвиги, создав новое «классовое» общество, в основе которого лежала бы не знатность происхождения, как в Европе, а Золотая лихорадка Ревущих девяностых. На самом деле налог на наследование был в формировании американского общества положительной силой, он поощрял создание фондов и частных университетов, игравших такую важную роль в общественной жизни и содействовавших успехам страны.
Отмена налога произошла как раз в тот момент, когда выяснилось, что большая часть богатства, казалось бы, созданного в период Ревущих девяностых, не более чем фантом, что большая часть богатства — «краденая» собственность и приобретена она с помощью дезинформирующего бухгалтерского учета и налогового жульничества, причем все это происходило в обстановке полного провала плохого корпоративного управления, из рук вон плохого корпоративного управления. Но те немногие счастливцы, кому удалось прикарманить огромные деньги, образовали базу для основания новых династий. Железнодорожные бароны девятнадцатого века по крайней мере оставили стране в наследство железнодорожную сеть, осязаемый капитал. Дороги связали между собой разные регионы страны и активизировали экономический рост. А что составляет наследство столь многих миллионеров и миллиардеров из Интернет-коммерции, высшего менеджмента Энрон, УорлдКом, Глобал Кроссинг, Аделфи и других, кроме «ужастиков», которые будут передаваться из поколения в поколение?
ИНДИВИДУУМ И ОБЩЕСТВО
Схватки за налоги, за государственные программы, иногда даже за перераспределение — все это были лишь в некотором роде локальные стычки. Настоящая большая битва шла за нечто более глубокое, она велась за саму сущность нашего общества и за характер взаимоотношений между индивидуумом и обществом.
Западная философия отводит индивидууму центральное место: общество создается для содействия индивидууму в его самовыражении. В других, незападных обществах большее значение придается сообществу, коллективу. Но даже воспитанные на западном индивидуализме, мы признаем сегодня нашу взаимозависимость; сейчас трудно себе представить жизнь отшельника, жизнь без тех благ, которые мы тем или иным способом получаем от других. Мы живем в сообществах, и то, как эти сообщества функционируют, оказывает сильнейшее влияние на благополучие каждого из нас. Современный «идеал» консерватизма исповедует некоторую разновидность грубого индивидуализма, где успех каждого индивидуума есть результат его собственных и только его усилий. Реальность, разумеется, от этого сильно отличается. Государство, как тем, что оно делает, так и тем, чего оно не делает, играет ключевую роль в успехе большинства индивидуумов. Так, где были бы недавно сделанные на новых технологиях состояния, например, на Новой экономике и Интернет-коммерции, если бы государство не финансировало исследования, заложившие основы Интернета. Интуитивно, конечно, многие это понимают: фармацевтические компании требуют государственной поддержки в области фундаментальных исследований, на которых основываются так много их патентов и такая значительная часть их прибылей.
Если взять самый крайний случай, то без некоторого минимума коллективных действий наше имущество могло бы быть просто разграблено{136}. Поддержание законности и порядка есть первоочередная задача любого государства. Мы продаем и покупаем товары и услуги друг другу и друг у друга, и государство играет центральную роль в регулировании этого обмена, роль, выходящую за пределы, далеко за пределы простой гарантии выполнения контрактов{137}. Современная экономическая наука содействовала определению границ областей, где желательны коллективные действия, множества случаев, когда рыночный механизм дает сбой — например, когда рынки не могут генерировать достаточного числа рабочих мест. И как мы уже отмечали, даже в случае эффективного функционирования рынков есть люди, чей доход не обеспечивает им нормальной жизни.
Государство, разумеется, не должно само решать все проблемы, решение которых оно считает необходимым. Имеют место такие же провалы государства, как провалы рыночного механизма. Со временем фирмы научились, как повышать эффективность, но по крайней мере в некоторых областях произошло также заметное повышение эффективности государства, хотя совершенно очевидно, что остается еще колоссальный простор для дальнейших улучшений. Одной из наших главных задач остается повышение эффективности и результативности деятельности государства[135], ибо если мы этого делать не будем, доверие к государству будет падать и сократятся возможности коллективных действий там, где проблемы могут быть решены только коллективными действиями.
