Даниил Краминов - Сумерки в полдень
— В Берлине ходили слухи, что звезда Курнацкого поднимается, — иронически заметил Антон. — Его расположением стоит дорожить.
— Да? — сухо произнесла Елена. — Вот и дорожите на здоровье.
— У меня нет шансов завоевать его расположение, — сказал Антон. — Он уже создал обо мне свое мнение, и оно не в мою пользу.
— Игорь рассказывал мне, что вы со своим приятелем Зубовым сочинили что-то такое несуразное… — начала Елена, но Антон перебил ее:
— Ничего мы не сочиняли. Мы узнали кое-что…
— Ах, да! — вспомнила она. — Вас кто-то обманул, а вы выдали это за чистую монету.
— И вовсе никто нас не обманывал, — недовольно опроверг Антон. — Все, что мы узнали тогда в Берхтесгадене, целиком подтвердилось.
— А Игорь говорит, что главное оказалось вздором.
— Главное? Вздором?
Антон сердито посмотрел на соседку, она, перестав улыбаться, отодвинулась.
— Не знаю, право, — проговорила она немного виновато. — Он просто сказал, что главное оказалось вздором. А потом добавил, что Курнацкий, пользуясь старыми связями, организовал встречу важных англичан с нашим наркомом и эта встреча будто бы «открыла новую страницу».
— Англичане опровергли, что они встречались с нашим наркомом и разговаривали с ним, — сказал Антон, — и из-за этого вчера между Виталием Савельевичем и мною…
— Подождите, — остановила его Елена, посмотрев на дорожку. — Это, кажется, он… Ваш приятель…
Антон оглянулся. По дорожке торопливо шел Хэмпсон. Антон поднялся и помахал ему рукой.
— Хью! Мы здесь.
Хэмпсон остановился, увидел Елену, и его усталое лицо озарилось радостной улыбкой. Он подбежал к беседке и, минуя Антона, склонился к ее руке.
— Я рад, что вы здесь! — произнес он восторженно. — Я очень рад.
Елена улыбнулась и сказала, что тоже рада видеть его, что намеревалась воспользоваться его добрым письмом к матери, чтобы вместе с мистером Карзановым навестить ее в ближайшее время.
— Приходите! — воскликнул Хэмпсон. — Приходите! Мы будем рады видеть вас у себя. Приходите!
Он повернулся к Антону, протянул руку и вместо обычного «Как поживаете?» спросил:
— Придете? Честное слово, придете?
Антон заверил, что непременно воспользуется его приглашением при первой возможности, если, разумеется, у Хэмпсона будет время принять их, ведь он сейчас находится в центре событий, рядом с теми, кто диктует их, и у него, видимо, мало свободного времени.
Хэмпсон иронически усмехнулся и поправил:
— Не в центре, а на обочине, если вам хочется язвить. Временный помощник личного секретаря.
— Да, но все-таки личного секретаря премьер-министра! — без иронии отметил Антон, вспомнив скуластого молодого человека с глубоко сидящими глазками и маленьким острым носиком. — И соответственно его помощник…
— Никакого соответствия, — перебил Хэмпсон. — Алек Дугдэйл — лорд и сын лорда, его семья принадлежит к тому кругу, который правил и правит Англией, я же — мелкий чиновник и сын мелкого чиновника, и мы, как слуги в богатом доме, можем только прислуживать и получать за свой труд гроши, но членами семьи никогда не станем.
В голосе Хэмпсона слышалась ирония и горечь. Антон возразил:
— Самоуничижение, Хью, паче гордости. Вам доверяют, и вы много знаете…
— Не так уж много, — опроверг Хэмпсон. — То, что делается на самом верху, от меня скрывают, и даже телеграммы из-за границы мне показывают только те, в которых и секретов-то нет. Наш посланник в Праге сообщил, например, ночью, — продолжал он, насмешливо кривя губы, — что в Праге и других городах Чехословакии проведено затемнение и устроены учебные воздушные тревоги. Он же извещает, что приказал всем англичанам, кроме дипломатов и военных, немедленно покинуть страну, потому что население Праги ожидает начала войны с часу на час и в городе царит нервозность, распространяются панические слухи, коммунисты требуют вооружить народ, а президент Бенеш обратился к населению с призывом сохранять спокойствие и порядок и доверить судьбу страны армии.
— Почему вы недовольны этой телеграммой? — спросил Антон, не понимая раздражения Хэмпсона.
— Потому что об этом уже сообщили сегодня корреспонденты. Мне доверяют секреты, о которых знают все.
— И все же вы узнали об этом раньше других, а в такое критическое время это — большое преимущество.
— Разумеется! — саркастически воскликнул Хэмпсон. — Ведь мне надлежит участвовать в принятии важных правительственных решений.
— Кстати, о важных решениях, — поспешно проговорил Антон. — Нынешние газеты пишут, что за последние два дня весь кабинет собирался четыре раза, премьер-министр обедал с королем, встречался с лидерами лейбористов, хотя и отказался принять уполномоченных конгрессом профсоюзов, консультировался с военными и беседовал с американским послом. И тем не менее газеты ничего не сообщили читателям по поводу принятых решений. Они лишь передают слухи о созыве парламента и намекают, что назревают большие и важные события. Но какие события? Какие?..
Хэмпсон неопределенно пожал плечами:
— Я не знаю. От меня почти все скрывают. Я уже говорил вам об этом.
Елена предложила мужчинам погулять. Они поднялись и пошли по аллее, ведущей к Гайд-парку, пересекли дорогу, отделяющую один парк от другого, обогнули озеро, похожее на большой серп, и снова вышли на просторную поляну.
Небольшой участок парка, упиравшийся в отделанную мрамором арку, был заасфальтирован. На асфальте толпилась пестрая и праздная публика. То там, то здесь, взобравшись на стулья, ящики из-под мыла, перевернутые бочонки, ораторы и просто любители поговорить, поострить, обращались к этой веселой, шумной толпе с речами. Религиозные проповедники взывали к совести слушателей, укоряя за ослабление веры, анархисты поносили власть, которая воплощает насилие, сердобольные защитники животных призывали жалеть бессловесные божьи создания, а крикливые чернорубашечники требовали переловить и повесить на фонарных столбах «красных» — коммунистов и «розовых» — лейбористов. Рыжий, веснушчатый ирландец проклинал англичан, захвативших когда-то северные районы Ирландии и до сих пор не желавших вернуть их ирландцам. Пацифисты окружили усталого, красного от напряжения оратора изгородью белых плакатов с надписью: «Мир любой ценой!» Высокий, худой мужчина, запрокинув голову с длинными седыми волосами, истошно предрекал близкий конец света.
Добродушно посмеиваясь, люди переходили от одного оратора к другому, задерживаясь на короткое время, иногда выкрикивали вопросы, бросали реплики, вступали в спор.
— Поразительно! — воскликнула, прислушиваясь к странным речам ораторов, Елена. — Что это: базар — не базар, митинг — не митинг?
— Это наша демократия в действии, — заметил Хэмпсон, усмехаясь. — Знаменитый «спикерс корнер» — «угол оратора». Здесь каждый может сказать все, что ему захочется. Притащи ящик, взберись на него — и ты уже оратор, неси всякую чушь, что взбредет в голову. Лишь не порочь королевскую семью.
— И есть польза?
— Да ровным счетом никакой, — ответил Хэмпсон. — Зато шума об этом «уголке оратора» — на весь мир: видите, свобода слова, свобода собраний! В какой стране встретите подобное?
Елена засмеялась.
— Демократия на заасфальтированном пятачке? Просто и дешево!
— Весьма! — подхватил Антон, восхищаясь точностью ее оценки. — Странная демократия.
— Она считается старейшей в мире, — напомнил Хэмпсон.
Елена вздохнула и почему-то насупилась, отвернувшись от шумливых ораторов и их добродушных слушателей. Она и ее спутники снова пересекли просторную лужайку, на которой сидели, лежали, играли, гуляли лондонцы, и вновь вышли к серповидному озеру. Обогнули его с другой стороны, пересекли дорогу и добрались до беседки, где встретились два часа назад. Хэмпсон попросил у Елены разрешения проводить ее до дому, она охотно согласилась, и Антон, поняв, что им хочется остаться вдвоем, пожелал всего хорошего и отправился в свой отель.
Обеденное время в Англии, строго определенное двумя часами, подходило к концу, и Антон зашел в столовую. Пообедав, вышел, томимый каким-то неясным беспокойством. День был тихий, солнечный, и казалось, опасность, нависшая над Лондоном, над Англией, над Европой, отступила, скрылась, чтобы дать людям возможность насладиться этим запоздалым теплом.
Антон прошел вдоль парка к центру города и выбрался на прямую и пустынную в этот послеполуденный час Пиккадилли, затем пересек Сент-Джеймский парк и вышел на широкую улицу, которая упиралась в большое серое здание — Букингемский дворец. Посмотрев издали на дворец, Антон направился вместе с любопытными провинциалами и иностранцами к просторному плацу, чтобы полюбоваться опереточно-пестрыми кавалергардами, во всеоружии сторожившими ворота своих казарм. Увлекаемый толпой, он вышел на небольшую площадь перед трехэтажным домом с высокими решетчатыми окнами. Люди, толпившиеся перед ним, сосредоточенно смотрели в эти окна, точно ждали чего-то. «Даунинг-стрит», — прочитал Антон надпись на углу, а переведя глаза на дверь, у которой дежурили два полисмена, увидел цифру 10. Даунинг-стрит, десять! Совершенно случайно он оказался у дома, который с давних пор был символом подлинной власти в Англии, вожделением ее политических деятелей, стремившихся попасть сюда любой ценой, удержаться в этом доме любыми средствами.
