Сергей Кургинян - Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2
Дискуссия по поводу «революции как любви» была прервана Первой мировой войной. Которая для Ромена Роллана (и не для него одного) была судорогой задыхающегося в отсутствие исторической новоидеальности человечества. Не было никаких созревших до исполнения всемирно-исторической роли коммунистов. Была зачаточная новоидеальность и нестерпимая духота. Такая, что лучше быть убитым Грозой, чем задохнуться в безысторической душегубке. И только потому Некрасов пишет:
Грянь над пучиною моря,
В поле, в лесу засвищи,
Чашу вселенского горя
Всю расплещи!..
Так понимали суть исторической страсти и цену ее исчерпания и Гейне, и Томас Манн, и Клодель, и Горький, и Александр Блок, и Марк Блок, и Ромен Роллан. И Луи Арагон, и Пабло Неруда, и… И Махатма Ганди… Что же касается еврейского мессианизма, заразившего многих, то тут очень показательна личная и политическая трагедия молодого Ромена Роллана.
Глубочайше униженная итогами франко-прусской войны республиканская Франция знала, что Германская империя не ограничится тем, что уже отвоевала у своего исторического конкурента. Что предстоит новая война. И что эта война может в случае поражения Франции стать концом французской истории. Франция готовилась к войне. Накал патриотических настроений был очень велик. И ни Ромен Роллан, ни его сподвижники абсолютно не желали поражения Франции в будущей войне с Германией. Напротив, они осмысливали ошибки, приведшие к поражению Франции в войне 1870 года. Они считали своей миссией обеспечение нового патриотического подъема во Франции. Они считали свою культурную и интеллектуальную деятельность «отмаливанием грехов», приведших к поражению Франции во франко-прусской войне.
В разгаре этой их ранней деятельности в духе «штурма и натиска» разразилось знаменитое дело Дрейфуса. Страна раскололась. Либеральная Франция столкнулась с Францией иной. Дрейфусары и антидрейфусары — это стало естественным эквивалентом «фило- и антисемитской Франции». Конфликт вышел за пределы Франции. В нем участвовали даже российские круги. Вспомним Короленко с его памфлетом «Знаменитость конца века». Все симпатии Ромена Роллана находились на стороне филосемитской (дрейфусарского лагеря). Но он и его сподвижники категорически отказались ставить идеологические предпочтения над национальными интересами. «Дрейфуса обвинили в шпионаже в пользу Германии. Если он реально в этом виноват, он должен быть наказан на полную катушку».
Такая позиция Ромена Роллана обернулась для него жизненной катастрофой. Ему пришлось поломать свою семейную жизнь, лишиться многих друзей. Он не был принят в лагерь антидрейфусаров. Да он туда и не рвался. Но нежелание стать безоговорочным дрейфусаром поломало его жизнь. Он сделал свой выбор сознательно и никогда о нем не жалел.
Тем, кто хочет скомпрометировать историческую страсть, очень важно загнать ее в узкие рамки, обусловив принадлежностью к одному народу или одной конфессии. Во имя этой компрометации можно искажать все на свете. Выводить народы и конфессии из сообщества исторических. Фальсифицировать идеологические и политические конфликты. Превращать в недостойную вампуку чьи-то личные драмы и судьбы.
Итак, война с исторической страстью приобрела общемировой характер. И ведется она в условиях невероятного оскудения исторической страсти, воли к Новому вообще и Новой Великой Идеальности тем более. Исчерпанность Старого, имеющегося, нарастает неумолимо. Оно буквально трещит по швам. Соискатель, претендовавший на Новизну, устранен с исторической сцены. Новых соискателей, новых идеальностей, новых энергий нет.
Острота войны с Историческим в условиях такого исчерпания… Согласитесь, это серьезно. Это вам не дискуссии времен Ромена Роллана и Тэна, ведущиеся в мире, где и Старое (Конвент) не исчерпало себя, и Новое на подходе. И бродит, так сказать, по Европе.
Второе обстоятельство, как я уже говорил, не носит столь общего характера. Но оно не менее важное. Я имею в виду беспрецедентность ведущейся в России войны с Историей. Кое-что мы уже рассмотрели. Все эти дебольшевизации–1, –2, –3 и так далее. Перестройки — 1, –2, –3 и так далее. Мы убедились также в том, что существенным слагаемым этого процесса является «монкизация термидора». То есть попытка превратить всех, кто «заковывал в бетон» магму взрывов Нового Идеального, в противников самой этой магмы, самих этих взрывов, сторонников Старого, то есть скрытых реставраторов, ведущих войну с Историей, а не конституирующих новые фазы исторического процесса. Мы проследили также связь всего этого с беспрецедентно грубыми и бесперспективными формами так называемого «социального заказа». Мы установили, как война с левым вообще переходит в войну с любой по своему качеству исторической страстью, с любым новоидеальным началом, взыскующим лучшей жизни.
Мы установили связь всего этого и метафизической войны с развитием. Мы могли бы проследить на богатейшем фактическом материале и более вопиющие формы войны с историей, героизмом, жертвенностью, свидетельствующие о действительной беспрецедентности того, что происходит в России на протяжении последних двадцати лет. Но наша задача — не в накоплении материала и даже не в его классификации. Нас интересует прослеживание тенденции и раскрытие ее содержания. А также обсуждение возможностей перелома этой тенденции, а значит, и обеспечения того самого развития, о необходимости которого так настойчиво заявила власть… Впервые за двадцать лет…
Вряд ли стоит рассматривать подробно не только тему возвеличивания Романовых во имя истребления советского смысла, но и тему истребления смысла, связанного с самими Романовыми. Идея послепетровской России (она же империя Романовых, она же Российская империя) расшатывается с такой же беспощадностью, как и идея СССР. Иначе и быть не может, коль скоро Петр I — это «революционер на троне». Имперскому смыслу объявлена такая же война на уничтожение, как и смыслу советскому.
Ради войны с красным смыслом можно приподнять Романовых. Но, как только начинается война с петровским смыслом, с его авторитарной модернизацией, породившей, повторяю, Империю, оказывается, что и Романовы не ахти. Особенно же те, которые не отрицали Новый исторический смысл, петровскую великую страсть по Новому. Наконец, и Пушкина, как певца петровских реформ, можно противопоставить Аввакуму и за счет такого противопоставления (конечно, в пользу последнего) растоптать и новоидеальность, предшествующую советской.
Внимательный анализ превознесений Романовых (и особенно Николая II) мог бы пополнить нашу коллекцию «монкизаций». Ибо, конечно же, Николай II ну уж никак не рассматривается как последователь Петра Великого. Он даже не термидорианец. И не трагическая жертва исчерпания великого импульса новизны, создавшего династию. Он «белая» антитеза «красному» Петру. Он благородный предатель ужасного петровского дела…
Что же такое эта «всемонкизация», не опознав которую мы не продвинемся дальше даже в раскрытии тенденции? И, уж тем более, в понимании ее содержания? Почему любое оформление Нового (конечно же, в диалектическом плане являющееся в чем-то и его отрицанием) рассматривается как «благородный заговор», направленный на удушение Нового в объятиях провокационного оформительства? Почему каждый революционер-оформитель, вплоть до Августина, подается как реставратор, борец с историческим духом, которому он лишь якобы сопричастен?
Я не хочу сказать, что Пиама Павловна Гайденко сознательно предлагает рассматривать Блаженного Августина как благородного белого (греческого) реставратора, который под видом оформительства на самом деле борется с ужасным «красным» Христом. Но есть какое-то всереставрационное поветрие, способ понимания всего и вся. И в атмосфере всереставрационизма рекомендация руководствоваться учением Платона — Плотина, разумеется же, передовым и всесильным, по существу равносильна именно этому.
«Мы метили в коммунизм, а попали в Россию», — писал двусмысленнейший Александр Зиновьев, отрекомендовывавшийся и как консультант ЦРУ, и как великий патриот России, и как интеллектуальный суперстрелок, и как «мазила», неспособный попасть в мишень… Что если завтра… ну, не Пиама Павловна, а кто-то другой напишет: «Мы метили в хилиазм, а попали в христианство»? Откуда путаница-то? И путаница ли это?
Любой оформитель — это борец с оформляемым содержанием… Разве может сформироваться такой подход в отрыве от специфического понимания соотношения Формы и Содержания? Может быть, сторонники «всемонкизации» и не формулируют для себя (а уж тем более для других) нечто подобное. Не восклицают (публично или наедине с самими собой): «Да здравствует благородная Форма, эта убийца гнусности, именуемой Содержанием!»
