Юрий Мухин - НЕ наша Russia. Как вернуть Россию?
И то, что кровь хранится в пластиковых квадратных пакетах, похожих на подушечки, я впервые увидел, когда пришел в сознание после своей смерти!
Для меня это безусловное подтверждение того, что это был не бред, что я действительно пришел в сознание после смерти своего тела. Я не мог в бреду увидеть то, чего никогда в жизни не видел!
Думаю, что слух включился сразу же после начала клинической смерти и моего прихода в сознание; я, наверное, слышал и шум в операционной, и разговоры хирургов. Но я их не помню, поскольку был увлечен попыткой установить связь между собой и своим телом. Помню только призыв кого-то из врачей, обращенный непосредственно ко мне: «Держись! Ты не умрешь!». Причем этот призыв был обращен ко мне дважды.
Вот, собственно, и все, что я могу рассказать, о виденном и слышанном во время возвращения сознания в ходе клинической смерти. Не много. Но что поделать, если с точки зрения эксперимента, реаниматоры выдернули меня с того света слишком рано для того, чтобы узнать побольше, но вовремя, чтобы не повредить связь нейронов моего мозга со мною – с моей душой.
Поэтому наиболее ценным для меня являются мои собственные ощущения и восприятие происходящего.
Во-первых, хотя это и не очень важно ввиду наркоза, у меня не было ни малейших болей.
Далее. Бояться и показывать свой страх – это разные вещи. Я боялся операции, на которую пошел, боялся потому, что она слишком тяжелая. И помню радостное чувство после пробуждения от наркоза после первой операции: я жив, и ничего особенно не болит! И когда в перевязочной я увидел, что из меня уже вытекло не менее полулитра крови, когда стало понятно, что у меня повреждено что-то внутри, а хирург не может добраться до этого повреждения, чтобы остановить кровотечение, мне тоже стало не по себе. Сама собой возникла мысль, что это может закончиться моей смертью, а вместе с этой мыслью возник и страх.
Поэтому было бы естественным, если в описываемый момент сознание вернулось ко мне вместе с чувством страха за свою жизнь.
Но никакого страха не было!
Конечно, не было и эйфории; думаю, что ей неоткуда было взяться. Но при всем осознании того, что я умер или умираю, у меня было полнейшее спокойствие. Призывы ко мне врачей держаться и их обещания того, что я буду жить, оставили меня совершенно равнодушным, я пропустил эти призывы мимо ушей. Мне это было неинтересно! Мне было безразлично, спасают меня или нет, и спасут ли. Сложно описать это чувство. Это не было отупением, ведь я пытался получить доказательства того, что я не умер, – я действовал. Скорее всего это чувство, когда ты после опасных приключений наконец добрался домой и теперь с тобою все в порядке. Это чувство того, что все идет как надо и с тобою все хорошо.
Что об этом известно
Но прежде чем сделать выводы, следует остановиться на важном обстоятельстве. Напомню, что я прежде всего сам хочу понять значение результатов этого эксперимента. Я провел в Интернете поиск альтернатив моим выводам и нашел вот что.
При проведении наркоза анестезиологи могут ошибиться, и пациент в ходе операции может проснуться, т. е. к нему может возвратиться сознание. Российский национальный медико-хирургический центр имени Н.И. Пирогова описывает эту ситуацию в статье «Восстановление сознания во время наркоза» так:
«…Общая анестезия предполагает обязательное угнетение сознания пациента, который в этом случае в течение всей операции находится в состоянии медикаментозного сна, просыпается только после окончания оперативного вмешательства и не помнит ничего из того, что происходило с ним в этот период…К сожалению, до настоящего времени у каждого больного, оперируемого в условиях общей анестезии, существует риск проснуться во время операции, при этом такое пробуждение может оказаться не замеченным анестезиологом.
…В ноябре 2004 года в газете “Вашингтон Пост” было опубликовано интервью С. Вильямса, пациента одного из кардиохирургических стационаров США, в котором он поделился воспоминаниями об операции, выполненной два года назад. Вильямс неоднократно просыпался во время операции, слышал шум пилы, рассекающей грудину, рассуждения хирурга о плохом состоянии сердца и высокой вероятности смертельного исхода, чувствовал жгучую боль от разрядов дефибриллятора. “Самым худшим, – вспоминал С. Уильямс, – была моя беспомощность, отсутствие возможности сообщить врачам о том, что я не сплю”. Он не мог ничего сказать, так как в трахею была установлена интубационная трубка для обеспечения дыхания, он не мог пошевелить пальцами или открыть глаза, потому что ему были введены миорелаксанты – препараты, блокирующие мышечную активность. “Мне было очень тяжело”.
…Частота интранаркозного пробуждения составляет менее 1 %, однако она может быть значительно выше, достигая 10 % и более, при некоторых видах операций, например при экстренном кесаревом сечении, при оказании хирургической помощи пострадавшим с политравмой, а также в кардиохирургии. В результате каждый год только в США это осложнение развивается примерно у 20 ООО – 40 ООО больных хирургического профиля…У таких пациентов сохраняется тревожность, страх перед анестезией и операцией, ночные кошмары, длительные депрессии и другие психосоматические признаки синдрома посттравматического стресса, требующие специального лечения» (http:// totalanest.ucoz.ru/publ/1-1-0-3).
Поскольку мне делали операцию «в пожарном порядке», то, может быть, анестезиологи провели мне наркоз недостаточно надежно, и я просто ненадолго проснулся после клинической смерти? А то, что я не мог пошевелить руками и ногами, объясняется введением мне препаратов, «блокирующих мышечную активность»?
Действительно, в интранаркозных пробуждениях и возвращении сознания ко мне в момент клинической смерти похожего очень много. Очень много кроме моих личных ощущений (хотя все, что было, было моим ощущением) и оценки происходящего. Ведь я терял сознание с пониманием того, что со мною случилась какая-то крупная, опасная для жизни неприятность. И проснись я в результате интранаркозного пробуждения, мои ощущения должны были быть продолжением моего страха, предшествовавшего потере сознания. Меня бы волновало, спасают ли меня, умру я или нет. Я бы прежде всего волновался о состоянии моего тела – что с ним?
А я вообще тела не ощущал, а его состояние было мне безразлично, мне было безразлично, спасут меня или нет. Мое состояние было состоянием абсолютного спокойствия. Ни тогда, ни после я не испытывал «тревожность, страх перед анестезией и операцией, ночные кошмары, длительные депрессии и другие психосоматические признаки синдрома посттравматического стресса, требующие специального лечения». Уже по этой причине интранаркозное пробуждение можно исключить.
Кроме того, призывы ко мне «держаться» и обещания, что я буду жить, были уместны именно в момент клинической смерти, а не тогда, когда хирург и реаниматоры меня уже воскресили. Поэтому для меня факт возвращения моего сознания в момент клинической смерти является именно этим фактом, и я не могу трактовать его иначе.
22 августа 2009 г. по НТВ, смотрел передачу на тему данной статьи – о жизни после смерти. Фактов у создателей передачи было много, но крайне низкий культурный уровень работников телевидения не дал им возможности хоть как-то обработать эти факты и прийти хоть к каким-то разумным выводам. Если бы они просто дали интервью с людьми, пережившими клиническую смерть, и выводы психолога, то передача получилась бы на несколько порядков умнее, но телевизионщики приложили к полученным фактам свой «талант» и получилась стандартная для телевидения передача о том, какая перловая каша вместо мозгов находится в головах тележурналистов.
Тем не менее, если отбросить фантазии конъюнктурщиков на религиозные темы, то в передаче прозвучали рассказы трех человек, которым можно верить. Это певица Вика Цыганкова, бывший певец Юлиан и девушка, дважды пережившая ситуацию клинической смерти. И все трое засвидетельствовали одно – свое полное спокойствие при безусловном осознании того, что они умерли.
Множество пациентов находились в состоянии смерти, реаниматологи их вернули к жизни, и наиболее любознательные из врачей потрудились расспросить пациентов, что они пережили в момент клинической смерти. Но положение тут смешное. Даже американские врачи не хотят терять кличку «серьезный ученый». Скажем, американский психиатр Р. Моуди, который расспросил 250 пациентов, переживших клиническую смерть, предваряет свою книгу сентенцией: «А моим коллегам-философам скажу, что я не питаю никаких иллюзий, что я “доказал” существование загробной жизни». А как же! Иначе сочтут несерьезным.
Другой американский психиатр – Р. Нойс – расспросил 215 оживленных. «Оказалось, что теперь у них уменьшился страх смерти, появилось ощущение относительной неуязвимости, вера в то, что их спасение – дар бога или судьбы, вера в долгую жизнь, осознание огромной ценности жизни».
