Виктор Илюхин - Вожди и оборотни
Жена у меня болела, но должна была стоять голодная, в жару. Вызвали младшего сына, другую дочь и они там стояли постоянно, они даже дважды видели меня и через окно мимикой я поговорил с ними. Затем вызвали старшего сына из академии, допрашивали его неоднократно и тоже держали с утра до вечера то в кабинете, то на улице. Это делали Боров с Ивановым вместе. 20 мая 1986 года меня вновь вызвал Иванов, он всегда меня допрашивал в бывшем моем кабинете. Это здание раньше принадлежало МВД УзССР. Это тоже делалось, чтобы оказать на меня большое психологическое давление. Когда меня вывели из кабинета в приемную, Иванов открыл дверь и я увидел в кабинете напротив приемной своего старшего сына Махмуда. Он сидел, склонив голову, вокруг него стояли четыре человека из группы Гдляна. Меня завели обратно в кабинет. Иванов показал протокол допроса Урунова, где он писал, что ежемесячно получал от моего сына Махмуда, который у него работал инспектором БХСС, 1000 рублей, и показал постановление на арест сына. Правда, эти документы — постановление на арест, заявление и протокол допроса Урунова мне показали издали, в руки не дали. У меня наступило шоковое состояние, и я сломался. Мне сейчас стыдно, ведь я ничего и никого не боялся. Почему я испугался? Да потому, что я знал о беззакониях, творимых Гдляном, Ивановым и другими следователями их группы. Они фабриковали разные документы, знал также, что они арестовывали детей, жен других обвиняемых, это по Бухаре, Намангану, Хорезму, Кашкадарье, жену — мать-героиню Ваисову, жену первого секретаря райкома партии Хорезмской области и других. Им было все позволено. Они закону не подчинялись, закон им подчинялся. Гдлян был «Генеральным прокурором», а его первым заместителем был Иванов. Они что хотели, то и делали.
Понимая все это, находясь в шоковом состоянии, находясь под давлением таких людей, жестоких, подлых, под угрозами, шантажом, обманом, я под диктовку Иванова и написал «признательное» заявление на имя Генерального прокурора о, якобы, получении и даче мною взяток тем людям, которых Иванов указал в списке. Я боялся за сына, что они его арестуют, боялся за жену, что она не переживет ареста сына. Я уже видел жизнь и готов был сидеть, но сын только начинал жить, у него трое маленьких детей, поэтому я и написал то, что диктовал мне Иванов. После того, как я написал заявление, ко мне стало уже другое отношение, стали передавать сигареты, дополнительную передачу, в кабинет приносили обед. Меня мучили угрызения совести. Я, некурящий человек, стал курить по 2 пачки сигарет в день. Я хотел умереть. Ведь я опозорил своим «признанием» мать, сыновей, жену, дочерей, всех родственников, друзей, тем, что оговорил людей».
А вот, что рассказал Рахимов Бекташ, 1924 года рождения, — бывший секретарь обкома партии, Герой Социалистического Труда, неоднократно награждавшийся высшими орденами государства. Гдляновские следователи задержали его 5 декабря 1988 года во дворе дома, потом его поместили в следственный изолятор, где он провел под стражей 9 месяцев, но впоследствии был полностью реабилитирован, вышел на свободу. О времени, проведенном в следственных камерах, о допросах вспоминает, как о кошмарном сне. На седьмом десятке лет жизни ему пришлось пережить то, что переживали люди в страшные тридцатые годы.
«Вечером вновь вызвали на допрос. Опять допрашивали несколько человек. Вопрос стоял в том же ракурсе: сдаю требуемые деньги — меня тут же выпускают на свободу. При этом договорились даже до того, что я могу какую-то часть денег оставить себе. Шла самая настоящая торговля. Один из следователей — узбек — очень долго уговаривал меня. Когда и это не помогло, то вновь начались брань и угрозы в мой адрес. Гдлян стал шантажировать тем, что даст команду и моего сына, офицера органов КГБ, снимут с должности и уволят. Я пытался, как мог, объяснить, что сын абсолютно ни при чем, так за что же он будет страдать. Надо мной издевались самым настоящим образом, играли на отцовских чувствах, заставляя признать то, чего не было в жизни. Результатами этого допроса все были недовольны. Их, видимо, не устраивало то, что я сказал об отсутствии у меня денег и, естественно, ничего не выдал. До настоящего времени я не понимаю, насколько сами следователи верили в реальность этого чудовищного вымысла. Меня сломило лишь сообщение Карташяна о том, что из-за моего поведения ими арестован сын и в дальнейшем это же ждет остальных членов семьи. О подобной практике следствия мне было достаточно много известно еще до ареста, и я поверил их словам. Я был вынужден пойти на их условия и написать всю ту ложь в отношении многих лиц, которую от меня потребовали. Под воздействием таких угроз, я был готов любого и каждого человека обвинить в чем угодно. Позже одумался и отказался от навязанной лжи.
Примерно 25 декабря 1988 года меня отвезли в Москву. Кажется с 28 декабря к допросам подключился Иванов Н. В. Он продолжил линию Гдляна, заявляя в форме рассуждений о том, что нашей стране просто необходим «расход» людей, людская кровь и жизни, я же являюсь миллионером и если не сдам им деньги, то буду пущен в этот самый «расход». Когда он вел речь только обо мне и моей жизни, я держался и настаивал на правдивости своих показаний, отказывался наговаривать на других напраслину.
Позже Иванов вновь повел речь о моем сыне. С его слов выходило, что после моих первых так называемых «признательных» показаний его, якобы, выпустили из тюрьмы, но теперь арестуют вновь. Он убеждал меня в том, что с ними «нужно дружить, иначе будет плохо — меня в «расход», а сына арестуют». Это надломило меня. Я согласился дать любые показания, но при условии, что они не тронут никого из моих родственников. Передо мной была поставлена задача указать 60 человек в качестве моих взяткодателей. В полной мере при всем желании мне не удалось выполнить этого «домашнего задания» Иванова. Я вспоминал всех, с кем общался за долгие годы, наговаривал на людей, приписывал им мнимые факты дачи мне взяток, и в конечном счете указал около 30 человек. Иванов остался очень недоволен, что я не выполнил его указания, и в качестве наказания поставил новую задачу, увеличив количество моих взяткодателей до 70–80 человек. И я, писав новую ложь, был вынужден это делать, опасаясь за своих жену и детей. Иванов меня корректировал».
А вот показания Айтмуратова Ережена: «Я был арестован 20 августа 1987 года в Ташкенте. Несколько дней содержали в следственном изоляторе, а затем перевезли в Москву. С этого момента начались регулярные допросы, которые вели Гдлян и Иванов. Мне долго объясняли насчет значения чистосердечного признания, советовали во всем признаться, грозя в ином случае сделать «паровозом» по делу, угрожали разобраться с приписками в республике, к которым, якобы, я, будучи секретарем ЦК КП Узбекистана «имел непосредственное отношение. Заявляли о том, что того, кто у них не признается, ожидает расстрел, а кто идет вместе с ними — тому почти ничего не будет и его они даже могут освободить из-под стражи. Запугивали также тем, что если я буду продолжать молчать, то они арестуют жену, сына, дочь, брата. Иванов даже сослался на какой-то пример, когда они арестовали беременную женщину. В заключение поинтересовались — хочу ли я такого конца? Как я мог допустить, чтобы они арестовали абсолютно невиновных людей. Для меня их благополучие стало практически единственным желанием. Не мог я отдать еще и их на растерзание и потому пошел на соглашение со следствием».
Мусаханов Мирзаюсуф, доктор физико-математических наук, будучи невиновным, проведет в тюремных камерах несколько месяцев и только спустя три года после ареста будет полностью реабилитирован. Он расскажет, что Гдлян во время допросов, принуждая его к даче ложных показаний, заявит, что если он, Мусаханов, не даст нужных показаний и не выдаст ценностей, то будет применен «… тотальный террор всего рода Мусахановых». Такой террор, как мы уже отмечали, действительно осуществили.
Тотальным террором, массовыми арестами угрожали и Каримовой Лоле.
Но это еще не все. Детей записывали на видеомагнитофон, заставляли их обращаться к арестованным родителям с просьбой все рассказать, все выдать, лишь бы спасти себя и родственников.
Обращения конечно были эмоциональными, со слезами на глазах, так что при виде их редко кто оставался равнодушным и выдерживал такой психологический прием. Чаще всего за ними следовали оговоры, обещания все рассказать и выдать.
В целях психологического давления на арестованных их длительное время держали в неведении, месяцами не вызывали на допросы. Тем самым несговорчивым давали понять, что те «конченные» люди. Людей так изматывали неведением, страхом за свое будущее, что они сами просились из камер на допросы. Например, в допросах арестованного Кахраманова имелись перерывы по 4 и более месяцев. Содержащийся длительное время под стражей Норбутаев не допрашивался по делу свыше 8 месяцев. Поэтому вполне мог «сработать» как большой психологический пресс и следующий трюк. Несговорчивого арестованного вызывали на допрос в кабинет два следователя, сажали на стул и как бы забывали о нем. Между собой говорили громко. Один другому сообщал, что на прошлой неделе или совсем недавно расстреляли такого-то, называли фамилию. Второй следователь, как бы не веря, говорил: «Как, ведь у него сумма взяток небольшая?» На это следовал ответ: «Да, небольшая, но он ничего не признал, ничего не выдал, вот и получил по заслугам». Вызванный на допрос естественно фиксировал разговор следователей в памяти, делал «выводы» для себя, приходил к тому, что лучше «признать» хоть что-то, чем получить пулю в лоб. Так появлялись оговоры. С помощью неправомерных длительных арестов, созданием невыносимых условий в камерах, путем избиения подследственных, шантажа, угроз, обмана стремились морально раздавить человека, унизить, довести до скотского состояния, сделать из него ничтожество, а растоптав, сломив, получали от него показания, угодные следствию. Допрашиваемые уже не сопротивлялись.
