Роберт Каплан - Политика воина
Перечисление различий между прошлым и настоящим можно не продолжать. Тем не менее сходство с нашим временем поразительно, потому что человеческие страсти и мотивации за тысячу лет не слишком изменились. Знание об античных временах позволяет нам понять свое время. «…Ничто не велико или мало, иначе как в сравнении» [1], – пишет Джонатан Свифт. В его «Путешествии Гулливера» гиганты Бробдингнега дают возможность Гулливеру видеть гораздо дальше тщеславия его собственной цивилизации, а обитатели Лилипутии – карикатура на современного человека – «видеть с большой точностью, но не с большого расстояния» [2].
Если послушать общественный дискурс в Америке, можно подумать, что нравственность – исключительно иудеохристианское изобретение. Но это была ведущая тема язычника Плутарха в его жизнеописаниях великих людей [3]. Сопоставляя Алкивиада, греческого политика, с Кориоланом, римским полководцем, Плутарх отмечает, что сохранять власть «террором, насилием и притеснениями не только постыдно, но и несправедливо» [4]. Сенека выступает против правителей, демонстрирующих гнев, потому что многие известные ему государства не обладали вовсе или обладали слабыми институтами, неспособными обуздать своих правителей, – точно так же как некоторые страны современного развивающегося мира [5].
А когда Цицерон в I в. до н. э. говорил, что «основы человеческого сообщества» находятся под угрозой из-за того, что к иноземцам относятся хуже, чем к римлянам, он уже закладывал базис международного сообщества [6]. Времена изменились меньше, чем нам кажется.
Мало кто из авторов был более озабочен нравственностью и влиянием, которое оказывает отдельная личность на ход событий, чем Ливий, историк начала и середины Римской республики. И мало какие работы лучше демонстрируют поразительное сходство между древним миром и недавно скончавшимся XX в., чем «Война с Ганнибалом» Ливия – поучительная история со многими параллелями со Второй мировой войной, которая, кажется, предупреждает об опасности высокомерия нашей собственной эпохи [7].
Как и предыдущие поколения, беби-бумеры[2] верят в свою исключительность, в то, что их время уникально, а они мудрее и просвещеннее своих предшественников. Ливий выступает против этого извечного эгоизма и демонстрирует, насколько он был распространен, когда карфагенский полководец не смог убедить соотечественников, что их везение не может длиться вечно. Ливий с усмешкой замечает, что «для человеческой натуры характерно во времена ликования отказываться прислушиваться к аргументам, которые омрачат их праздник» [8].
Ливий (Тит Ливий) родился в Патавии (Падуе) в 59 г. до н. э. и умер в Риме в 17 г. н. э. Половину своей жизни он посвятил созданию обширной истории Рима в 142 книгах, из которых «Война с Ганнибалом» занимает книги с 21-й по 30-ю [9]. Ливий не принимал участия в политике и, соответственно, не имел в своем распоряжении инсайдерской информации. Он не был тесно связан и с литературным миром своего времени, когда творили такие поэты, как Гораций и Вергилий. В отличие от них он скептически относился к процветанию своей эпохи, считая ее декадентские настроения признаком начала падения Рима. В то время когда Гораций сочинял триумфалистские пророчества о всемирном владычестве, а Вергилий периодически подлизывался к Августу, Ливий замечал опасности, которые нависали над горизонтом и которые его сограждане-римляне предпочитали игнорировать [10]. Ливий, типичный аутсайдер, читается до сих пор благодаря его выразительным описаниям людей и событий и захватывающей проницательности в том, что касается человеческой природы.
«Война с Ганнибалом» дает представление об античном понимании патриотизма: гордость за страну, ее знамена и символы, ее легендарное прошлое. Читая Ливия, постигаешь, почему вывешивание флага в День памяти павших или Четвертого июля – похвальный поступок и почему национальная гордость – необходимое условие международной политики Черчилля.
Книги Ливия являют собой канонические символы патриотической добродетели и исключительного самопожертвования. Луций Юний Брут, римский полководец конца VI в. до н. э., победивший этрусских царей, руководит казнью своих сыновей, виновных в измене. Гай Муций Сцевола, еще один римский полководец, кладет руку на горящий алтарь, показывая этрускам, что готов вынести любую боль, чтобы победить их [11]. У Ливия есть и знаменитое описание Луция Квинкция Цинцинната, которого в 458 г. до н. э. «призвали от сохи» возглавить подкрепление для спасения окруженной римской армии [12]. Цинциннат стал избранным диктатором благодаря своим качествам, но, как только военная опасность миновала, отказался от должности. По свидетельству Ливия, когда Цинциннат облачился в тогу и пересек Тибр, покидая свое поместье, он символически принес в жертву благополучие своей семьи ради блага республики, поставив под угрозу свое благосостояние во имя страны [13]. Его возвращение к сельскому хозяйству непосредственно после победы показывает, что власть для него менее важна, чем благополучие собственной семьи, поскольку стране опасность больше не угрожает. Не важно, насколько Ливий приукрасил эту историю, мы можем отождествить его ценности со своими. Подобно Алексису де Токвилю, он понимает, что здоровая республика возникает благодаря сильным гражданским и семейным узам.
Фактические ошибки Ливия и его романтический взгляд на Римскую республику не должны ставить под сомнение его более важные истины. Неоднократно говорилось, что классиков читают не ради фактических деталей, а потому, что они помогают нам понять наше собственное время. Нужно прочувствовать заново то очарование, которое классики оказывали на школьников XIX столетия, таких как Черчилль, которые читали их не ради критики и поиска фактических ошибок, а для вдохновения, и получали его.
На самом деле вера Ливия в римское благородство менее романтична, чем кажется. Она основана на серьезных достижениях конституционного правления: вне зависимости от военных тягот проводились ежегодные выборы и переписи населения, организовывался набор в армию, и требования об освобождении от воинской повинности подвергались справедливому разбирательству [14].
Первая Пуническая война началась с мелкой ссоры между римскими и греческими колонистами в Сиракузах, которая благодаря запутанным альянсам спровоцировала конфликт между Римом и Карфагеном, захвативший всю Сицилию. Конфликт закончился поражением Карфагена. Рим наложил на него непосильную и унизительную контрибуцию. Как в Европе XX в., это привело ко второму конфликту. «Война с Ганнибалом» – это история Второй Пунической войны, которая длилась без перерывов семнадцать лет в Европе и Северной Африке вплоть до 202 г. до н. э. Это был ряд крупных сражений, которые ввергли в разруху и разорение бульшую часть средиземноморского региона. Победа Рима во Второй Пунической войне, как и победа Америки во Второй мировой войне, превратила его в мировую державу.
Ливий начинает повествование, называя Вторую Пуническую войну «самой великой войной, которую помнит мир» [15]. И это трудно назвать преувеличением. Сражения охватили территории, которые Запад называет «познанным миром».
Ливия обвиняли в романтизации Ганнибала, карфагенского полководца. Но тот, кто читает его впервые, может заметить нечто еще: Ганнибал Ливия с его нигилистической жаждой насилия и борьбы наделен чертами Гитлера дотехнологической эры. Ганнибал жесток даже по меркам своего времени: он конфискует земли и сжигает детей заживо безо всяких причин, кроме самого факта завоевания. Ганнибал – ложный героический лидер. Он требует непрекращающейся войны для легитимизации своей власти и удовлетворения своего инстинкта разрушения [16]. Как и Гитлер, он ожесточен навязанным и несправедливым миром, которым завершилась предыдущая война. Увы, Ганнибал возлагает вину за поражение не на себя, а на народ, считая карфагенян недостойными своего правителя.
Ганнибал воспользовался преимуществом нападения на противника, морально истощенного предыдущей войной. И как наш [американский] конгресс, остававшийся бездеятельным, пока Гитлер нарушал Версальский договор, занимал Рейнскую область и нападал на Польшу, римский сенат с огромным трудом решался реагировать на угрозу Ганнибала – уже после того, как тот нарушил договор, заключенный после Первой Пунической войны, и захватил римские территории в Испании [17]. «Римляне отвернулись, а затем предприняли действия, неадекватные целям», – пишет профессор Йельского университета Дональд Каган, сравнивая истоки Второй Пунической и Второй мировой войны [18]. Стремление к умиротворению было живо в римском сенате: аристократы рузвельтовского толка предупреждали об опасности, которую представляет собой Ганнибал, а провинциалы-изоляционисты противились всяческим действиям. После того как Ганнибал, пройдя маршем по Испании и перевалив через Итальянские Альпы, двинулся непосредственно на Рим, популистский и изоляционистский трибун Квинт Бебий Геренний говорил в сенате, что только знать много лет искала войны. К тому времени, когда сенат понял, что надо действовать, единственным выходом уже была тотальная война.
