Джонатан Пауэлл - Новый Макиавелли
На встрече в Белом доме в апреле 1999 года Тони предложил ввести в Косово наземные войска. Клинтон дал Сэнди Бергеру возможность высказаться «против»; все аргументы выслушал. Однако от атак авиации толку не было, это все видели. А уж когда НАТО по ошибке разбомбил колонну албанских беженцев и Китайское посольство, ситуация стала для нас просто опасной из-за общественного осуждения кампании в целом. Тони полагал, что мы в некотором смысле зависли над пропастью, и сук, нас удерживающий, может в любую секунду быть срублен. В Белом доме обнаружились разногласия. Хилари Клинтон, госсекретарь Мадлен Олбрайт и председатель
Объединенного комитета начальников штабов генерал Шелтон выступали за введение войск, а Берген и Совет национальной безопасности — против. Этих последних терзал призрак Вьетнамской войны, а заодно и сомалийского фиаско, увековеченного в «Падении “Черного ястреба”»[210].
Проигнорировав тяжкий исторический опыт, Клинтон принял смелое решение — ввести войска 24 мая 1999 года; нам казалось, к зиме кампания будет завершена — времени более чем достаточно. Ширак заявил, что для ведения операции потребуется 500 000 солдат; еще нас предупреждали о выносливости и стойкости сербов. Обычная картина: перед вооруженным вторжением вам трубят о том, что армия противника, будь то Республиканская гвардия Ирака или Сербская армия, сплошь состоит из великанов в десять футов ростом, но вскоре выясняется, что противник бегает лучше, чем воюет. Правда, этого не скажешь о персонажах вроде талибов. Тони к тому времени успел посетить лагерь беженцев в Македонии, где имел разговор со стариком-косоваром. Старик поведал, что сербские солдаты, придя в его селение, отделили женщин от мужчин. Молодые женщины были увезены и изнасилованы; молодые мужчины также были увезены, и больше их никто не видел. Сам он был избит до разрыва селезенки. Вместе с женой косовар тайно пересек македонскую границу и вот торчит здесь, в лагере беженцев. Этот разговор укрепил Тони в мысли продолжать военные действия в Косово. Вскоре после его визита Гаагский трибунал назвал Милошевича военным преступником. Вроде повод для ликования; однако возникла обычная в таких случаях проблема — лидер, получивший официальное обвинение, как правило, намерен биться до последнего. Такому сделку не предложишь, не убедишь купить свободу в обмен на капитуляцию. Результатом может стать конфликт — затяжной, кровавый и постоянно усугубляющийся. В случае с Милошевичем, к счастью, обошлось без такого конфликта — сербы сами свергли своего правителя, падение которого все равно было неизбежно.
В «тумане войны» я впервые заблудился, когда по Си-эн-эн передали, что Милошевич наконец капитулирует. Было это в конце мая. Для прояснения ситуации я позвонил в МИД, где мне, вполне в духе сериала «Да, господин министр», объявили, что, поскольку я контактирую с Си-эн-эн, то мне и известно побольше, чем МИДу. Уже после капитуляции Милошевича имела место другая драма. 12 июня Джон Соере, тогда — личный секретарь по внешней политике, ворвался на совещание в секретариат Кабинета и выпалил: русские направляются из Боснии в косовский аэропорт Приштина, а командующий объединенными силами НАТО Уэсли Кларк только что по телефону сказал, что шесть российских военных самолетов требуют у Венгрии воздушного коридора. Непонятно было, кто именно из Москвы это затеял. Клинтон стал звонить Ельцину — тот продемонстрировал весьма слабую связь с реальной действительностью, в частности, предложил встретиться с Клинтоном на подводной лодке. Чарльз Гатри и министр обороны Джордж Робертсон явились из Минобороны в Номер 10 и сообщили, что Уэс Кларк приказал генералу Майку Джексону, командовавшему британской группировкой в Приштине, захватить аэропорт и в случае необходимости открыть огонь по российским войскам. Майк, впрочем, не желал развязывать Третью мировую войну — он пригрозил отставкой. Выяснилось, что российские самолеты еще не взлетали, а российские войска по дороге из Боснии остановились в Белграде. Оказывается, русские просто хотели заявить о своем влиянии и способности к быстрому реагированию. Когда они добрались наконец до Приштины, мы не стали предпринимать никаких действий.
Макиавелли отнюдь не утверждает, будто армию не следует использовать, он только считает, что прибегать к ее помощи надо как к последнему средству, когда прочие — исчерпаны. Войны — скверная штука при любом раскладе, но иногда (очень редко) лучше вступить в войну, чем мириться с ситуацией. Именно руководствуясь этим соображением, Британия по сей день содержит армию, подготовленную к настоящим боям. Армия нужна нам не для того, чтобы вести войну самим — это нам не под силу, — но потому, что мы полагаем важной свою способность участвовать в войнах на стороне наших союзников, когда под удар поставлены наши интересы. В XIX главе «Государя» Макиавелли пишет: «С внешней опасностью можно справиться при помощи хорошего войска и хороших союзников; причем тот, кто имеет хорошее войско, найдет и хороших союзников». Вот почему мы так далеко зашли в защите оборонного бюджета, подвергавшегося постоянному урезанию со стороны Гордона Брауна. Жаль, что так и не смогли добиться его роста в соответствии с потребностями Министерства обороны и, уж конечно, не приблизили оборонный бюджет к бюджету Департамента международного развития.
Решение вступить в войну всегда тяжело для политика. Военные — другое дело; этих хлебом не корми — дай куда-нибудь вторгнуться. В случае с Ираком, в 2002 году, глава генштаба утверждал, будто дивизии жаждут наземных боевых действий, а если свести их роль в войне к вспомогательным действиям с моря и воздуха (в то время как американцы и остальные участники пройдут маршем по иракской земле), боевой дух, несомненно, потерпит непоправимый ущерб. Поэтому армия с таким энтузиазмом приняла план захвата Ирака с территории Турции, откуда ближе до Тикрита, родного города Саддама, — хотя Басра представлялась более легкой добычей. Позднее, в Афганской войне, именно военные чины требовали захватить Гильменд после потери Кабула, даром что Тони и тогдашний министр обороны Джон Рейд в один голос высказывались против. И все же такие решения должны приниматься политиками, а не военными; политики и ответственность за них несут.
Чего мы совсем не ожидали, так это выпада генерала Данната (2006) против экспансии британских войск в Ирак. Мы с Тони тогда вели сложные переговоры в Северной Ирландии, в колледже Сент-Эндрюс. А тут Даннат заявляет корреспонденту «Дейли мейл», что британское присутствие в Ираке только усугубило ситуацию, что надо поскорее вывести войска. Тогда-то мы и почувствовали свою полнейшую беспомощность. Дес Браун, преемник Джона Рейда на посту министра обороны, в это время летел в Шотландию. Глава генштаба был в Австралии — и вне зоны доступа. Заместитель главы генштаба читал лекцию — его нельзя было беспокоить. Сам же Даннат не отвечал на наши звонки. Сначала мы хотели его уволить, но быстро сообразили, что эта мера моментально превратит Данната в мученика. Его комментарии, конечно, не помогли нашим войскам в Басре. Лидеры группировки Муктады ас-Садра ликовали — по их мнению, Даннат публично признал эффективность их усилий. Они намеревались удвоить атаки на британские войска. А на нас посыпались выражения недовольства — от генсекретаря НАТО, от американцев, от австралийцев и от прочих участников военной операции в Ираке. Правда, отдельные отзывы в военном чате отличались благожелательностью; но в основном главы генштабов не скрывали негодования в адрес Данната. После переговоров мы организовали для Тони перекус с сандвичами в кабинете Джока Стиррупа в Министерстве обороны. Даннат настоял на встрече с Тони; через несколько минут я окончательно убедился — эта должность не для него. Тони дал понять всем присутствующим, что в обязанности политиков не входит формирование и поддержка на плаву первоклассной армии, если боевые генералы во всеуслышание ругают свою почетную миссию. Впрочем, политикам всегда легче печься о солдатских жизнях, чем генералам. Боюсь только, Тони по сравнению с Даннатом, свято убежденным в своей правоте, выглядел слабаком.
В свете нежданного выпада, предпринятого Даннатом, каждый политический лидер должен бы семь раз отмерить, прежде чем ввязаться в военные действия; конечно, это возможно лишь при наличии отсрочки таковых примерно на год. Наши вооруженные силы больше не способны к регулярным вторжениям на чужие территории, да и преимущества свои растеряли. Мы постепенно начинаем походить на Германию и другие страны континентальной Европы, которые, во избежание греха, не задействуют свои армии в боевых операциях. Усугубление этого сходства неизбежно; однако мы должны прийти к нему в полном сознании, а не ждать, пока нас ткнут в него носом. Очередной шаг к потере контроля над судьбами державы; шаг куда более широкий, нежели частичная передача суверенитета в руки НАТО или ЕС. Мы уже потеряли способность вести основные военные операции. Мы больше не можем формировать отборные дивизии вроде тех, что Британия в 1982 году отправляла на Фолклендские острова. Один генерал, участник вторжения в Сьерра-Леоне 2000 года, озвучил вашему покорному слуге мнение, будто нынешней Британии такая операция не по плечу.
