Инна Соболева - Победить Наполеона. Отечественная война 1812 года
Авторитет хозяина дворца вырос небывало: ещё бы – ему доверяет сам Освободитель! Кроме того, российский император всегда или почти всегда был на глазах у Талейрана. Так что понять, ради чего тот сделал всё, чтобы заманить к себе высокого гостя, нетрудно. Но зачем Александру понадобилось двенадцать дней жить во дворце Талейрана? Над этим ломает голову не одно поколение историков. Посмею предположить, что он это сделал специально для того, чтобы потом больнее оскорбить, без предупреждения покинув гостеприимный кров. Да, Александр пользовался услугами Талейрана, начиная с 1808 года. И информация, которую он получал, оказывалась временами крайне полезной. Возможно, он был за эту информацию благодарен. Но уважать платного агента, предателя интересов собственной страны?! Никогда!
Перед отъездом русского государя из Парижа министр иностранных дел (теперь уже в правительстве Бурбонов) князь Талейран всеми силами домогается прощальной аудиенции. Александр отказывает. Он не желает даже проститься со своим недавним любезным хозяином – ещё одна пощёчина. И она заметно подрывает положение Талейрана при новом королевском дворе. Но и этого Александру мало. Он с демонстративным радушием принимает у себя Коленкура, того самого Коленкура, что недавно так страстно выступал против отречения Наполеона, а потом делал всё, что мог, для воцарения его сына и регентства Марии Луизы! Более того, царь с восхищением говорит о верности Коленкура. И кому! Наполеону его, Александра, заклятому врагу! Ещё одна пощёчина!
Нет, недаром Талейран так ненавидел Александра. Было невыносимо обидно, что этот фальшивый, хитрый «византийский грек», такой неискренний, такой подозрительный (мнение Талейрана и не только), сумел разгадать и понять его, заслужившего «титул» мудрейшего отца лжи и патриарха предательства.
Но как бы ни была сильна ненависть одного и презрение другого, встречаться и вступать в дипломатические поединки им ещё придётся.
Один из многочисленных секретных агентов, шпионивших за русской делегацией на Венском конгрессе, докладывал своему шефу, президенту Венской полиции барону Гагеру: «Рассказывают, что после своего знаменитого разговора с Александром Талейран сказал, что раздражение императора заставило его думать, что он находится перед лицом второго Наполеона». Если бы Александр прочитал это донесение, оно бы ему, скорее всего, польстило…
А разговор был любопытный. Талейран всячески увещевал Александра отказаться от претензий на польскую корону и от передачи Саксонии во власть прусского короля. Ответ он получил, не дающий никаких оснований надеяться: «Я в Польше, – сказал Александр, – посмотрим, кто меня оттуда выгонит… Прусский король будет королём Пруссии и Саксонии, как я буду русским императором и королём польским».
Забавно, что Талейран, славившийся не только хитростью, страстью к интригам и продажностью, но и выдающейся проницательностью, явно недооценил русского монарха. А стоило бы прислушаться к предостережению Вильгельма фон Гумбольта, прусского уполномоченного на конгрессе: «Русский император фальшив и упрям, и, ведя с ним переговоры, никогда нельзя принять достаточно предосторожностей». И это слова представителя союзника, по существу – единственного союзника России.
Современники, общавшиеся с Александром Павловичем, утверждали, что он никогда ничего не забывал. Ничего не забыл он и Талейрану. Уезжая в Петербург уже после второй реставрации Бурбонов, уговорил, точнее – заставил Людовика XVIII отставить Талейрана с поста министра иностранных дел и заменить его своим человеком, герцогом Арманом де Ришелье, правнуком знаменитого кардинала, оставившим заметный след в судьбе русского Причерноморья. Тот знаменитый бронзовый Дюк, что возвышается на вершине одесской лестницы, ведущей к морю, и есть памятник герцогу Арману де Ришелье, превратившему захолустную Одессу в прекрасный праздничный город. Об отношении одесситов к своему бывшему градоначальнику свидетельствует факт трогательный и имеющий мало аналогов в мировой истории: узнав о смерти герцога, жители Одессы собрали деньги (каждый дал, сколько мог, у государства не взяли ни копейки) и поставили памятник, который сразу стал символом Одессы. Так что, предложив любимца всей южной России на пост министра иностранных дел Франции, Александр оказал стране неоценимую услугу: главой французской дипломатии в кои-то веки стал человек не только умный, но глубоко порядочный, бескорыстный, способный твёрдо отстаивать интересы государства. В общем, если вспомнить ещё и конституцию, которую русский царь заставил французского короля даровать своему народу, Александр покидал побеждённую державу её благодетелем.В это же время, кое-кто чуть раньше, другие чуть позднее, покидали Париж люди, которые пришли в столицу Франции под водительством своего государя, которые были ему преданы, которые искренне им восхищались: генерал-майоры Михаил Орлов и князь Сергей Волконский, прапорщик Матвей Муравьёв-Апостол, ещё шестеро Муравьёвых, их кузен Михаил Лунин, Иван Якушкин, князь Сергей Трубецкой, штабс-капитан Фёдор Глинка, кавалергардский поручик Павел Пестель, семёновский подпоручик князь Фёдор Шаховской – все они были в Париже в дни русского триумфа, который стал триумфом императора Александра. Все они им гордились. Но очень скоро… Тогда, в Париже, они ещё не знали, что останутся в истории под общим именем: декабристы.
Гортензия. Падчерица. Друг
Эжени Ортанс (именно так звучит по-французски привычное нам имя Гортензия) родилась в не слишком благополучной семье Александра и Розы Богарне, когда их первенцу Евгению было два года. При том что их мать была в молодости особой довольно легкомысленной, детей она нежно любила, и обстановка любви, нежности, доверия, в которой они росли, оказала, по-видимому, самое благотворное влияние на их характеры. Они на всю жизнь остались самыми близкими людьми. Евгений с детства называл сестру «кроткая упрямица» – характер у неё был твёрдый.
Гортензии было двенадцать лет, когда её отдали в пансион мадам Кампан, самый, пожалуй, престижный в Париже. Там одновременно с ней воспитывалась сестра Наполеона Каролина и сыгравшая некоторую роль в его жизни красавица Элеонора Денюэль де ля Плэнь. Надо сказать, что ни одна из девиц интереса у Гортензии не вызывала. Когда мать однажды привела в пансион человека, за которого собралась выйти замуж, Гортензия была оскорблена. Она считала, что память об отце, обезглавленном на площади Насьон за четыре дня до падения кровавого режима Робеспьера, должна быть священна, и не скрыла от Наполеона возмущения и неприязни. Но обаяние этого человека, когда он того хотел, было неотразимо. Он не просто усыновил детей Жозефины, он стал их настоящим отцом, заботливым и любящим. Они тоже полюбили его преданно и верно.
Гортензия была умна, блестяще образована, красива и щедро одарена талантами: положила на музыку многие стихи своих любимых поэтов и свои собственные, сочинила немало песен, которые были весьма популярны в XIX веке. Одна из них во времена, когда императором (Наполеоном III) стал её третий сын, Карл Людовик Наполеон, была французским национальным гимном.
К сожалению, при всех достоинствах личная жизнь её с самого начала складывалась неудачно. Она полюбила Жерара Дюрока, одного из самых близких к Наполеону людей. Готовилась к свадьбе. То, что Дюрок отправился с дипломатической миссией в Петербург, казалось, не представляло никакой угрозы её счастью. Но когда он вернулся, его будто подменили: в резкой, не терпящей возражений форме он отказался жениться. Более того, заявил, что не расположен играть роль Жоржа Дандена. Тем, кто забыл, чем знаменит этот мольеровский персонаж, напомню: это богатый мещанин, задумавший жениться на дочери аристократа и вынужденный терпеть презрительные поучения сановных родственников. Он стал синонимом попавшего по собственной вине впросак простака. А выражение «Vous Pavez voulu! Georges Dandin!» («Вы этого хотели, Жорж Данден!») стало крылатой фразой, означающей «сам виноват в своих бедах».
Может быть, Гортензия и не переживала бы оскорбительный разрыв с женихом так мучительно, если бы родители не задумали укрепить союз двух семейств, выдав её замуж за Людовика, младшего брата Наполеона. Это неожиданное на первый взгляд решение даёт основание призадуматься: уж не попросили ли верного Дюрока отказаться от невесты ради осуществления планов Жозефины и Наполеона? Его безграничная преданность вполне позволяет допустить, что не было просьбы Наполеона, в которой он мог бы отказать.
Свадьба состоялась 4 января 1801 года. Невесте было восемнадцать лет, жениху – двадцать три. Он был страстно влюблен в другую девушку, мечтал на ней жениться, но Наполеон решил иначе, а Людовик был слишком слабохарактерен, чтобы противиться воле брата.
Констан вспоминал, что «добрая Жозефина делала всё, что только от неё зависело, чтобы сблизить супругов, она сознавала, что это супружество было делом рук её, и ей хотелось соединить свой личный интерес или, по крайней мере, то, что она считала таковым, со счастьем своей дочери; но все её усилия и просьбы оставались бесплодными».
