Вадим Роговин - Была ли альтернатива? (Троцкизм: взгляд через годы)
В последние годы появилось немало работ, в которых приводятся цифры, свидетельствующие о гигантских, на первый взгляд, успехах советской экономики этого периода. Однако в большинстве случаев мы имеем дело со статистическими манипуляциями, основанными на некритическом подходе к данным официальной статистики. Исходя из этих данных, В. Селюнин, например, утверждает, что довоенный уровень экономики был восстановлен к 1925 или 1926 году, а к 1928 году объём промышленного производства увеличился на 32 процента по сравнению с 1913 годом[678].
Между тем один из наиболее серьёзных советских статистиков (и кстати, соавтор Селюнина по некоторым публикациям) Г. Ханин доказывает, что в 1928 году национальный доход был на 12 процентов меньше, чем в 1913 году, а рост его во время нэпа составлял немногим более 2 процентов в .год, т. е. темпы этого роста были примерно равны темпам роста населения[679].
Английский историк Р. У. Дэвис, основываясь на тщательных статистических подсчётах, полагает, что к 1928 году национальный доход достиг довоенного уровня, а объём капиталовложений, осуществлявшихся почти всецело за счёт внутренних источников, приблизительно сравнялся с объёмом капиталовложений в 1913 году, когда значительную их часть составляли инвестиции иностранного капитала. Экспорт и импорт к 1928 году составлял и менее 40 процентов от довоенного уровня[680]. За годы нэпа увеличился технологический разрыв между капиталистическими странами и СССР, промышленность которого опиралась преимущественно на довоенное оборудование. Но, быть может, иная картина наблюдалась в сельском хозяйстве, которое, как утверждается в работах некоторых современных советских публицистов, в годы нэпа пережило небывалый расцвет? Для подтверждения этого тезиса обычно приводятся данные, согласно которым за эти годы валовая продукция сельского хозяйства увеличилась более чем вдвое. Однако эти цифры оказываются столь впечатляющими потому, что отсчет ведётся от 1921 или 1922 года, когда страна только что вышла из гражданской войны и пережила неслыханный неурожай и массовый голод. Пользуясь подобной методологией, можно было бы сделать вывод о ещё более значительном скачке сельского хозяйства за первые пять лет после Великой Отечественной войны, когда производственные отношения на селе были далеки от нэпа. Ведь к 1945 году производство сельскохозяйственной продукции упало почти до уровня 1921 года, а к 1950 году оно достигло уровня 1940 года. Динамичными темпами сельскохозяйственное производство росло от значительно более высокой базы в 1953—1959 и 1965—1970 годах. Более корректное использование статистических данных показывает, что к 1928 году общая посевная площадь не достигла довоенного уровня при сохранении крайне низкой урожайности. В 1927 году страна превзошла 1913 год по валовому производству сельхозпродуктов на 21 процент (примерно на столько же выросла за эти годы и численность населения страны). Однако этот прирост шёл за счёт животноводства и технических культур. Зерновые же культуры ни по посевным площадям, ни по валовому производству не достигли довоенного уровня. При этом в результате дробления крестьянских хозяйств и увеличения потребления хлеба самими производителями товарная часть зернового производства к 1927 году составляла лишь половину довоенного уровня. Производство на душу населения зерна составляло в 1927 году 486 кг, а мяса — 30 кг, что было несколько ниже показателей 1913 года.
Производительность труда в сельском хозяйстве была крайне низкой. Даже в 1928 году свыше 70 процентов площадей яровых культур было засеяно ручным способом, почти половина всех зерновых убрана серпами и косами, более 40 процентов всего урожая обмолочено цепами и валками.
Активно происходило, особенно после 1925 года, социальное расслоение деревни. Называя совершенно неосновательным «идиллически-слащавое изображение деревни» 20-х годов как деревни без кулаков, Ю. Ларин приводил подсчёты, согласно которым в 1927 году было 650 тыс. хозяйств, ставших кулацкими ещё до революции. Современные историки, проделавшие аналогичные подсчёты по другим источникам, приходят к выводу, что «в массе своей кулачество 20-х годов вело свою биографию с дореволюционного времени»[681].
После разрешения в 1925 году аренды земли и найма рабочей силы в деревне всё более расшатывались принципы уравнительного землепользования, всё больше подтверждалась правота ленинских слов о том, что при мелкотоварном производстве «и на земле, принадлежащей всему народу, хозяйство будет вести самостоятельно только тот, у кого есть орудия, скот, машины, запасы семян, денежные средства вообще и т. д.»[682], а тот, у кого ничего нет, кроме рабочих рук, неизбежно пойдет в кабалу к кулаку.
В 1927 году кулацко-зажиточная верхушка деревни владела почти третьей частью стоимости всех сельскохозяйственных средств производства, тогда как бедняки, составлявшие примерно треть крестьянских хозяйств, располагали всего 5—7 процентами (остальная их часть находилась в руках середняцкой части деревни). Малоимущие крестьяне не могли прокормиться за счёт собственных хозяйств и вынуждены были сдавать свою землю в аренду зажиточным, наниматься к ним в качестве батраков. Кулацко-предпринимательские элементы во всё возрастающей степени концентрировали в своих руках средства производства, землю (арендуя её у бедняков), развёртывали подсобные производства, занимались ростовщичеством, диктовали маломощным крестьянам кабальные условия при временном предоставлении им рабочего скота и инвентаря.
Хотя к концу 20-х годов главными производителями зерна стали середняцкие и бедняцкие хозяйства, дававшие до 4 млрд. пудов зерна (до революции — 2,5 млрд. пудов), однако производство ими товарного зерна составляло лишь 400—440 млн. пудов. Основными производителями товарного зерна были кулацкие хозяйства.
После кризиса сбыта 1923 года советское правительство снизило цены на многие промышленные товары и повысило цены на часть сельскохозяйственной продукции. Поскольку в 1925—1926 годах промышленность развивалась медленно, платежеспособный спрос стал опережать производство промышленных товаров. Кризис сбыта сменился товарным голодом. Между тем правительство продолжало осуществлять меры, направленные на стимулирование накоплений в деревне. В 1926 году общий размер сельскохозяйственного налога был снижен с 313 до 245 млн. рублей. В условиях высокоурожайных 1926 и 1927 годов выгоду от снижения налога получили прежде всего зажиточные крестьяне, у которых увеличилось количество излишков производимой ими продукции.
Одновременно была развёрнута система дешёвого государственного кредита для крестьянских хозяйств. Кредиты и машины (в основном закупаемые государством за границей) использовались прежде всего кулаками и зажиточными слоями деревни, имеющими средства на покупку техники и выплату процентов по кредитам.
Получив крупные политические и экономические уступки, включая предоставление избирательных прав, доступ в Советы и кооперацию, капиталистические элементы деревни всё активнее боролись за дальнейшее усиление своей экономической и политической роли, добивались фактического преобладания в сельскохозяйственно-кредитной кооперации. Всё это неизбежно вело к обострению классовых конфликтов в деревне. По далеко не полным данным, в 1926 году появилось 400, а в 1927 — более тысячи сообщений о кулацком терроре, жертвами которого стали 1150 коммунистов и беспартийных сельских активистов.
В 1924 году снабжение городов и растущего рабочего класса хлебом и приобретение хлеба для экспортных операций было поставлено на рыночные основы (до этого значительная часть хлеба поставлялась государству в виде натурального налога). Поскольку объём денежной массы, которую государство могло направить на закупку зерна, был ограничен, то приходилось прибегать к денежной эмиссии, которая вела к утрате золотого содержания рубля, нарастанию инфляционных процессов, усилению товарного голода и уменьшению экспортно-импортных операций.
Начиная с июльского пленума 1926 года, левая оппозиция обращала внимание на отставание государственной промышленности и на рост тех сил в городе и деревне, которые хотят повернуть развитие страны на капиталистический путь. Она подчёркивала, что положение рабочего класса и деревенской бедноты объективно ослаблялось по мере роста силы кулака, нэпмана и бюрократа. Особую опасность представляло усиление экономической и политической роли кулачества в деревне, которое заново и в стремительном темпе проделывало путь первоначального капиталистического накопления. В то же время бедняцкие и частично середняцкие слои в результате разорения и ликвидации их хозяйств попадали в кабалу к кулаку и ежегодно выбрасывали из своей среды два миллиона избыточных рабочих рук. Этот избыток рабочей силы не находил применения и в городах, поскольку развивавшаяся медленным темпом государственная промышленность могла поглотить не более 100 тыс. человек в год. Отставание государственной промышленности, рост безработицы в городах, аграрное перенаселение и социальное расслоение в деревне порождали сеть взаимосвязанных диспропорций, способных привести к серьёзному хозяйственному кризису.
![Айзек Азимов - Последний вопрос [Последняя проблема]](/uploads/posts/books/55996/55996.jpg)
