Григорий Свирский - Ленинский тупик
В Москве, представлялось Огнежке, происходит генеральная приборка — они, строители, взяли огромную метлу да смели деревянные домишки, избы, сараи в одну кучу. Чтоб удобнее сносить.
Дороги по-прежнему отскабливались от глины десятками бульдозеров, укреплялись.
От дальней постройки тянулся над землей черный дымок. Наверное, жгли мусор.
Большая приборка!
Стрела башенного крана снова двинулась. Железную площадку затрясло, как трамвай на повороте. Где-то внизу щелкнуло. Раз. Другой. Что это?
А! Трос, наматываясь на металлический барабан, соскальзывает.
Вроде бы начала осваиваться на высоте… Ермака. Перехватываясь обеими руками от одного влажного железного косяка к другому, Огнежка повернулась лицом к новым корпусам.
Ермак прав, корпуса и в самом деле напоминают сверху танковую бригаду, идущую на прорыв… Эти рассыпались по полю, а те выстроились колонной, которой нет конца. Один танк взбирается на холм и словно бы переваливает через него, другой спускается с горы.
Огнежка поглядела вокруг и лишь сейчас поняла, почему она все время вертит головой. Она ищет окна Ермака. В дальнем корпусе из красного кирпича, который словно подминает под себя пригорок. Они, видно, были погашены, ермаковские окна. А вот сейчас зажглись.
И Огнежка заторопилась к этому загоревшемуся яркому огню, осознав вдруг с беспощадной ясностью, что ей от самой себя не уйти..
Сколько времени она пытается оттолкнуть себя от Ермака. Обеими руками отталкивается. Мечется туда — сюда. Но как бы она ни рвалась, какие бы доводы ни приводила — себя не обмануть… Она задержалась посреди отвесной лестницы, обхватив согнутой в локте рукой железную перекладину и глядя на ермаковский огонь…
И тут раздался звенящий взрыв. Точно ударила в железный каркас тонная бомба. Это было последнее, что слышала Огнежка..
Как выяснили позднее, завершающий бетонный ригель Игорь Некрасов положил точно.
Оторопелый от сегодняшних откровений и сердечных встрясок, возбужденный до нельзя, Игорь не заметил в сгустившихся сумерках, что крюк не отцепили. А кто-то поторопился дать отмашку, мол, порядок… Игорь потянул крюк чуть на себя, в сторону…
Только что поставленная им последняя металлическая колонка каркаса со звоном свалилась на железобетонный регель, который еще не успели приварить, и он рухнул вниз. Два верхних этажа сложились в один. Именно здесь и работала бригада Староверова.
Кто-то слышал глухие крики и стоны.
Но остальные этажи еще стояли, однако тяжелый железобетонный ригель не задержался наверху. Попрежнему крушил все, с чем сталкивался. Шорохи и глухие удары, все ближе и ближе к земле, продолжались. Шорох нарастал. Дом вздрогнул, как живой.
И вдруг все двенадцать этажей, связанных «на живую нитку», рухнули мгновенно, Серая бетонная пыль взвилась над Москвой. И тут же осела. Кран смялся гармошкой.
Могильный холм из искрошенного бетона и скрученных балок разбирали несколько дней. В щели подавали из шлангов кислород, чтоб погребенные не задохнулись…
Тщетно. Домой не вернулись никогда… ни Игорь Некрасов, ни Шура Староверов, ни Нюра, ни тетка Ульяна, ни Силантий, ни Огнежка…
Остались в живых лишь Тоня, запертая в тот день в Бутырской тюрьме, да Тихон с Гущей, ускользнувшие на воскресную халтуру.
И Ермаков, которого отвезли в больницу с тяжелым инфарктом….
Виновными в катастрофе признали самих погибших, которые, де, гнались за строительным рекордом, нарушая все инструкции.
Так установила после тщательного расследования правительственная комиссия, которую возглавлял министр строительства Зот Иванович Инякин.
Погребенных не могли опознать. Похоронили в братской могиле. В сумерках, когда кладбище было закрыто. Без речей.
Утром на фанерке с фамилиями похороненных кто-то написал углем сверху. «Строители Ленинского проспекта».
Охране приказали стереть надпись, но на другой день она появилась снова, более крупными буквами и несколько измененной: ЖЕРТВЫ ЛЕНИНСКОГО ПРОСПЕКТА.
Ее сфотографировали — для Следствия. Установили пост: кто приходит?
Чаще других приходила Тоня Горчихина, давно взятая КГБ на заметку. Но дела против нее так и не возбудили. Опасались чего-то…
К тому же она вскоре уехала из Москвы, взяв на воспитание маленького Шураню Староверова.
Да как-то остался на ночь выйдя из больницы, Ермаков. Пролежал до утра, уткнувшись лицом в сырую траву.
Приложение к роману «Ленинский тупик»
Конвульсии издыхающей власти. Попытка исследования. Кратко о незабываемом.
Много дней я провел в поисках и изучении документов, непосредственно связанных с тем, что ранее увидел своими глазами. Выяснял подлинные причины и мотивы «непостижимого»…
К примеру, чем был так занят в давние дни и месяцы министр КГБ Шелепин, по общенародной кличке «ЖЕЛЕЗНЫЙ ШУРИК», когда отказался принять даже и на пять минут героя моей книги «ЕРМАКА», пытавшегося спасти невинного человека.
Узнать об этом доподлинно оказалось делом вовсе не трудным. О том, в свое время, писал и кричал весь мир. Кроме газеты «Правда», естественно.
В 58–61 годах «Железный Шурик» снаряжал на запад убийц. Сталин выкрадывал из Парижа и убивал белых генералов. Шелепин, верный сталинец, готовил и затем отправлял в Германию убийц — для уничтожения украинского повстанческого движения — Степана Бендеры, профессора Льва Ребега и даже журналистов-издателей «Посева», раздражавших Хрущева. Украденных уничтожали.
С украинскими повстанцами ГБ расправлялась посредством особого прибора, предложенного «учеными разработчиками» Андропова — форсунки в виде красивой зажигалки, выбрасывающей синильную кислоту. Сердце у жертвы останавливается. Отжил человек. Никто не виноват.
Эту «форсунку» продемонстрировал немецким властям один из убийц, ушедший на Запад после того, как получил из Москвы приказ о втором убийстве.
«Железный Шурик», не ведая того, был убежден, что все концы в воду спрятаны, и отправился с государственной миссией в Лондон. А там что ни день демонстрации против убийцы Шелепина. Заодно и Хрущева припоминали «незлым тихим словом».
Пришлось Никите Хрущеву Шелепина немедленно, в том же 1961 году, «задвинуть». А на его место в шефы КГБ неунывающий «генсек» назначил очередного комсомольца — Семичастного. Тот, некомпетентный на этой службе во всем, быстро сгорел: провалил в Индии резидентов КГБ, приказав срочно заняться непривычной всем им работой — дочерью Сталина-беженкой Светланой.
Однако комсомольский «переросток» Семичастный успел все же «втиснуться» в историю КГБ. Но совсем иначе. Со стороны «культуры». Выступил со страшными угрозами Евгении Семеновне Гинзбург — автору яркой талантливой книги о женских лагерях. Увидел главную опасность не в том, что в стране был чудовищный Гулаг, убивший миллионы невинных людей, а в том, что о нем смеют писать. Без санкции государства, подумать только!
С той поры и «проклюнулись» ныне на Руси «министры из города Глупова», как окрестили современные журналисты, «тропу переростка», по которой бредет нынешняя власть, выискивая корень всех бед страны не в самих бедах и их причинах, а в отражении этих бед честной литературой и газетной критикой. Сия тропа, как известно, не зарастает и по сей час.
Уже давно не было Хруща. А отстрел «несогласных» не прекращался ни на день. Следующий шеф КГБ генерал от жандармерии Андропов даже удостоен на Лубянской площади почетной стеллы.
Стелла поставлена гебистами в противовес СОЛОВЕЦКОМУ КАМНЮ, доставленном под окна Лубянки от имени пятидесяти миллионов убитых ею жертв.
Сокрушив памятник Феликсу Дзержинского, чудом уцелевшие жертвы и их дети получили в ответ новый подарок — стеллу. К этой стелле в честь «гуманиста Андропова» в праздничные дни, приносят венки, увитые шелковыми лентами. От карательных учреждений. От Президента России В. В. Путина.
Я тоже решил поднести свой скромный венок — от русского писателя и историка Григория Свирского. С незримыми лентами. На них множество имен. Приведу лишь некоторые:
Анатолий Марченко — рабочий-строитель — уничтожен в чистопольской тюрьме. За то, что посмел в своей честнейшей и искренней книги «Мои показания» вынести сор из избы.
Синявский и Даниель, — все помнят и громкий процесс, и жестокий приговор.
Юрий Галансков — талантливый молодой поэт — зарезан 4-го ноября 1972 года в лагерной больнице.
Меня ждала подобная судьба, я знал об этом доподлинно, от гебиста, — тайного мoero единомышленника. Но повернулось, как и у героя этой книги.
Моим Ермаковым-спасителем оказалась, вот уж не гадал-не ведал! французская газета «Ле МОНД». Ее политический редактор сидел неузнанным в Большом зале Союза писателей СССР на общем писательском собрании, записывая на портативный магнитофон выступления русских писателей, в том числе, и мои. Я говорил в тот день и о бесчинстве советской цензуры, убивающей любое честное слово, и о членах Политбюро ЦК КПСС, стравивших между собой народы СССР, в том числе, и о том члене ПОЛИТБЮРО, который восседал в этот час почетным гостем за столом писательского президиума.
