Сергей Кургинян - Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2
Кроме того, если автор текста не скрывает, что у него есть политическая позиция, состоящая, например, в том, что хилиасты ужасны, ибо породили ужасных большевиков (а также террористов и анархистов), то я не имею права элиминировать эту политическую позицию и назвать текст внеидеологическим или комплиментарным по отношению к тому, что он, текст, оценивает так-то и так-то.
Если автор говорит, что христианство несовместимо с развитием, то я не должен говорить, что автор в этом тексте развитие рассматривает. Он его изгоняет из религии (а потому, в каком-то смысле, и из культуры).
Я показываю, как именно этот автор в этом тексте осуществляет свой аутентичный замысел. И спрашиваю себя, кто, как и почему это осуществлял до автора. В чем своеобразие автора, а в чем его преемственность по отношению к другим. Ибо нет своеобразия без преемственности.
Выясняется, что определенные тексты, как сложно построенные системы, подчинены прямо заявленному авторами или внятно доказанному мною целеполаганию. Не знаю как для кого, но для меня тексты без стратегического целеполагания в принципе абсолютно неинтересны.
Целеполагание оказывается тесно (и цитатно подтвержденным образом) связано с определенными идеологемами и даже стратагемами. Например, борьба с развитием («деанаптуэзация») — это очень серьезная стратагема. Искоренение хилиазма с помощью эллинизма — это тоже стратагема. Заявление о том, что Разум должен знать свои пределы и что вторгаться в трансцендентальное он не должен, это тоже стратагема.
Пиама Павловна Гайденко говорит об этом напрямую. Добро бы она сказала, что есть такая философская традиция наряду с другими. Но она говорит о том, что не только наука и религия, но и философия (философия не вполне наука) и религия могут «не противостоять друг другу как два взаимоисключающих, враждебных друг другу способа осмысления мира», а сотрудничать лишь в том случае, если философия «не претендует на исчерпывающее постижение всего с помощью разума, то есть не преувеличивает его возможности и признает существование трансцендентного начала, недоступного разуму». Но это очень специфический способ ведения диалога между наукой и религией, философией и религией.
Оставим в стороне светскую науку. А также те научные школы, которые рассматривают, например, возможности диалога разума с другим разумом и сверхразумом. Но разве все религиозные школы так относятся к возможностям разума? Пиама Павловна пишет: «И Платон, и Плотин, и Прокл были убеждены в том, что сущее, бытие в качестве условия своей возможности предполагает Единое (to hen) как некое сверхбытийное начало, трансцендентное как бытию, так и познанию».
Во-первых, это одна из возможностей прочтения данных античных авторов.
Во-вторых, есть другие античные авторы (тот же Аристотель, который был ничуть не менее авторитетен в христианстве, долгое время «путавшем» его с Платоном… да и что такое аутентичный Платон?).
В-третьих, есть другие христианские школы. Например, Абеляр.
В-четвертых, есть особые отношения веры и разума, оговоренные в Модерне.
В-пятых… В-шестых…
Короче, мне понятно, что рассудок пасует перед трансцендентальным. Но если трансцендентальное ничему не доступно, то в чем его смысл? А если оно чему-то доступно, то что есть то, чему оно доступно? Понятно, что это не рассудок. Но это и не эмоция, освобожденная от всего остального. Такая эмоция может породить истерический экстаз, но не более. Проникать же в некие сферы (пещеру Прокла и так далее) может только нечто, наделенное качествами высшего синтеза. То ли разум, воспаряющий на крыльях любви, то ли любовь, воодушевляемая созвучным ей разумом.
Понятно, что для религиозного человека обычный субъект-объектный метод пасует перед трансцендентальным. Но ведь не субъект пасует! Если субъект пасует, то он не субъект. Скажут, что есть Высший субъект. И потому субъект и не должен претендовать на субъектность. Но разве Высший субъект не наделил субъект свободой воли? Разве он запретил субъекту познавать Высший субъект? А как же гнозис (не гностики, а гнозис — прошу не путать!)?
И потом, разве этот Высший субъект, обладая высшей духовностью, не является в этом смысле и высшим разумом? И разве разум не объединяет Высший субъект с субъектом? А как же тогда «по образу и подобию»?
Пиама Павловна хочет вести Россию в XXI век под лозунгом «философия — это служанка религии»? Она хочет цыкнуть на философию и указать ей ее место? И легитимировать это ссылками на Платона, Плотина и Прокла?
Но это даже не новое Средневековье. Потому что уже в Средневековье церковь хотела конкурировать с наукой в вопросе о разуме, определять, чем один разум отличается от другого, а не провозглашать: «Всяк сверчок знай свой шесток». Ибо сам клир понимал, что его сила — в способности познавать (конечно же, особым образом) трансцендентное. А если оно, это трансцендентное, вообще непознаваемо никем и никак, то к чему клиру такое «трансцендентное»?
Совсем другое дело — рассуждать о том, как разум, приближаясь к Богу, меняет свою структуру и тогда приближается еще больше. Это называется — снятие оппозиции субъект-объект… Это пример классического применения в религии теории нелинейных процессов.
И конечно же, возникает еще один вопрос. Такое отношение к разуму («знай свой шесток» то есть) сочетаемо с гуманизмом? При том, что гуманизм, как, наверное, все мы понимаем, отнюдь не всегда носит светский характер.
Мне кажется, что ответ очевиден.
И что дехилиастизация, проводимая во имя дебольшевизации, очень быстро оборачивается не только демодернизацией и деанаптуэзацией (компрометацией развития), но и дегуманизацией. Если кому-то нужно, чтобы Россия надежно никогда не развивалась никаким образом, то это очень правильный и тщательный набор демонтажей, при которых развитие оказывается лишенным какой бы то ни было сущностной почвы. О тех прорывах в будущее, которыми Россия славилась, в этом случае речи не может быть тем более.
Вернадского нет и не может быть. Какая ноосфера? «Знай свой шесток»!
Софиологии тоже не может быть.
Н.Федоров — видимо, хилиасто-гностик?
Серебряный век — радение хилиастической секты.
Советский период — ублюдок, зачатый от хилиасто-гностики.
Ну, и наконец, развитие несовместимо с благом христианства.
О'кей. Зачистили всю поляну. Срезали все, что может формировать высшую тонкую структуру любого проекта развития. А теперь давайте развиваться — дружно и с песней. Что? Не получается? Давайте звезды снимать или трупы выволакивать. Это занятие более простое и знакомое.
А в это время ведущие интеллектуальные центры мира будут разрабатывать совершенно новые формы диалога науки и религии. Это уже не Эйнштейн, не Уиллер, не Пригожин. Все продвигается дальше с каждым годом. А тут под крики об освобожденной наконец духовности — такое опрощение… такое опрощение…
Почему по этому поводу молчат те, кто интегрирован в конкретный духовный массив? Что, в православной части методологического сообщества есть только А.Лоргус? Там есть люди с совершенно другим авторитетом… Им это все нравится? Им некогда? Что случилось? А философы? Аверинцев умер, но другие православные мыслители и эрудиты живы. Они, повторяю, интегрированы… Ну, как еще помягче сказать? Почему они молчат? Они позиционируют себя в пределах описанной мною странной духовной поляны? Им безразлично, будет ли в России развитие? Они не понимают, что в рамках этой поляны развития не будет и что она создана для того, чтобы его не было? Им не ясно, что если не будет развития, то будет другое — взятие Россией на себя ускоренных гностических обязательств по «самовалентинизации» и «самомаркионизации»?
Впрочем, каждый в подобного рода ситуациях делает свой выбор. И не мое дело осуждать чужой. Мне надо делать свой. И я его делаю, предлагая читателю и политическую теорию развития, и аналитику, позволяющую прочитать некий антагонистический развитию метатекст. Я не создаю этот метатекст из обрывков превратно трактуемых чужих высказываний. Есть аутентичный и очень авторитетный интеллектуально-политический «полуфольклор». Не я, повторяю, его соорудил. Не я превращаю его во влиятельную субкультуру. Свое отношение к этому фольклору я, по-моему, сформулировал с полной определенностью. Как у всякого фольклора, у этой интеллектуалистики есть коллективный автор, или, как это сейчас принято говорить, «сетевой субъект». Но я совершенно не собираюсь его верифицировать. Ну, не люблю я такой род деятельности — и все тут. Кроме того, это ведь фольклор! Ничего нет хуже, чем после размытого указания «как говорилось в частных беседах», начать конкретизировать — когда говорилось, кем, в какой связи, при каких особых обстоятельствах… Ну, говорилось и говорилось… В самом деле говорилось при очень серьезных обстоятельствах — и что? Я не с людьми воюю. Я идеи анализирую.
