Лев Троцкий - Немецкая революция и сталинская бюрократия
Ультиматизм есть попытка изнасиловать рабочий класс, когда не удается убедить его: если вы, рабочие, не признаете руководства Тельмана-Реммеле-Ноймана, то мы не позволим вам создать единый фронт. Злой враг не мог бы придумать более невыгодного положения, чем то, в какое ставят себя вожди компартии. Это верный путь к гибели.
Руководство германской компартии только ярче подчеркивает свой ультиматизм, когда казуистически оговаривается в своих воззваниях: «Мы не требуем от вас, чтоб вы заранее признали наши коммунистические воззрения». Это звучит, как извинение за политику, которой извинения быть не может. Когда партия заявляет, что она отказывается вступать в какие бы то ни было переговоры с другими организациями, но разрешает рабочим социал-демократам порвать со своей организацией и, не называя себя коммунистами, стать под руководство компартии, то это и есть чистейший ультиматизм. Оговорка насчет «коммунистических воззрений» совершенно смехотворна: рабочий, который готов уже сегодня порвать со своей партией, чтобы принять участие в борьбе под коммунистическим руководством, не остановится перед тем, чтобы назвать себя коммунистом. Дипломатические уловки, игра с ярлычками чужды рабочему. Он берет политику и организацию по существу. Он остается в социал-демократии до тех пор, пока не доверяет коммунистическому руководству. Можно сказать с уверенностью, что большинство социал-демократических рабочих не потому остается сегодня еще в своей партии, что доверяет реформистскому руководству, а только потому, что не доверяет коммунистическому. Но они хотят уже сегодня бороться против фашизма. Если им указать ближайший этап совместной борьбы, они потребуют, чтоб их организация стала на этот путь. Если организация будет упираться, они могут дойти до разрыва с ней.
Вместо того, чтоб помочь социал-демократическим рабочим на опыте найти свой путь, ЦК компартии помогает вождям социал-демократии против рабочих. Свое нежелание бороться, свой страх перед борьбой, свою неспособность к борьбе Вельсы и Гильфердинги с полным успехом прикрывают сейчас ссылкой на нежелание компартии участвовать в общей борьбе. Упрямый, тупой, бессмысленный отказ компартии от политики единого фронта стал в нынешних условиях важнейшим политическим ресурсом социал-демократии. Поэтому-то социал-демократия, со свойственным ей паразитизмом, и цепляется так за нашу критику ультиматистской политики Сталина-Тельмана.
Официальные руководители Коминтерна с глубокомысленным видом разглагольствуют сейчас о повышении теоретического уровня партии и об изучении «истории большевизма». На деле «уровень» все больше снижается, уроки большевизма забыты, искажены, растоптаны. Между тем в истории русской партии совсем не трудно найти предтечу нынешней политики немецкого ЦК: это покойный Богданов, создатель ультиматизма (или отзовизма). Еще в 1905 году он считал невозможным для большевиков участвовать в петербургском Совете, если Совет не признает предварительно социал-демократического руководства. Под влиянием Богданова петербургское бюро ЦК большевиков приняло в октябре 1905 г. постановление: предъявить петербургскому Совету требование о признании им руководства партии; в противном случае – выйти из состава Совета. Молодой адвокат Красиков, в те времена член ЦК большевиков, предъявил этот ультиматум на пленарном заседании Совета. Рабочие депутаты, в том числе и большевики, с удивлением переглянулись и – перешли к порядку дня. Ни один человек не вышел из Совета. Вскоре прибыл из-за границы Ленин и задал ультиматистам жестокую головомойку: нельзя, – учил он, – нельзя при помощи ультиматумов заставить массу перескакивать через необходимые фазисы ее собственного политического развития.
Богданов, однако, не отказался от своей методологии и создал впоследствии целую фракцию «ультиматистов» или «отзовистов»: последнее имя они получили потому, что склонны были отзывать большевиков из всех тех организаций, которые отказывались принимать предъявленный им сверху ультиматум: «признай заранее наше руководство». Свою политику ультиматисты пытались применять не только к Совету, но также и в области парламентаризма и к профессиональным союзам, ко всем вообще легальным и полулегальным организациям рабочего класса.
Борьба Ленина против ультиматизма была борьбой за правильное отношение между партией и классом. Ультиматисты в старой большевистской партии никогда не поднимались до сколько-нибудь значительной роли: иначе победа большевизма была бы невозможна. Внимательное и чуткое отношение к классу составляло силу большевизма. Борьбу против ультиматизма Ленин продолжал и тогда, когда стоял у власти, в частности и в особенности – по отношению к профессиональным союзам. «Да если бы мы сейчас в России, – писал он, – после 2 1/2 лет невиданных побед над буржуазией России и Антанты, поставили для профсоюзов условием вступления „признание диктатуры“, мы бы сделали глупость, испортили бы свое влияние на массы, помогли меньшевикам. Ибо вся задача коммунистов – уметь убедить отсталых, уметь работать среди них, а не отгораживаться от них выдуманными ребячески-„левыми“ лозунгами» («Детская болезнь „левизны“). Тем более это обязательно для коммунистических партий Запада, представляющих лишь меньшинство рабочего класса.
Положение, однако, радикально изменилось в СССР за последний период. Коммунистическая партия, вооруженная властью, означает уже другое соотношение между авангардом и классом: в это отношение входит элемент принуждения. Борьба Ленина против партийного и советского бюрократизма в основе своей означала борьбу не против плохого устройства канцелярий, волокиты, неряшливости и пр., а против командования аппарата над классом, против превращения партийной бюрократии в новый «правящий» слой. Предсмертный совет Ленина: создать пролетарскую контрольную комиссию, независимую от ЦК, и отставить Сталина и его фракцию от партийного аппарата, – был направлен против бюрократического перерождения партии. По ряду причин, в которые входить здесь мы не можем, партия прошла мимо этого совета. Бюрократическое перерождение партии доведено за последние годы до предела. Сталинский аппарат только командует. Язык команды есть язык ультиматизма. Каждый рабочий должен заранее признать, что все прошлые, настоящие и будущие решения ЦК непогрешимы. Претензии непогрешимости росли тем более, чем ошибочнее становилась политика.
Получив в свои руки аппарат Коминтерна, сталинская фракция естественно перенесла свои методы и на иностранные секции, т. е. на коммунистические партии капиталистических стран. Политика германского руководства есть отражение политики московского руководства. Тельман видит, как сталинская бюрократия командует, объявляя контрреволюционером всякого, кто не признает ее непогрешимости. Чем Тельман хуже Сталина? Если рабочий класс не становится покорно под его руководство, то потому, что рабочий класс контрреволюционен. Вдвойне контрреволюционны те, которые указывают Тельману на гибельность ультиматизма. Одной из наиболее контрреволюционных книг является собрание сочинений Ленина. Недаром Сталин подвергает их столь жестокой цензуре, особенно при издании на иностранных языках.
Если ультиматизм вреден при всяких условиях; если в СССР он означает проживание морального капитала партии, – то он вдвойне несостоятелен в партиях Запада, которым только приходится накоплять моральный капитал. В Советском Союзе победоносная революция создала, по крайней мере, материальные предпосылки для бюрократического ультиматизма в виде аппарата репрессий. В капиталистических же странах, в том числе и в Германии, ультиматизм превращается в бессильную карикатуру и препятствует движению коммунистической партии к власти. Ультиматизм Тельмана-Реммеле прежде всего смешон. А смешное убивает, особенно когда дело идет о партии революции.
Перенесите на минуту проблему на арену Англии, где компартия (в результате гибельных ошибок сталинской бюрократии) все еще составляет ничтожную часть пролетариата. Если признать, что всякая форма единого фронта, кроме коммунистической, является «контрреволюционной», то очевидно британскому пролетариату придется отложить революционную борьбу до тех пор, пока компартия станет во главе его. Но компартия не может стать во главе класса иначе, как на основе его собственного революционного опыта. Между тем опыт не может принять революционный характер иначе, как путем вовлечения в борьбу миллионных масс. Однако, вовлечь некоммунистические массы, тем более организованные, в борьбу нельзя иначе, как на основе политики единого фронта. Мы попадаем в заколдованный круг, из которого на пути бюрократического ультиматизма выхода нет. Но революционная диалектика выход давно указала и показала его на бесчисленном количестве примеров в самых разнообразных областях: сочетание борьбы за власть с борьбой за реформы; полная самостоятельность партии при сохранении единства профсоюзов; борьба с буржуазным режимом при использовании его учреждений; непримиримая критика парламентаризма – с парламентской трибуны; беспощадная борьба с реформизмом при практических соглашениях с реформистами для частных задач.
