Евгений Горбунов - Сталин и ГРУ
В конце апреля была решена судьба еще одного крупного разведчика бывшего начальника агентурного отдела и помощника Берзина Бориса Мельникова. После года работы в Разведупре он был переведен в ИККИ на должность заведующего службой связи. Вполне естественно, что когда весной 37-го начался разгром руководства Коминтерна, то под удар в первую очередь попали сотрудники именно этой службы во главе со своим руководителем. 28 апреля нарком Ежов направил Сталину спецсообщение о Мельникове. В этом документе была собрана вся информация, которую удалось накопать о нем и тех сотрудниках, с которыми Мельников работал. Ему вменялось в вину то, что во время двукратного пребывания в японском плену он якобы выдал коммунистов, находившихся в Китае, а с приходом на работу в ИККИ окружил себя эмигрантами, вернувшимися в Союз из Харбина, которых хорошо знал по своей работе на КВЖД в 20-е годы и которых в НКВД считали «подозрительными по шпионажу». Приписали ему и то, что в 1924 году он примыкал к троцкистской оппозиции, а также моральное разложение в виде дорогостоящих попоек с женщинами. Собрав такой «букет» обвинений, Ежов просил разрешения у Сталина на арест Мельникова.
Генсеку ареста только одного Мельникова показалось мало, и на первой странице спецсообщения он наложил резолюцию: «Т. Ежову. Мельникова и «окружение» надо арестовать. Ст.». Об этом тут же сообщили Ежову, и участь заведующего службой связи и его ближайших сотрудников была решена. Выбить из него «признательные» показания было уже делом техники. Через две недели после ареста он уже подписывал все то, что ему подсказывали следователи, признаваясь и в шпионаже в пользу Японии, и во всех остальных грехах. Очевидно, по такой же схеме собирался компромат и на таких крупных разведчиков, как Артузов, Штейнбрюк и Карин. Без санкции Сталина Ежов, конечно, не решился бы на их арест.
На партийном собрании Разведупра 19 мая 1937 года Урицкий жаловался, пытаясь оправдаться и как-то выгородить себя: «Я беру слово не для того, чтобы преуменьшать наши недочеты. Я беру слово для того, чтобы конкретно разобрать причины наших больших недостатков. Наша парторганизация очень много проморгала и пропустила как в изучении людей, так и в их использовании. Я хочу остановиться на некоторых причинах, мешающих нашей работе. Работавший у нас Артузов, который руководил специальной работой, допускал много безобразий, давал непартийные установки, мешал нам…» Попытка оправдать себя и свалить все на уже отсутствующего зама выглядела не очень убедительно, и он решил попробовать оправдаться: «Теперь дело не только в том, чтобы наказать виновных. Работаю я в разведке всего два года. Дело очень ответственное. Причины, почему я пришел в Управление, всем известны. Это были причины прорыва. И те люди, которые остались здесь, должны были мне помочь. Я пришел сюда, и здесь были люди, которые мне мало помогали. Разведчики мы все вместе с вами плоховатые…» Но весной этого страшного года такие самокритичные выступления уже не помогали. Тем более что на этом собрании начальника Управления вывели из состава партбюро. И это, очевидно, был первый случай в истории Управления. Добиваясь у Ворошилова, а через него и у Сталина изгнания Артузова из Управления, Урицкий рубил сук, на котором сидел. После ухода такого опытного и квалифицированного зама неопытность, некомпетентность и дилетантизм нового руководителя военной разведки выявились в полной мере. Новый зам, чекист Александровский, ничем не мог помочь своему начальнику, будучи таким же дилетантом в разведке, как и Урицкий, и, очевидно, это стало ясно Ворошилову, а через него и Сталину.
Хотя в архивах до сих пор не нашлось каких-либо документальных доказательств, но можно не сомневаться, что разговоры между членами Политбюро Сталиным и Ворошиловым о некомпетентности начальника Управления, конечно, были. Для Сталина в мае 37-го было уже очевидно, что он совершил ошибку, поменяв мастера разведки Берзина, несмотря на все его недостатки, на дилетанта Урицкого, фамилию которого ему наверняка и подсказал нарком обороны. А Сталин был из тех людей, которые, совершив ошибку, всегда старались ее исправить. Очевидно, для него в конце мая было уже ясно, что на посту начальника военной разведки может быть только Берзин. Возможно, свою роль сыграло и то, что в январе 1937 года он был награжден высшей наградой страны — орденом Ленина. Никакой другой подходящей кандидатуры в то время не было. Поэтому и была отправлена в Валенсию шифровка Берзину — немедленно сдать дела комдиву Штерну и выехать в Москву.
Репрессии в аппарате военной разведки начались в мае 37-го. По неполным данным, в основном по справочнику «ГРУ. Дела и люди» было арестовано 17 человек старшего и высшего командного состава. В этот список попали и те командиры, которые в свое время работали военными атташе в разных странах и состояли в кадрах Управления, но к моменту ареста занимали крупные посты в центральном аппарате Наркомата обороны. Это комкоры Восканов, Геккер, Левичев, Лонгва, Петренко-Лунев, корпусные комиссары Артузов и Карин и помощник Урицкого Абрамов-Миров, а также бывший заместитель Берзина Борис Мельников. Были также арестованы и военные разведчики рангом пониже: бригадные комиссары Семенов и Янель, комбриги Боговой и Клочко. Это немногие из печального списка отправленных на Лубянку. 21 мая на совещании в Разведупре выступил Сталин. Он заявил о том, что «разведуправление со своим аппаратом попало в руки немцев», и дал установку о роспуске агентурной сети. Оценка деятельности военной разведки была дана на самом высоком уровне, и для руководства НКВД этих указаний было достаточно, чтобы начать подготовку к уничтожению руководящих кадров Управления.
2 июня 1937 года Сталин выступил с большой речью на расширенном заседании Военного Совета РККА и опять говорил о разведке: «…Нужно проверять людей — и чужих, которые приезжают, и своих. Это значит, надо иметь широко разветвленную разведку, чтобы каждый партиец и каждый непартийный большевик, особенно органы ОГПУ, рядом с органами разведки, чтобы они свою сеть расширяли и бдительнее смотрели.
Во всех областях разбили мы буржуазию, только вот в области разведки оказались битыми, как мальчишки, как ребята. Вот наша основная слабость. Разведки нет, настоящей разведки. Я беру это слово в широком смысле слова, в смысле бдительности, и в узком смысле слова, также в смысле хорошей организации разведки. Наша разведка по военной линии плоха, слаба, она засорена шпионажем. Наша разведка по линии ГПУ возглавлялась шпионом Гаем, и внутри чекистской разведки у нас нашлась целая группа хозяев этого дела, работавшая на Германию, на Японию, на Польшу сколько угодно, только не на нас. Разведка — это та область, где мы впервые за 20 лет потерпели жесточайшее поражение. И вот задача состоит в том, чтобы разведку поставить на ноги. Это наши глаза, это наши уши…»
Вот такие мысли были высказаны генсеком о работе разведки. И так ему представлялась ее работа в будущем. Хотелось бы отметить, что Сталин не только высказывал свое мнение о работе разведки на больших совещаниях. Он внимательно читал протоколы допросов арестованных крупных военачальников, с которыми его знакомил Ежов. И в этих протоколах мелькала фамилия Берзина. Так, еще 4 июня, за несколько дней до нового назначения Берзина, Ежов представил Сталину протокол допроса комкора Лапина, арестованного как участник военно-троцкистского заговора. Ознакомившись с протоколом, Сталин отметил несколько вопросов, которые нужно было задать Лапину. Его интересовало:
«…2) Состоял ли в заговоре Берзин, который перенял от Таирова разведорганы на Дальнем Востоке? 3) Продолжает ли Таиров подрывную работу в МНР?.. 6) Как обстоит дело с окружной войсковой разведкой на Украине, в Белоруссии, в Ленинграде? Не связывала ли она троцкистов с Польшей так же, как наша разведка на Дальнем Востоке связывала троцкистов с японцами».
В начале июня Берзин вернулся в Москву. Конечно, привез с собой документы немецкой и итальянской разведок, которые удалось добыть в Испании, привез ценнейшую информацию о положении в этой стране. Привез и предложения советских советников об усилении помощи Испанской Республике. Обо всем этом нужно было докладывать наркому, отчитываясь о проделанной работе. О дальнейшей работе не думалось. Как солдат партии, готов был принять любую должность в любом месте страны. Конечно, после удачной работы в «X», а награждение орденом Ленина говорило о том, что Сталин был доволен его работой, он надеялся, что на рядовую работу его не пошлют. Но и большой уверенности в том, что его вернут в разведку, тоже не было. У Сталина была отличная память, о таких крупных провалах, как копенгагенский, он не забывал. И Берзин знал об этом.
Поэтому для него было неожиданностью, и приятной, когда он получил письмо, подписанное начальником Управления по начсоставу РККА армейским комиссаром 2-го ранга Булиным, в котором говорилось, что приказом Ворошилова № 2431 от 9 июня он назначается начальником Разведывательного управления РККА. Характерно то, что он до сих пор, несмотря на длительную командировку, продолжал числиться заместителем командующего ОКДВА. И по-прежнему был Павлом Ивановичем. Возможно, что поездка в Испанию не нашла отражения в его личном деле. Но это только предположение. Можно было возвращаться в родное Управление, принимать дела у своего преемника, которому сдавал их в апреле 35-го и опять приниматься за любимую работу с учетом нового опыта, полученного на Дальнем Востоке и особенно в Испании. Но Берзина ждало и еще одно приятное известие. ЦИК и Совнарком утвердили его в военном звании армейского комиссара 2-го ранга. В петлицах его гимнастерки должен был появиться четвертый ромб. Но если о его награждении нигде не писали, то о присвоении ему нового воинского звания сообщила газета «Красная звезда», в № 137 от 16 июня 1937 года, разумеется, не указывая причину этого присвоения. Попутно ему вернули и его прежнее имя и отчество. Он вновь стал Яном Карловичем Берзиным.
