Максим Кантор - Империя наизнанку. Когда закончится путинская Россия
Общая система коррупции намного серьезнее, нежели проблема сегодняшних столкновений либералов и патриотов. Ролевые игры, холодная война и даже уличные бои — эти развлечения оставлены челяди. В холопской фантазируют о глобальной демократии и об обновленной Отчизне. Но победы не будет ни у кого; игра не должна остановиться, других механизмов у общества нет. Впрочем, никто не собирается устранять механизмы мировой коррупции, точно так же как за годы войны в Афганистане никто не уничтожил центры производства наркотиков.
Если устранить коррупцию — уйдет единственная скрепа, которая все еще держит мир. Банки не в силах повысить процент по вкладам, финансовые пузыри прокалывают и надувают вновь, экономика не поднимается, коррупция — единственное, что является действующей международной договоренностью.
В одной банке
Из сказанного можно сделать вывод, будто Россию втянули в дурную компанию; те, кто играет за партию «патриотов», так и говорят.
Мелодраматическая теория об угнетаемом народе верна, но угнетатели не злокозненные иноземцы, не варвары-большевики.
Угнетает себя сам народ. Это именно русская, а вовсе не американская и не еврейская жадность заставила рвать собственную страну на куски, это именно русский азарт легкой добычи заставил объявить предпринимателями тех, кто присвоил народную собственность.
Из этого не следует, что американский или еврейский капиталист полны солидарности к русскому народу; они не обязались быть солидарными, с чего бы? Тем не менее угнетение русского населения никак не западное, но отечественное, укорененное в русской истории явление.
Вот цитата из патриотического учебника истории для детей: «Надобно сказать вам, милые дети, что в старину крестьяне наши имели право переходить от одного помещика к другому.
Вы легко можете представить себе, сколько беспорядков происходило от этого права: своевольные крестьяне переходили с одного места на другое и дорогой, не боясь наказаний, делали разбои. Михаил Феодорович сделал решительное распоряжение о крестьянах. В 1625 году вышел указ о том, чтобы всех переписать и оставить на вечные времена при тех поместьях, где они записаны. С тех пор кончились своевольства всякого рода: крестьяне, зная, что не могут более переменить господ своих, более старались заслуживать любовь их и прилежнее работали на тех полях, которые уже не могли оставить» (Ишимова А. О. История России в рассказах для детей. М.: Россич, 1994. С. 287).
Влияние еврейского и американского капитала было во времена Михаила Феодоровича ничтожно мало, однако закрепощение состоялось. Екатерина вдохновлялась идеями просветителей, но крепостничество при ней усилилось.
Западная цивилизация не вегетарианская, но друг друга мы пожираем по собственной инициативе. Решительно все равно, какими новыми словами оправдано всякое следующее унижение соседа, — важно то, что к унижению другого привыкаешь. Не требуется злокозненного указа большевиков, чтобы строчить доносы: по либеральным и патриотическим нуждам доносы ничуть не хуже получаются.
Сегодня, когда мир подошел к черте, важно лишь одно: выживем все вместе — поодиночке не выживем. Ни либералы, ни патриоты не выживут поодиночке; более того, Россия не выживет без мира; а миру будет непросто без России.
Войти в европейскую семью народов — недурно; но в семье скандалы, там сегодня сильные бьют слабых. Исключить Россию из сонма цивилизованных народов — можно; надо лишь понять, кого исключать в первую очередь — соседей по кенсингтонскому парку или мужика, стоящего у нефтяной помпы. Рассказать правду о российском режиме — хорошо бы; надо только разобраться, какую правду обнародовать, а какую следует придержать — ради благополучия всей демократии в целом. Мир повязан общими подковерными договоренностями, одним общим лицемерием, и найти самого лицемерного невозможно.
Реальные проблемы демократии не входят в программу ролевой игры «либералы — патриоты». Более того, ролевая игра затем и ведется, чтобы не обсуждать реальные проблемы.
Они состоят в том, что свободный рынок и гражданское чувство демократа противоречат друг другу: ответственность перед обществом превращается в дым, если рынок шире и интереснее твоего полиса. Соединение несоединимого, то есть гибрид безбрежного рынка и очерченного границами общества, привело к власти корпоративную мораль, заменившую гражданское чувство. Образовалась химера, нежизнеспособное существо — оно агонизирует. Так уже случалось дважды, с античной демократией и с демократиями 1920-х годов: они мутировали в тирании. Тоска по империи возникает спонтанно — и не только в России, везде.
Национализм вырастает из либерализма неуклонно, потому так и действенна клоунская пара, Пат и Паташон, «либерал» и «патриот», — они не могут жить друг без друга, это персонажи одной демократической пьесы.
Демократия вошла в период кризиса: следует пересмотреть отношения элит и населения; следует заново выстроить связь рынка и полиса; надо создать федеративную Европу на смену конфедеративной — или Европу ждет привычная Пелопонесская война; надо восстановить систему европейского образования, разрушенную глобализацией; надо ввести единую систему налогов, иначе слово «демократия» не имеет смысла.
И тогда, возможно, удастся устранить коррупцию — последний рудимент «общеевропейского дома», коррупцию, которая реактивным образом разрушает как Восток, так и Запад. И если — как итог этих усилий — само понятие «демократия» окажется неуниверсальным — это не страшно; лишь бы избежать слов «тирания», «олигархия» и «война».
Помимо финансовой Европы существует Европа Фомы Аквинского и Микеланджело, Генриха Бёлля и Альберта Швейцера, Гегеля и Канта. Крайне досадно, что, обернувшись к Западу тридцать лет назад, Россия увидела не эти ценности, а колониальную политику и способы увеличивать маржу. Крайне досадно, что эти ценности и сам Запад помнит нетвердо.
Если коррупция действительно мешает, если солидарность еще возможна, то можно попробовать. Надо лишь здраво решить: действительно ли хочется солидарности. Тридцать лет назад слово всем нравилось — ни либералы, ни патриоты его больше не употребляют.
За солидарность больших денег не дают. Когда основные доходы идут помимо производства и даже вопреки производству, возникает своего рода рынок идеологий, необходимый для мировой коррупции. Борьба марионеточных партий питает биржу коррупции.
Вообще-то независимости не существует. Напротив, существует бесконечная цепь зависимостей, создающая законы жизни. Именно зависимостью друг от друга обусловлены наши судьбы и судьбы стран. Фактор независимости, положенный в основу рассуждения, неизбежно превращает само рассуждение в нелепость, поскольку независимость (относительная) может быть определена только внутри формально определенных отношений. Невозможно быть независимым по отношению к хаосу.
Независимость от мира
Пятый постулат Эвклида служит лучшей иллюстрацией взаимной сопряженности: «если прямая брошена на две других прямых и в точке пересечения с ними образует углы, отличные от прямых, то это означает, что две прямые обязательно пересекутся». Так неизбежно пересекаются всеобщие интересы, жизни, амбиции, страсти. История человечества есть история взаимных зависимостей и долгов, способности сострадать и чувствовать за другого. Самыми вопиющими примерами зависимости являются категорический императив Канта и Нагорная проповедь.
Культура — это зависимость, воспитание — это набор законов и ограничений, образование — это цепочка взаимосвязанных знаний, которые по отдельности мало что значат. Когда человек или область или государство постулируют независимость, они, собственно говоря, хотят сказать нечто иное, просто слово «независимость» звучит красиво — хоть и бессмысленно. Правильнее всего было бы сказать, что они ищут новый принцип зависимости, который свяжет их с миром и соседями. Но до разумной формулировки доходит редко. Как правило, обретение независимости оборачивается хулиганством или террором. Третий рейх становится независимым от правил мира, а Пугачев от закона, но это не сулит ничего хорошего ни миру, ни Рейху, ни Пугачеву.
Когда мир распадается на части, слово «независимость» приобретает невероятную популярность. Борьба за самовыражение становится доминантной — по отношению к вере, состраданию, милосердию и знаниям. Собственно говоря, торжество авангардного искусства в современном мире уже обозначило сегодняшний день: самовыражение стало важнее всего; а что уж там выражается — совершенно не важно. Мир так долго декларировал права и самовыражение как главную ценность существования, что слово «независимость» обрело магический смысл, превосходящий его рабочее значение. Сегодняшняя борьба за независимость от мира — ничего хорошего миру не обещает.
