Юрий Жуков - Иной Сталин. Политические реформы в СССР в 1933-1937 гг.
Любченко и Грядинскому вторили многие. Н.М. Голодед, председатель СНК БССР: «Грязные подонки националистической контрреволюции, как и подонки троцкистской контрреволюции, будут беспощадно уничтожаться и стираться с лица земли»[362].
У. Рахманов, председатель СНК Азербайджанской ССР: «Как известно, созданию Закавказской федерации бешено сопротивлялись классово-враждебные элементы — национал-уклонисты. Часть этих национал-уклонистов оказалась впоследствии в блоке с белогвардейцами, троцкистско-зиновьевскими бандитами. Надо со всей большевистской решительностью разгромить остатки контрреволюционных националистических элементов, этих подлых врагов народа»[363].
С.В. Косиор, 1-й секретарь ЦК КП(б)У, член ПБ ЦК ВКП (б), остановившись подробно на достижениях СССР, воспел хвалу праву на труд, благодаря которому в стране отсутствует безработица, праву на образование, равноправию женщин и вернулся к общим рассуждениям об экономическом росте Украины. А после этого, вне какой-либо логики, заговорил о необходимости борьбы со все тем же внутренним врагом, торжественно пообещал: «Украинский народ уничтожит как троцкистско-зиновьевских выродков, так и остатки националистиче ских предателей, ведущих свою подлую подрывную работу в качестве террористов, диверсантов, шпионов на службе у иностранных капиталистов, на службе у озверелого немецкого и польского фашизма»[364].
Даже Н.В. Крыленко, нарком юстиции (справедливости, законности!), избрал основной темой выступления не новые правовые основы, создаваемые обсуждаемым проектом конституции, а совершенно иное. Не замечая, что на дворе давно уже не 1918 г., в полном противоречии с сутью обсуждаемого основного закона, безапелляционно заявил: «Революционной диктатурой пролетариата было, есть и будет до конца наше государство, оформленное сталинской конституцией». Завершил же Крыленко выступление, бросив открытый вызов и Вышинскому, с которым немало спорил в подкомиссии, и председателю редакционной подкомиссии Сталину: «Наше социалистическое право, социалистические законы и наши в подлинном смысле этого слова народные судьи (те самые, которые, несмотря на его сопротивление, отныне не назначались, а избирались — Ю.Ж.) будут в руках социалистического государства мощным орудием преобразования общества, мощным орудием укрепления нового общественного строя, орудием переделки сознания, в том числе и путем применения насилия»[365].
Словом, и эти выступавшие, и даже те, в которых просто одной-тремя фразами ритуально поминались троцкисты и зиновьевцы, классовые враги, вполне сознательно и преднамеренно создавали атмосферу подозрительности, недоверия, следующим этапом чего должна была стать «охота на ведьм».
Использовались ради того все доступные примеры: и широко известные, как августовский процесс в Москве, ноябрьский в Новосибирске, и те, о которых, кроме них, никто не знал. Ораторы усиливали психологическую напряженность, расширяя круг врагов, включая в их число уже не только троцкистов-зиновьевцев, но и местных, оставшихся, впрочем, безликими националистов, и даже забытых уже всеми меньшевиков и белогвардейцев. Незаметно связывали воедино принятие проекта конституции, утверждение новой избирательной системы с неизбежностью репрессий, которые называли «усилением революционной бдительности», «физическим уничтожением врагов». Тем самым исподволь в общественное сознание внедрялось представление о наличии в стране некоей «пятой колонны» — понятия только что возникшего в охваченной гражданской войной Испании.
От таких, взывавших к ужесточению борьбы с многоликим врагом речей разительно отличались выступления — трезвые, спокойные, по делу — членов группы Сталина: Молотова, Жданова, Литвинова, Вышинского. Они не повторяли других делегатов съезда или друг друга. Говорили только о своей узкой проблеме, но напрямую связанной с проектом конституции.
М.М. Литвинов сразу же подчеркнул: «Я выступаю здесь сегодня не с обзором международного положения, ибо такого пункта в порядке дня съезда не имеется, а по докладу о проекте конституции. Мы не можем чувствовать себя особенно польщенными, когда нам говорят в связи с проектом конституции, что мы возвращаемся в лоно европейского демократизма, к буржуазным свободам. Правильнее будет сказать, что мы берем выпадающее из слабых рук дряхлеющей буржуазии знамя демократизма, знамя свободы и наполняем это понятие новым опытом, советским содержанием». Литвинов сказал так, несомненно имея в виду возможную критику проекта со стороны большевиков-ортодоксов. (Позднее именно такое толкование новой советской демократии на XIX съезде КПСС повторит, чуть переиначив, Сталин в наикратчайшем выступлении за всю свою жизнь.)
Лишь затем Литвинов как бы ушел от темы, вполне сознательно обратившись к злободневным международным проблемам, о которых вроде и не собирался говорить. Счел необходимым и своевременным напомнить всем, что «наше сотрудничество с другими странами, наше участие в Лиге наций основаны на принципе мирного сосуществования двух систем». Отсюда перешел к угрозе со стороны фашизма. Наибольшую опасность, подчеркнул Литвинов, «представляет заграничная деятельность фашизма, когда она принимает такие формы, как, например, в Испании». Он серьезно остановился на развитии событий на Пиренейском полуострове ради того, чтобы мимоходом разоблачить очередной антисоветский миф.
«Наши враги утверждают, — заметил Литвинов, — будто мы добиваемся создания на Пиренейском полуострове коммунистического советского государства, которое мы намерены даже включить в Советский Союз. В случае с Испанией мы имеем дело с первой крупной вылазкой фашизма за пределы его родины… Мы имеем дело с попыткой насильственного насаждения в Испании извне фашистского строя… Если бы эта попытка удалась, то не было бы никаких гарантий от повторения ее в более обширном масштабе в отношении и других государств. Необходимо исходить из того, что фашизм есть не только особый внутренний режим, а что он есть в то же время подготовка агрессии, подготовка войны против других государств».
А то, что такая война не за горами, Литвинов доказал предельно просто — созданием военного блока Германии и Италии, заключением «антикоммунистического пакта» между Германией и Японией, каждый из которых указывал на СССР как на одну из ближайших целей агрессии[366].
Столь же предметной стала речь А.Я. Вышинского, большую часть выступления посвятившего теме резкого снижения давления государства на население страны, то есть того, к чему он имел самое прямое отношение:
«Если число осужденных в первой половине 1933 г. принять за 100, то в РСФСР в первой половине 1936 г. число осужденных будет равняться лишь 51,8 %, в БССР — 24,5 %. Снижение числа осужденных мы имели и в УССР, и в закавказских, и среднеазиатских республиках. Значительное снижение показывает число осужденных по таким преступлениям, как хищение социалистической собственности, имущественные преступления разных видов, преступления, связанные с сельскохозяйственными кампаниями, число которых сократилось очень резко… Число осужденных по закону от 7 августа 1932 г. за хищение общественной социалистической (колхозной — Ю.Ж.) собственности сократилось за время с первой половины 1935 г. по первую половину 1936 г.: в РСФСР — в 3 раза, в УССР — в 4 раза. Число осужденных за имущественные преступления сократилось за этот же период в РСФСР на 17 %, в УССР — на 43,5 %, в БССР — на 43,1 %».
Но все же А.Я. Вышинский, как прокурор СССР, при всем желании, если оно у него и было, не мог не сказать и об ином виде преступности — политической. Однако здесь он ограничился лишь общими фразами, что явно выражало его личное отношение к проблеме, даже не упомянув о московском и новосибирском процессах.
«На все гнусные попытки и вылазки врага, — заметил Вышинский, — посягающего на любимых руководителей советского государства и советского народа, советский суд отвечал и будет отвечать беспощадным разгромом бандитских шаек, применяя к ним, этим подлым преступникам, всю полноту и силу советского закона, всю полноту нашего закона, карающего смертью палачей свободы и счастья трудящихся масс»[367].
Все в этой сложной, выспренней фразе, рассчитанной на устную речь, было строго продумано, выверено, не случайно. И упоминание как вершителя приговора только суда, действующего на основе закона. И игнорирование пришедшей из далекого прошлого «революционной бдительности» или призыва к «уничтожению врага», что весьма напоминало вердикт суда Линча. Потому-то и возражать Вышинскому, полемизировать с ним не смог бы никто — ни противники, ни сторонники внесудебных репрессий.
