Сергей Волков - Почему РФ - не Россия
обычно возникает и желание уподобиться, «быть вместо» своей жертвы, и подобно
тому, как Емелька Пугачев, убивая дворян, наряжал в их мундиры свою разбойную
братию и именовал ближайшее окружение именами екатерининских вельмож, так и
советским не давал покоя блеск императорской России. Но при Сталине подобное
мародерство носило в основном, так сказать, «эстетический» характер: так, после
истребления русского офицерства, золотые погоны были возложены на комиссарские
плечи (это называлось «быть носителями лучших традиций»), но сбор подлинных
вещей в эмиграции, где ещё живы были «подлинные» люди тогда особенно широко не
практиковался. Теперь же принялись подчистую выгребать у их потомков все подряд
— личные вещи (часть которых потом в музее вооруженных сил демонстрировались как
«трофеи Красной Армии»), библиотеки, архивы, знамена и дело дошло даже до самих
останков.
Весьма характерной чертой стала мода на «возвращение на Родину» праха выдающихся
соотечественников, которым в свое время повезло избегнуть чекистской пули.
Наличие этого праха за границей по крайней мере с эры «сталинского ампира»
всегда доставляло крайнее неудобство советской власти: человеку, заслуги
которого не могли не быть признаваемы и в СССР, полагалось быть «с нами» и
покоиться если не у Кремлевской стены, то на Новодевичьем — иначе у публики
могли возникнуть нехорошие вопросы о безоблачности отношений покойного со
строителями коммунизма (а чего это он, такой хороший, оказался где-нибудь во
Франции?). И вот, кого не могли в свое время заманить назад живьем, стали
возвращать в гробах. Эти невольные «возвращенцы» призваны были демонстрировать
одновременно как «правоту» (для тех, кто не знал об их отношении к большевизму),
так и «милосердие» (для тех, кто знал) советской власти. Этот процесс тоже
развивался «по восходящей»: начали с политически более «невинных» деятелей науки
и культуры, после чего очередь дошла до бывших «сатрапов царского режима», а
теперь и до активных борцов с большевизмом. Из Бельгии был привезен прах
«оказавшегося после революции на чужбине» генерала Батюшина, которого как
военного разведчика посчитало «своим» и решило приватизировать ГРУ (хотя
последнее ведомство имеет к русской военной разведке такое же отношение, как
Красная Армия — к русской, то есть, мягко говоря, «антагонистическое»). О том,
что генерал, прежде чем «оказаться» за границей, воевал против большевиков (в
составе Крымско-Азовской Добровольческой армии и ВСЮР) сказано, естественно, не
было ни слова. Флот решил не отстать и привез из Франции на корабле с красными
звездами тело морского министра адмирала Григоровича, встреченного в
Новороссийске советским гимном. Любопытно, что одна из публикаций особо отмечала
тактичность начальника протокола Санкт-Петербурга, которому даже пришлось
несколько отступить от традиции: гроб несли, как положено, шесть капитанов 2-го
ранга, но без фуражек — он «не мог допустить, чтобы гроб с прахом адмирала несли
люди с красными звездами на фуражках». Эта небольшая деталь на самом деле
высветила суть происходящего, пожалуй, лучше всего. Дело в том, что в подобной
тактичности, вообще-то не должно было возникнуть никакой необходимости:
звезды-то на морских фуражках уже несколько лет как официально были заменены на
подобие символа вооруженных сил; только вот большинство старших офицеров,
начиная с командующих флотами, демонстрируя свои идейно-политические
предпочтения, это игнорировали, продолжая носить краснозвездные.
Но этим двум деятелям ещё повезло: их похоронили без особого идеологического
«употребления» (кроме самого факта «возвращения»). А вот над людьми, доставившим
советской власти больше неприятностей, решили поиздеваться по полной программе.
Когда в Донском монастыре погребали останки Антона Деникина и Ивана Ильина, то
эти непримиримые антикоммунисты и борцы с советским режимом, оказались
участниками... «Акции национального примирения и согласия» (именно так
именовалось мероприятие, 4-м пунктом программы которого значилось захоронение).
Тогда многим показалось странным, что славословившие Деникина и Ильина полпред
президента Полтавченко и мэр Лужков были именно теми самыми людьми, которые
незадолго до того выступали с инициативой восстановить памятник Дзержинскому, и
обращалось внимание на несуразности в символике, но исходя из задач
организаторов церемонии никакой несуразности допущено как раз не было:
«примиряться»-то предлагалось с наследием советской власти и «соглашаться» — с
властью её продолжателей. Впрочем, то, что «возвращение праха» изначально
планировалось как идеологическая акция, призванная занять свое определенное
место среди прочих, особенно и не скрывалось (накануне комментарии на
государственном канале сводились в общем к тому, что «фигура была выбрана
правильно»). Но «акцию» все-таки требовалось чем-то уравновесить («мы прощаем
лучших из белых, но — не подумайте лишнего — помним о своих корнях») и на
следующий день был показан «Чапаев», и вскоре на экран был выпущен представитель
«красной оппозиции» протестовавший против начавшихся было разговоров о
ликвидации Мавзолея.
Существо путинской власти наглядно проявлялось и в её отношении к коммунистам:
если относительно так называемых «правых» она высказывалась откровенно
враждебно, ЛДПР старалась игнорировать, иногда давая понять, что терпит, но «это
несерьезно», то КПРФ неизменно пользовалась молчаливым уважением, даже в случае
резких её выходок реакция власти была максимально мягкой, в духе «товарищи
заблуждаются», «товарищи недопоняли», «достойно сожаления». Власти как бы
испытывают перед ними комплекс вины и неполноценности. Продолжая СССР, но
вынужденные «поступиться принципами», они чувствуют себя ренегатами и
узурпаторами (что совершенно правильно: в рамках одной и той же
государственности, носившей к тому же чисто идеократический характер, законными
хозяевами являются те, кто принципами не поступался, а их отодвинули в
оппозицию, неловко в общем-то). Вообще «борьба» между коммунистами и властью —
очень странная борьба, напоминающая игру в одни ворота. Если коммунисты ведут с
властью идеологическую борьбу, обличая её «буржуазную» сущность (хотя она вовсе
таковой не является), то власть идеологической борьбы с коммунистами отнюдь не
ведет и сущность их идеологии не обличает. Если коммунисты однозначно говорят,
что «капитализм», с которым они отождествляют установившийся режим — это плохо,
то сам режим не говорит, что это хорошо, а бывший советско-коммунистический
режим и «социализм» — это плохо. Ни в одном официальном заявлении невозможно
найти однозначного осуждения ни коммунистического режима в СССР, ни
коммунистической идеологии как таковой. И более того, в сфере топонимики и
«монументальной пропаганды» все обстоит так, как будто бы КПРФ находится у
власти, а не в оппозиции. Если бы дело обстояло так, как представляют
коммунисты, и власть была бы тем, что они о ней говорят, советский режим давно
бы был признан преступным, а стремящаяся его возродить КПРФ — запрещена. На деле
же, напротив — если, например, пытавшимся зарегистрироваться монархическим
партиям отказывали на том основании, что их установки противоречат действующей
конституции, то программа КПРФ, противоречащая ей в гораздо большей мере,
основанием для такого запрета не прослужила.
Весьма характерно и то забавное оправдание, которое приводилось путинской
властью для обоснования сохранения советского идейного наследия. Ликвидация
такового (в виде ленинских истуканов, самой мумии и т.п.) наведет, видите ли,
старшее поколение на мысль, что его жизнь прожита зря, и ему будет обидно. Но
если смысл жизни этого поколения заключался исключительно в построении
социализма и коммунизма, то оно действительно прожило её напрасно, и скрыть этот
факт совершенно невозможно, коль скоро привычного ему социализма больше нет, а
все принципы, во имя искоренения которых трудилось это поколение, формально
восстановлены. По этой логике для утешения ветеранов следовало бы раскулачить
олигархов, передать под дома отдыха коттеджные поселки на Рублевке, вернуть
пресловутую колбасу по 2.20, поставить в отдаленной перспективе цель
строительства коммунизма и т.п. Ничего такого, однако, власти делать не
