Тило Саррацин - Европе не нужен евро
Италия, до объединения государства Гарибальди в 1860 году, в течение более 800 лет практически была разделена на три части, а именно на:
– свободные города с самостоятельным управлением и север, находящийся под властью немецких, а позже австрийских императоров
– папскую область в центре Италии
– и королевство двух Сицилий со столицей Неаполь.
И сегодня еще, спустя 150 лет после установления государственного единства, практика управления, применение законов и преобладающая ментальность общества следуют этому старому разделению12. Степень коррумпированности и бюрократизм с севера на юг возрастают, а трудолюбие, напротив, снижается. В то время как экономический уровень на Паданской равнине (в долине реки По) сравним с уровнем Баварии, то Апулия или Сицилия скорее напоминают Грецию. С проблемой Меццоджорно (Южная Италия) все итальянские правительства до сегодняшнего дня терпели неудачи, несмотря на гигантские финансовые вливания. Зато автономный итальянский Южный Тироль стал после Второй мировой войны особым островком благополучия со свободным от коррупции управлением.
По моей оценке, европейским институтам и европейскому правовому регулированию в Италии и за несколько десятилетий не удастся сделать то, чего итальянцы сами не смогли создать за 150 лет, а именно вывести на более или менее стандартный, удовлетворяющий масштабам Центральной Европы уровень государственные правовые нормы, эффективность управления и верность закону. Необходимо будет найти для Европы и для Европейского валютного союза правила и порядок действий, которые реально будут учитывать существование таких различий в государствах.
Все начинается с различий в понятиях. Если в связи с государственным долговым кризисом в еврозоне идет речь о «солидарности», то представители затронутых долговым кризисом южных стран подразумевают под этим более выгодные процентные ставки, больше государственных гарантий, больше субсидий из северных стран и тому подобное. Те же, в свою очередь, которые в северных странах высказываются за «бо́льшую солидарность», охотно проецируют собственные угрызения совести, которые в основном связываются с бедностью в странах третьего мира или бедностью получателей социальных пособий в собственной стране, на финансовые трудности солнечных государств в южной части валютного союза.
Однако при этом смешиваются различные понятия солидарности. В странах с высоким доверием к государству «солидарность» понимается, как правило, в смысле «давать», а не в смысле «брать». В странах с низким доверием к государству все как раз наоборот. Друг другу противостоят два понятия солидарности:
– Неправильное понимание солидарности: «Отдавай мне, потому что у тебя больше»13.
– Правильное понимание солидарности: «Мы финансируем вместе там, где это повысит общее благосостояние. Мы перераспределяем, потому что сильный поддерживает и защищает слабого».
К разумному осуществлению солидарности относится также принцип: мы учитываем также неотъемлемое своекорыстное стремление человека и обращаем внимание на то, чтобы стремления к трудолюбию, старанию и экономическое поведение по возможности не сдерживались, а поддерживались. К правильному типу солидарности относится также принцип – не помогать там, где потенциальный адресат на основе своих объективных возможностей сам может себе помочь. Каждый правильный тип солидарности базируется на принципе субсидиарности и находит в нем также свои границы. Применительно к теме государственные финансы этот принцип означает: до тех пор, пока у государства объективно имеется возможность путем повышения доходов и снижения расходов и проведения сопутствующих реформ вывести свои государственные финансы на солидный курс, до тех пор нет объективной необходимости в оказании материальной помощи. И наоборот: если неблагоприятное положение с государственными финансами связано с политическими препятствиями, потому что правительства не способны или не желают экономить, до тех пор любая помощь в принципе контрпродуктивна, так как она сдерживает реформаторские силы в стране. И это тот критерий, который я далее буду использовать.
Государство, которое благодаря своим традициям приобрело доверие граждан и инвесторов, может, кстати, позволить себе более высокие долги и должно платить по ним меньшие процентные ставки. В 1788 г. Франция оказалась неплатежеспособной, хотя коэффициент задолженности, по сегодняшним масштабам, составлял «только» 64 % общественного продукта. Но кредиторы хотят иметь 12 %-ную ставку. В то же самое время Англия имела коэффициент задолженности 182 % общественного продукта, а платила «только» 8 %14. Высокий в то время британский коэффициент задолженности являлся выражением социального выбора: британские граждане в парламенте предпочли одобрить новые долги, а не новые налоги. Страна не очень плохо с этим жила. Зажиточные граждане могли вкладывать свои деньги и одновременно получали надежные проценты за свое имущество.
Государственный дефицит и доля государственных расходов
Приведенный выше пример показывает, что «посильность» государственных долгов невозможно определить просто из сравнения каких-то коэффициентов. Маастрихтские и им подобные критерии имеют только эвристическую функцию. Посильность определенного уровня долгов относительно общественного продукта зависит от уровня процентных ставок. Она зависит от того, насколько быстро растет экономика. Экономики с высокими процентами прироста также быстро «вырастают» и из высоких долгов. Медленно растущие или стагнирующие экономики, напротив, намного дольше страдают от такого же долгового бремени.
Возможность выплаты долгов зависит также и от того, какие другие обременения придется нести государству в будущем. Здесь говорят об «имплицитном» государственном долге. В современных западных обществах, но прежде всего в Германии, имеющей низкую рождаемость, самый большой имплицитный государственный долг заключается в обязательствах в связи с увеличением продолжительности жизни и старением общества. Если подсчитать, какие отчисления Германия должна делать в фонды страхования по старости и медицинского страхования своих чиновников, а также в фонды пенсионного страхования для всех, для того чтобы позаботиться заранее о будущих, уже сегодня предвидимых требованиях, то получается государственный долг, во много раз превосходящий уже известный государственный долг15. Не останется без последствий то, что один немецкий гражданин в трудоспособном возрасте через 20 лет должен будет заботиться о вдвое большем числе пенсионеров, чем сегодня.
Но одновременно государства имеют очень разные доли налоговых поступлений и доли расходов с соответствующими последствиями для текущих дефицитов и уровней задолженностей. Эти различия показывают, что фактические дефициты и задолженности большей частью являются не результатом объективных и неизменных обстоятельств, а статистическим следствием свободных политических решений путем голосования, которые можно было принять так или иначе. Это следует из более подробного анализа данных, собранных в таблице 7.1. При чисто финансовых вычислениях считается, что доли налоговых поступлений и доли государственных расходов могут иметь какие угодно размеры, но они должны так сочетаться, чтобы не возникали чрезмерные задолженности. Нельзя комбинировать социальное государство Швецию с американской налоговой системой16. Но если кто-то хочет иметь низкую задолженность при неизменных государственных выплатах, тому в итоге придется выступать за более высокие налоги17.
Но рассмотрим сначала два крайних случая, Японию и Швецию:
– Швеция по государственной задолженности является в Европейском союзе самым примерным ребенком. Уже в течение многих лет страна имеет бюджетные излишки или очень низкие дефициты, и в течение многих лет коэффициент ее государственного долга снижается: в 1999 г. он составлял 64,3 %, в 2010-м уже только 39,7 % – невероятное успешное развитие!
– Положение Японии внешне кажется катастрофическим. Коэффициент государственной задолженности в 198 % отодвигает далеко в сторону Грецию, к тому же в последние годы он стремительно вырос. Текущий государственный дефицит составлял в 2010-м 6,8 %.
Однако Швеция получает бюджетные излишки с долей государства 52,6 %. Если бы японцы могли смириться с налоговым бременем Швеции, тогда бы из года в год им нужно было бы получать большие бюджетные излишки и коэффициент задолженности резко бы снижался. Но японцы сделали другой социальный выбор. Так как их огромный бюджетный дефицит полностью покрывается за счет внутренних сбережений и при этом они даже достигают профицита доходно-расходного баланса, то распределение между налогами и долгами – только их собственное дело. Получается, что ни Швеция не является особо образцовой страной, ни Япония не является катастрофичной в плане долгов. Просто обе страны делают это по-разному, и облигации обеих стран охотно покупаются на рынках.
